mockingbird.

      Шерлок Холмс наивно думал, что после долгого реабилитационного периода весь этот кошмар прекратится. Старые шрамы мгновенно залечатся, и они с Уильямом вприпрыжку побегут по душистым полям.       Ошибка (ты, я, мы вместе).       Ему стоило поспать хотя бы пару часов, но Шерлок неизменно находил Мориарти ночью, неподвижного и отстраненного в своей кровати, щепетильно пишущего на пергаменте. Даром что лист этот каждый день находил в мусорном ведре, заваленный кучей окурков и спичек.       Он почти не разговаривал, стыдился поднять глаза, а если и поднимал, то в них не было искры — только вина и недоверие в самой глубине. Повязка, заботливо подаренная Шерлоком, лежала на тумбочке, покрытая пылью. Уильям каждый день смотрел в зеркало и впивался отросшими ногтями в пустую глазницу, будто желая выцарапать из нее всю липкую черную жижу.       Когда кровь засыхает, она становится практически черной.       Иногда разум проясняется, и смертельно бледный Уильям спускается на первый этаж, чтобы посмаковать давно забытый вкус качественного кофе.       Шерлок каждый раз безмерно удивляется, но только улыбается и молча кивает — боится спугнуть, боится ранить. Лиам кажется чем-то безмерно хрупким и искусным, несмотря на его откровения на рассветах; это было так забавно — Шерлок Холмс, великий детектив, борец со злом, сидит напротив Криминального лорда и внимает историям, которые нагоняют ужас на всех жителей Лондона. И улыбается — светло и безмятежно, будто и не о кровавых преступлениях и страшных мыслях слушает, а еще иногда протягивает руку чтобы смахнуть ресничку и — крайне редко — слезинку.       Насколько тяжело было стянуть маску, которая вросла в лицо с самого детства? Он вообще знает, какой он на самом деле?       Шерлок никогда не умел разговаривать. Да и, честно признать, в том, что касалось личных отношений он был полным бревном. Смысл распинаться, если можно приготовить любимый чай или купить красивую безделушку — так он думал. И Холмс полагал, что Мориарти такой же. Несмотря на то полупрощальное письмо, несмотря на желание обсудить… что угодно, несмотря на случайное «Спасибо, Шерлок. Ты похож на пересмешника, кстати».       Истощенный разбитый Уильям разбивал ему сердце (а еще лишь только намек на то, что это действительно так в глазах Мориарти было концом света). Глупо, так глупо было полагать, что все поправимо… но глупее, ещё глупее отказываться от своих слов.       Разве есть ошибки, которые нельзя исправить?

***

      Однако было бы весьма опрометчиво полагать, что подобное состояние выбило из Уильяма живость ума и колкость языка. Стабильно раз в пару дней он позволял себе маленькие вольности — незаметно подойти к Шерлоку из-за спины и ущипнуть за бока, пару минут потормошить волосы и спросить что-нибудь вроде «Какой у тебя любимый цвет?». И каждый раз детектив улыбался так искренне и душещипательно! Уильям полагал, что потерял способность чувствовать и улыбаться, давно потерял, пожалуй, с самого детства (чувства не нужны, если хочешь добиться цели), но эта сиятельная улыбка, а после — ликующая полуухмылка, заставляла его поверить в то, что всё поправимо. Другое дело, заслуживает ли он поправиться.       …       — Ты на василёк похож.       — Представь себе, у меня синие глаза.       — Василёк обозначает доверие и простоту.       И они замолчали: Мориарти, снедаемый мыслями о том, что слишком душный и эгоистичный, и Холмс, уверенный в том, что чересчур твердолобый и простой.

***

      В какой-то-там-по-счету-день Ватсон неожиданно объявился на пороге небольшого дома. Это было последнее, что ожидал Шерлок! Беспредел какой, бросить жену и примчаться в другую страну ради. друзей? друга?       Услышав чужой голос, Уильям оживился и бодро встретил «Мистера Доктора» (ехидно, но с улыбкой), а после по всем традициям, демонстративно-насмешливо преувеличенно по-аристократски, усадил его за стол. Сидел и элегантно попивал какой-то пафосный сорт Эрл Грея, оттопырив мизинец чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Даром что практически черные синяки под глазами доброжелательной улыбкой не скроешь.       Тогда Шерлок наконец-то узнал в нём Лиама — маленький проблеск из прошлого — а не тень бывшего Криминального лорда Мориарти (это не мешало ему любить их обоих. И это точно было не безответно — он видел, как на мгновение проясняется взгляд и проскальзывает улыбка на бескровных губах, когда Холмс неизменно заходит ни свет ни заря в его комнату с громкими пожеланиями доброго утра и всех благ). Разве есть что-то плохое в том, чтобы помочь тому, кого любишь, в сложной ситуации?       А ещё Шерлока безумно растрогало такое поведение Уильяма. Может быть, он не хотел заставлять его старого друга волноваться (значит, заботится!). Может быть, не хотел показывать кому-то ещё свою слабость (Шерлок почувствовал себя особенным).       Как бы то ни было, когда Джон предложил прогуляться, Лиам не высказал даже намека на то, что хотел бы присоединиться. Подозвал Шерлока едва уловимым жестом и, выдохнув, поцеловал в нос. А потом рассмеялся от неловкости и абсурдности всей этой ситуации, стиснутый в крепких объятиях. Как хорошо. Вроде бы даже и жить можно. (Живи! Живи! Человек, который столько сделал для людей, заслуживает увидеть идеальный мир!). Идеальный мир? Бывают только идеальные обстоятельства.       Шли медленно — так непривычно для обоих. Спешить некуда, все закончилось, все наладилось…       — Как можно помочь человеку, который сам страстно этого не желает?       Джон застал врасплох.       И правда. Как?       Можно ли помочь человеку, который этого не желает…?       Можно ли постараться…?       — Я попробую.       «Разве не эгоистично заставлять Уильяма жить, думая, что сможешь вытащить?».

***

      Утро первого снега и искристого солнца встретило Шерлока мирным посапыванием рядом. С недавних пор Уильям перебрался к нему в комнату и спал на двух сдвинутых креслах (дремал? смотрел в потолок?). Всё лучше, чем постоянные кошмары (я тяну к тебе руку, а твоя, черт возьми, дразнится и исчезает! за что мне это?!).       Аккуратно Холмс поднялся с кровати. Положение спящего выглядело максимально неудобным: ну не помещаются длинные конечности на двух креслах, невозможно улечься в три погибели. Уильям выглядел действительно спокойным. Та половина лица, освещенная солнцем, казалась сотканной из самого ангельского свечения (к чему мне Бог, ведь я и есть он); светлые ресницы трепетали с каждым вдохом; синяки под глазами чуть осветлились, а складочка на лбу разгладилась. Шерлоку внезапно пришло в голову, что Лиам похож на белую шипастую лилию или хищную лань. Вернее, лань, но с острыми зубами, вернее… ох, Слава Богу он не решается говорить комплименты вслух.       В нагретой солнцем комнате пахло тем самым приятно потрескивающим воздухом и светом; пылинки танцевали у самого окна, там, где тяжелые шторы не были задвинуты. Именно тогда Шерлок, решивший размяться, заметил черный конверт на своей тумбочке.       «Что-то чертовски сильно напоминает…».       Холмс резко развернулся. Внезапным образом лицо Уильяма перестало казаться умиротворенным, поза — неудобной, а трепетание полупрозрачных ресниц стало почти неуловимым.       Ну разве может человек, несколько лет мучавшийся бессонницей, так легко и спокойно спать?       Полный сумбура, Шерлок развернул конверт. И снова — желтый топорщащийся пергамент, узкий каллиграфический почерк, Дорогой мистер Холмс в правом верхнем углу.

«Дорогой мистер Холмс, о, черт возьми, так высокопарно… Сказать по правде, за такое количество времени, проведенного с тобой, я уже начал сомневаться в своей вежливости и рассудительности. Рядом с тобой невозможно сохранять серьезность! … У меня было много времени подумать, я бы даже сказал, слишком много. Все произошедшее оставило слишком глубокий след и на моем теле, и на душе, но, думаю, об этом ты и так знаешь. Хотелось бы поблагодарить. Это невероятно. Есть человек, в чьих глазах при взгляде на меня не отражается страх или презрение. Я могу быть собой? Не то чтобы я знал свою истинную сущность, но, быть может… Ты итак слишком много сделал для меня. Скажи, какое в этом равновесие, какой баланс сил? Я чувствую себя комнатным растением — на одном и том же месте, освещаемый то солнцем, то луной, то твоей улыбкой лучезарной солнечной обнадеживающей до боли в сердце родной, не в силах пошевелиться. Я был бы рад я был бы не против, если бы последним, что я видел в своей жизни были твои глаза. Честно, мысль об уходе из этого мира все еще чертовски близка. Но привлекательна ли? Черт возьми, ты научил меня этим ужасным словам! Хорошо, ладно. Я не могу сосредоточиться. Переписываю это письмо раз пятидесятый. Действительно разучился формулировать мысли. А еще ты рядом — в шаговой доступности — крайне забавно сопишь. Хочется обнять».

      Шерлок рассмеялся. От облегчения, от бранных слов со стороны Уильяма, от внезапно нахлынувшей радости, переливающейся, как огромный многоцветный мыльный пузырь. А ведь все действительно поправимо.       «Как проснёшься — обниму обязательно».

***

      С того момента вечерние посиделки у камина стали частью жизни Шерлока и Уильяма. Это ощущалось как пробуждение ото сна, долгожданная весна после затяжной зимы, выход из комы — что-то неуловимое, пронизывающее и очень-очень теплое. Шерлок частенько любовался на платиновые локоны, блестящие под звёздами как целый Млечный путь. Уильям спал, спал, спал!       Уильям выходил на улицу. Изучал новое место и любовался видами — Господи, как же не хватало блеска в рубиновых глазах. Как же не хватало Лиама. Иногда покупал газеты.       Мориарти безумно удивило то, что прошел уже год с того самого дня. Действительно, он будто спал (иронично — он не спал пару недель вовсе), был в анабиозе. В Англии, если судить по прессе, было до чёртиков безмятежно. План удался?       А в середине февраля вышла скандальная статья. «Криминальный лорд: вся подноготная» или что-то в этом роде. Скептично фыркнувший Уильям решил углубиться в газету.       И снова застыл, онемел, остолбенел, замерз.       «Мы полагаем, что Уильям Джеймс Мориарти, известный как Криминальный лорд, в прошлом являлся ребенком приюта, попавший в особняк по чистой случайности. Также, как сообщают очевидцы…».       Газета полетела в угол, и, само собой, перед Уильямом оказалось возмущенное лицо Шерлока.       — Пишут, что раз я ни разу не появлялся в свете с женщиной, я…       Шерлок приложил указательный палец к губам. Что обычно делают в такой ситуации? Что говорят?! Этот прекрасный, гениальный человек перед сном целует его в щеки и лоб! Что за чертовщина?       — Ты, типа, против или тебе неприятно или что-то вроде того? — напряженная пятерня треплет и без того взъерошенные волосы; резинка сваливается с затылка и распущенный хвост распадается на темные волнистые локоны.       Ответом ему послужил вопросительный взгляд и язвительно поднятая бровь, успешно проигнорированная.       — Ну, даже если они там возникают, они далеко, и даже на одну тысячную не так хороши как ты, ага? Ага!       — Слушай, — настало время Уильяму прислонять палец к губам — чужим разве что. — Твои друзья бы за тобой с моста прыгнули?       — Мои кто? Так… Э… Что за вопросы?       Вздохнул. Ну и кто здесь тупоголовый идиот, интересно?       (Оба всё поняли и оба неловкие идиоты, спасибо).

***

      Несмотря ни на что, моральное состояние Уильяма потихоньку улучшалось. Он рассказал ему так много нового! Мориарти никогда не казался дружелюбным, тем более веселым, но тогда (возможно, дело было в выздоровлении от затяжной болезни; возможно, в человеке рядом) он мог рассказать о чем угодно; он долго рассказывал о том, как свистит между сосновыми иголочками ветер; как звёзды мерцают в ночном небе, даже когда оно полно туч; как красиво озеро на закате; как красиво шумят горные ручейки, как поэтичны глаза Шерлока и как вкусен Эрл Грей высшего сорта.       Холмс слушал, и чувствовал, как его сердце наполняется неожиданным счастьем и желанием рассказать что-то такое же бестолковое, но драгоценное. Ему никогда не приходилось рассуждать о своих мечтах и желаниях: не до этого было. Не то время, не то место, не те люди.       Уильям был таким безмятежным и спокойным; он улыбался и отпускал шуточки; позволял себе небрежности в манерах; позволил заплести себе хвостик точь-в-точь как у одного знаменитого детектива; учил мастерству завязывания галстуков того самого детектива. Шерлок чувствовал себя как дома, и все страхи оказывались не больше чем придумками под теплым взглядом холодных (удивительн...ых) глаз.       — Это так поразительно. Ты смотришь внимательно и пронзительно, но не для того, чтобы найти подтверждение тому, что я преступник.       — Ты не преступник — теперь уже совершенно точно.       Улыбнулся. Хочется обнять. Дальше — больше. Хочется поцеловать. Не ему одному, так что… всё и правда оказалось поправимо. Великий детектив Шерлок Холмс не ошибается.