Нарисую нам сердца чужой кровью.

Только сейчас солнечные лучи показались из горизонта, освещая всю разгромленную Йокогаму. Тысячи пустых машин, треть из которых теперь явно требуют ремонта. Улицы завалены мусором, и, возможно, пропало одно здание… Вокруг остались лишь развалины когда-то возвышающегося над Сурибачи здания. На удивление земля, ну или плитка, чем бы это не было, осталось почти невредимым, и если бы у вас были ролики, можно спокойно прокатиться метра два, прежде чем запнуться о камешек и полететь вниз. Где-то в небе пролетает самолёт, огибая пушистые облака, переливающиеся фиолетово-розовыми оттенками. Бескрайний тёмный синий цвет чуть ли не в один миг превратился в голубой, говорящий, что настал рассвет. Из-за тумана, что сперва имел зеленоватый оттенок, а потом вовсе превратился в красный, раньше разглядеть небосвод было не возможным, как и определить время по солнцу. Во всём этом хаусе стояли два человека, совершенно неподходящих к обстановке. Белая ткань костюмов была совершенно не тронута, если не считать пару капель крови. Оба только что наблюдали, как вихрь способностей исчерпал свои силы, а Шибусава, наконец, умер в руках Ацуши Накаджимы. — Ну как тебе сказка? — притворно радостно спросил человек в шапке ушанке, переводя взгляд с неба на другого человека, стоящего неподалёку. — Сказка? Я бы сказала ночной кошмар, — таким же тоном ответили ему на вопрос, когда карие, напоминающие цвет виски и фиолетовые глаза встретились. Они одновременно улыбнулись, подтверждая эти слова. Это точно не сказка, где герои спасают город от разрушения, даже наоборот, герои сами привели зло в свой дом и позволили всему этому кошмару случится. Вообще, Дазай не считала себя героем этой истории. Несмотря на долгую работу в агентстве, где люди помогали другим, девушка не ощущала себя их частью. Она скорее была антигероем, человеком, которому явно не место на светлой стороне. И все же кошмар имеет свойство заканчиваться, прямо как сейчас. — Но тебе ведь понравилось, — утвердил Достоевский. Да, безусловно. Игры разумов сразу с двумя людьми, где каждый почти на одном уровне, несомненно, увлекательны. Особенно когда любой может предать друг друга в мгновение ока. Их общий заговор, где Дазай сотрудничала с Фёдором против Шибусавы, и союз Достоевского с Тацухиро против Дазай, играл, разве что против самого Шибусавы, ведь Осаму никогда и не собиралась доверять свою спину кому ни попадя. И в итоге коллекционер драгоценных камушков потерпел сокрушительное поражение, сперва получив ножом в горло от своего союзника, а потом окончательный удар ученика другого. — Это по части Шибусавы, я законопослушная гражданка и всего лишь предпочитаю безболезненное самоубийство, — весело пропела Дазай, будто рассказывала о своём завтраке. — Не боишься, что твои коллеги заметят нас? — явно не выглядя и капельки заинтересованным, и уж тем более напуганным, вскидывает брови Достоевский. Он не обращает внимание на явную ложь во всём, что сейчас сказала Осаму. — Нет, они появятся через две минуты, и у тебя будет ещё тридцать секунд, чтобы скрыться, — спокойно отвечает Дазай, наблюдая за уходящим в сторону Чуи, Акутагавой. Она поворачивается всем корпусом к злейшему врагу всей Японии и замечает, что тот смотрит на неё тем самым взглядом. Кажется, это было лишь секундное видение, ведь сейчас глаза Федора были обычными, но только Осаму могла распознать мельчайшие изменения и знаки, прекрасно зная, о чём он думает и чего хочет. Вопреки здравому смыслу Дазай посылает ответные знаки и по домашнему улыбается, когда замечает, как плечи Достоевского опустились на пару миллиметров. Как же для него не свойственно нервничать… В такие моменты кажется, что его подменили и перед ней стоит не глава «Крыс мёртвого дома», а какой-то слишком обычный парень, чтобы хоть как привлекать внимание Дазай. Фёдор медленно сократил расстояние между ними, вытирая пальцем кровь, оставшуюся на щеке. Осаму внимательно наблюдала за чужими действиями, ни капли не возражая против прикосновений. Даже наоборот, ластилась к руке, словно бездомная кошка, никогда не чувствовавшая в жизни нежности. Никто не делает замечаний о том, что детектив сейчас почти обнимается с одним из самых опасных преступников мира, и что Достоевский слишком долго не убирает руку, продолжая рассматривать чужие черты лица. — Каким бы красивым не был этот наряд, Шибусава зря старался, — почти ворчит русский, для убедительности снова проходясь взглядом по одежде, пока на его носе не появилось пару еле заметных морщинок. — Так и скажи, что ревнуешь, — не удерживает тихий смешок Дазай, и Фёдор подхватывает его, сам того не замечая. — Мне незачем это делать, — властно произносит парень, заглядывая в глаза темно янтарного цвета. — я даже не рассматриваю вариант того, что ты подумаешь уйти. — Никогда, — улыбается Осаму, произнося это почти шёпотом. Она рассматривает фиалковые глаза, что сверкают при свете солнца и то, как они смотрят на неё, с неподходящей демону лаской и заботой, согревает душу. Она ощущает, что её собственные глаза выглядят сейчас точно так же. И Достоевский, как всегда, был прав, у Дазай даже мысли такой не было. Это было скучно, неинтересно, обычно. Не было адреналина вот-вот быть пойманными, не было той страсти, тех взглядов, тех жестов, той любви. Мало кто верил в то, что демоны могли любить. Они были бездушными существами, только и хотевшими всем горя и боли. Демоны причиняли мучения и улыбались одновременно, наслаждаясь чужими криками о помощи и мольбами о прощении. Они без единой мысли скидывали детей со скалы и бросали стариков в костёр. Они не были способны на такие светлые и священные чувства как привязанность и любовь. Но в правилах есть исключения. И одним из таких стал Фёдор Достоевский, что на удивление всех, включая самого себя, влюбился в другого демона. Такого же жестокого и бессердечного вундеркинда, тёмную лошадку портовой мафии Дазай Осаму. Гнилого насквозь человека, в котором русский увидел что-то. Что-то тёплое, домашнее и такое… родное? Фёдор был воплощением тех бабаек, которые рассказывают детям, чтобы они не баловались, он часть людей, про которых рассказывают ужасные вещи в новостях и называют уродом в интернете, желая скорейшей смерти или проведения всей жизни за решёткой. Честно, Достоевский полностью согласен с этими людьми и считает чувства бесполезной тратой сил, времени и мозгов. Почему он должен следовать каким-то выбросам веществ, только потому, что так захотело его сердце? Фёдор приближается ещё ближе, бесцеремонно влезая в чужое пространство, и рукой притягивает девушку к себе, обхватывая руками щеки. Их глаза закрываются, а губы встречаются, пока Осаму опускает руки на чужую талию. Ответ прост: потому что это эгоистично, а Достоевский привык быть эгоистом. Когда он чувствует, как сильно Дазай вжимается в него, Фёдор невольно вспоминает, что Осаму всё ещё сильно ранена, несмотря на то, что яд был выведен из организма. Но всё же поцелуй более пьянящий и ничего, кроме губ партнёрши, его сейчас не интересовало. С ней всё будет хорошо и Достоевский знает это на сто процентов. Фёдор целует медленно, но настырно, отчего в животе невольно появляются бабочки, щекотливо задевая крыльями чувствительные зоны, отчего накатывает непринуждённое возбуждение. Хочется навечно остаться в этом мгновении и никогда не отрываться друг от друга. Губы Достоевского обветренные, сухие и все в маленьких ранах, но это не делает их менее соблазнительными. Наоборот, хочется вылизать их, оторвать все заусенцы, оставляя ещё больше ран, а может и добавляя в поцелуй немного крови. Дазай позволила русскому проникнуть в её рот, бесстыдно исследуя каждую частичку себя. Осаму отчаянно борется с желанием превратиться в жидкость и просто впитаться в чужую одежду. Рядом с ним всегда тепло, и девушка нуждается в нём как бездомный котёнок в холодную зимнюю ночь. Без него она просто не выживет и умрёт там, где её сожрут такие же нуждающиеся в пропитании животные. Осаму буквально забыла обо всём и перестала обращать внимание на реальность. Её не волновало, что она потеряла счёт времени и две минуты могли подходить к концу. Ей было всё равно, что в будущем Достоевский станет её, да и не только её, самым главным врагом. Она забыла о своих планах на ближайшие пару месяцев и уж тем более о том, что хочет умереть. Конечно, она бы не отказалась от возможности прямо сейчас потерять сознание от потери крови или слишком сильного яда, но нож был довольно маленьким и не смог задеть жизненно важные органы или хотя бы крупные артерии. А если бы и каким-то чудом у него это вышло, Дазай явно сейчас бы здесь не было. Вместо этого у неё просто болит спина и немного челюсть от удара Чуи. Так как руки Фёдора до сих пор находятся на чужих щеках, парень убирает мешающую прядь волос, вновь заправляя её за ухо. Если бы русский открыл глаза, он бы увидел, как Дазай покраснела кончиками ушей, но он и так это знает и сдерживает довольную ухмылку. Осаму, в свою очередь, тоже знает об этом, отчего краснеет ещё больше. Детектив любит, когда к ней прикасаются с нежностью и сама обожает просто дотрагиваться до любимого сердцу человека. Даже мимолётное задевание друг друга заставляли девушку желать ещё. И это работало только с Фёдором. В обычной жизни она старалась избегать физического контакта любой ценой. Сперва это был Чуя, желание которого ударить свою напарницу росло в геометрических размерах и уклоняться от атаки приходилось хотя бы раз в час. А потом это стало агентство. Ацуши будет слишком невнимательным и не заметит куда идёт, точно так же, как Кенджи. Кто-то случайно заденет, проходя мимо, Йосано захочет провести медосмотр, и конечно же Куникида, желание которого ударить Дазай хоть и было не таким сильным, как у Накахары, да и идеалы не позволяли, всё же заставляло иногда попотеть. Лишь Достоевский приносил своими прикосновениями не негативные эмоции. Он всегда знал, как подступиться и не спугнуть девушку, прикасаясь очень воздушно и непринуждённо, будто оба вовсе не приближались друг к другу. А способности создавали небольшую секундную сингулярность, отчего по телу будто проходил электрический ток, но он оставлял только приятные ощущения. Прямо как сейчас. Соприкоснувшись губами, пара ощутила табун мурашек, что пробежали абсолютно везде. Если раньше этот разряд заставлял чуть ли не отпрыгивать, сейчас оба готовы хоть навечно ощущать эти волны электричества, лишь бы быть рядом. Они были своего рода мазохистами. Когда губы, наконец, оторвались друг от друга, казалось, прошла целая вечность, хотя на самом деле поцелуй длился чуть больше минуты. Достоевский снова заглянул в карие глаза и улыбнулся. — До встречи, Дазай Осаму, с нетерпением буду ждать возможности снова сыграть с тобой в шахматы, — сказав это, Фёдор чуть приподнялся на носочки, чтобы поцеловать девушку в лоб. Возможно, будь они в другой ситуации, Дазай бы рассмеялась с такого прилива нежности, но её перебили. — У нас есть десять секунд. — Прощай, Демон Фёдор, — прошептала Осаму, уже слыша чужие шаги, быстро приближающиеся как раз оттуда, где она в последний раз видела Ацуши и Кёку. Дазай наблюдала за Достоевским, что неспешно уходил в сторону развалин — бывших стен Мукуроториде, от которого остались лишь груды камней. Прежде чем скрыться, он снова повернулся лицом к Осаму и подмигнул, а после исчез. Уже через секунду детектив услышала крик Накаджимы. — Дазай-сан, вы ранены! — вопит Ацуши, подбегая к наставнице, пытаясь получше рассмотреть кровавое пятно на незнакомом белом плаще. Рядом останавливается Кёка, что тоже быстрым взглядом осматривает девушку с ног до головы, остановившись на лице. — Вы можете спасать город, не подвергая себя опасности? — О, не переживай, всего лишь царапина. К тому же, я похожа на добрячку, которая таким занимается? — недовольно протянула Дазай, пытаясь понять взгляд синих глаз на себе. Кёка смотрела на неё странно, будто впервые увидела и вела себя насторожено рядом с «незнакомкой». Возможно, она заметила Фёдора, специально уходящего слишком медленно, и пыталась понять, кем являлся этот человек. — Вообще-то похожи, — в голосе Ацуши слышны нотки удивления, будто это самая очевидная вещь в мире и гениальный ум Дазай о ней не знает. Осаму смотрит на ученика и на секунду в её взгляде появляется такое же удивление. Дазай не была хорошим человеком и не могла им быть. Портовая мафия оставляет печать, которую нельзя вывести никакими способами. Сколько бы ты не жил обычной жизнью, сколько бы не спасал людей и животных, навыки, полученные за время среди убийств, вымогательств и пыток, уже сделали своё дело и никогда не покинут тебя. Они продолжат существовать как внутреннее «я» и когда-нибудь выйдут наружу. И когда она услышит звук предохранителя в своей спальне во время сна, не сомневайтесь, она убьёт нападавшего прежде, чем тот поймёт, что Дазай проснулась. Кёка тоже кажется растерянной этим заявлением. Она смотрит на Накаджиму, и в её глазах плещется обеспокоенность и неверие. Если с последним всё и так понятно, природа первой Осаму слегка неизвестна. Возможно, она переживает за Ацуши, что впервые убил человека по собственной воле. Может быть, её беспокоит, что скажет Накаджима дальше, а ещё есть вариант, что она наоборот ожидает услышать то, в чём так отчаянно нуждается. Дазай замечала, что когда её прошлая работа стала известным фактом в агентстве, Изуми часто скользила к ней взглядом, пытаясь что-то понять. Было ли это решение правильным? Не сказала ли она ничего лишнего? Можно ли так поступать, будучи хорошим человеком? Осаму лишь оставалось ловить эти взгляды и улыбаться девочке, в попытке хоть как-то её успокоить. Дазай всё ещё помнит, как тяжело ей было забыть о своих годах в мафии и что она до сих пор этого не сделала. В памяти всё ещё живы моменты, где Осаму ощупывала почву, в надежде не попасться на мину и полностью закрыть себе проход в свет. Она ходила по краю крыши, грозясь упасть не на ту сторону. Некому было направить бывшую мафиози на правильный путь, не было справочника, где расписано что можно, а что нельзя. Она видела, как Йосано пытается помочь, не залезая в личную жизнь и глубинку души, игнорировала взгляды и улыбки Рампо при разных ситуациях, не слышала выдохи Куникиды и Фукудзавы, когда выходила чистым из воды в очередном деле, потому что эти знаки не помогали. Она действительно была слишком глупа для такого звания, как демон-вундеркинд, и терпела крушение. То, что она закончила дело, было несколькими манипуляциями, возможно, лёгкой частичкой шантажа и совсем немного связей, оставшихся со временем мафии. Но ведь это было плохо и агентство было против таких методов и никак их не поддерживала, так почему остальные хвалят её за хорошо выполненную работу? — Да? Ну и ладно, — проходя мимо них пробубнила Дазай, которой теперь открылся вид на мост и она могла в полной мере насладиться рассветом. Она не была хорошим человеком, но если Ацуши того хочет, она может притвориться таким для него. — Ей, болваны, вы тоже выжили что ли? — кричит Куникида, издалека завидев троицу. Рядом с ним идут остальные, совсем не выглядящие так, словно час назад сражались не на жизнь, а на смерть. Ладно, Танизаки всё же очень сильно выжат и еле идёт, а у Доппо на боку красуется большое красное пятно. Директор выглядит, как всегда, строго и сурово, хотя те, кто знает его достаточно долго, могут сказать, что он рад видеть своих подчинённых в полном здравии. Кенджи с Йосано идут беззаботно, будто с прогулки, и в кои-то веки рядом с девушкой нет сумки, набитой ножами или ещё чем похуже. Остальные уже были вылечены, иначе бы Куникида точно не стал так бодро двигать руками, при этом не причинив себе боль. — Все наши живы и здоровы, — восхищённо говорит Ацуши, со сиянием в глазах наблюдая за приближением своих коллег. — А как иначе? — улыбается Осаму, слегка подталкивая мальчика в бок локтем, отчего тот немного подпрыгивает и отодвигается от наставницы, что вызывает у Дазай и Кёки смех. — Неужели у тебя появилось чувство стиля? — усмехается Йосано, подходя ближе и бросая на неё странные взгляды. Конечно, первое, на что обратила внимание дама, была одежда, так как она любила собирать её пачками, а ещё забирать кого-то с работы, дабы помочь с покупками. — К чему маскарад? — присоединился к ней Куникида, осматривая напарницу и тут же доставая блокнот, записывая то, что пришло в голову. — Да так, не ходить же мне вечно в одном и том же? К тому же, Йосано-сенсей, вы имеете что-то против моей одежды? — усмехается девушка, вспоминая слова Фёдора об этом наряде. И все же она тоже считает, что Шибусавы зря старался. — Этой одежде всё равно конец. — Вы здорово выглядите, Дазай-сан! — искренне делая комплимент, воркует Миядзава, пока все с настороженностью ещё раз осматривают Осаму, в поисках то ли подтверждения слов мальчика, то ли пытаясь понять, что имела в виду Дазай. Похоже, Кенджи хотел сказать что-то ещё, но Акико хлопнула его по плечу. — Ты ходила в одном и том же на работу на протяжении двух лет, — шипит себе под нос Куникида, яростно строча себе что-то в блокнот. Остальных немного прорывает и ребята смеются. Даже Танизаки начал отходить от способности Йосано и тихо посмеялся, разворачиваясь за директором, что улыбнулся и сказал подчинённым отправляться по домам. — Так, у нас ещё много работы! Нужно привести себя в порядок, а потом немедленно в агентство, наводить порядок уже там. Не говоря уже о разрухе в городе! Кажется, Доппо никто не слушал. Все лишь обречённо вздыхали, осознавая, что сегодня кровать останется одна, и их свидание случится минимум часов через двенадцать. Все последовали за директором, ведь им приблизительно в одну сторону. Все, кроме Фукудзавы и Йосано жили в общежитии, рядом с которым и находились их квартиры. Поэтому коллеги достаточно тихо начали разговаривать между собой. Осаму шла в самом конце их паровоза, если не считать Акико и Кёку, что немного отдалились от группы. Акико поинтересовалась её раной, заметив то самое пятно на спине, и предложила свою помощь, от которой Дазай вежливо отказалась. Девушка бросила недовольный взгляд, но дальше придираться не стала и ускорилась, догоняя Куникиду, сказав ему заткнуться. Похоже, это сработало и дальнейшие планы на день и все оставшееся время Доппо оставил при себе, молча проклиная весь мир за нарушение его безупречного графика. Изуми тоже ускорила шаг и теперь шла рядом с Ацуши, разговаривающим с Осаму. — Дазай-сан, а кто это был с вами? — пробубнил себе под нос Ацуши, не опуская глаза в пол, как привык делать при смущении, а смотря в даль и продолжая идти рядом с наставницей, что явно давалось ему тяжело. Его лицо покраснело, а руки стали теребить длинный хвост ремня, что чудом выжил в этой борьбе и выглядел очень даже неплохо. Осаму ожидала, что этот вопрос может задать Кёка, ведь видела, как скользнул её взгляд туда, где секунду назад скрылся Достоевский, и лишь маленький процент ставила на Накаджиму, ведь каким бы сильным не было чутьё тигра, мальчик вряд ли обращал внимание на что-то, кроме наставницы и её раны. И всё же Ацуши поднял вопрос первым, что означало, что: либо Дазай недооценила своего ученика, либо где-то спалилась. А учитывая поведение остальных, она явно что-то пропустила. — У меня что-то на лице? — недоумевает Осаму, приходя к этому выводу. В основном её коллеги рассматривали одежду, что явно перенимала к себе всё внимание, но подозрительно долго разглядывали лицо. И судя по тому, как Накаджима распахнул глаза и посмотрел на её левую щеку, она не ошиблась. — Сердечко, — пискнул мальчик, все же теряя всякое мужество, и уставился на плитку тротуара. Дазай остановилась, вылупившись на Ацуши, что по инерции тоже остановился и смотрел в ответ. Кёка, как настоящая спасительница, протянула Накаджиме зеркало, а тот немедленно передал его Осаму. Девушка перевела благодарный взгляд на Изуми, а потом посмотрела на своё отражение. — Вот же, — прошипела Дазай, чуть ли не оскорбляя русского вслух, но вовремя сдержалась и убрала удивление со своего лица, пытаясь рукой стереть рисунок, что неплохо получалось. Там и правда было сердечко, аккуратно выведенное пальцем чей-то кровью. Вспоминая поцелуй, Осаму чувствовала, что Достоевский что-то делал с её щеками, но не обратила на это внимание, просто наслаждаясь моментом. Вот паразит. Остальные заметили недовольное выражение лица коллеги и Йосано разразилась смехом, в то время как остальные лишь кидали стеснительные взгляды. Только директор и Кенджи вели себя, ну… как обычно, что радовало, но и не удивляло. Они всегда были такими. Ей лишь оставалось томно выдохнуть и продолжить свой путь, быстрее добираясь до общежития и желая уже снять этот костюм, ведь он привлекал слишком много внимания, да и в нём не то чтобы было комфортно ходить. — Не переживай, Ацуши-кун, всего лишь крыса.