RGB

Мир Реборна вспыхнул всеми цветами радуги, когда на приеме в честь Наследницы та протянула ему руку для поцелуя. Он не придавал ей особого внимания, не более положенного, во всяком случае: девицу готовили в жены будущего Дона, а не на его место, и до рокового касания их рук Аркобалено успел подарить ей лишь сдержанную улыбку. После он будет об этом несколько сожалеть, хотя Тсуне жест показался очаровательным. Сам-то он прекрасно помнит, что то была равнодушная показательная вежливость. Но конкретно в тот самый вечер его занимают совершенно не романтические мысли. Ведь Реборну слишком много лет и у него слишком много врагов, поэтому он сохраняет каменное спокойствие. Это подождет, нельзя чтобы все вокруг узнали, ни враги, ни союзники. После он обсудит это с Девятым, что явно заметил его секундную заминку, и с Советником тоже. Реборн слишком опытен, чтобы дать своей «слабости» всплыть на вечере с больше чем полусотней гостей. Она итак под прицелом — лицо и гордость Вонголы. Он стоически касается дрогнувшими губами бархатной кожи, и чувствует как та мелко трясется: резко побледневшая Савада Тсунаеши явно старается не крутить головой и щурится изо всех сил. Реборн ее понимает: ярко желтый свет ламп слишком контрастен с монохромным белым, что предшествовал их касанию. Он ничем не выдает собственного беспокойства и старается не обращать внимания на широко распахнутые глаза напротив. Что больше не покидают его в этот вечер. Что преследуют его и всю последующую ночь — у Девятого оказалась назначена срочная встреча, а являться в Особняк без приглашения и сразу под окна Тсунаеши Реборну показалось дурным тоном. Он подождет. Даже если его любимые ботинки, оказывается, совершенно не подходят по тону к костюму, а Леон вовсе оказался ядерно-зеленым. Даже если убранство зала Вонголы, да и все комнаты собственной квартиры обставлены абсолютно ужасно, и это на его непритязательный вкус: он видел цвета какие-то считанные часы, но ему уже все категорически не нравилось. Даже если у его избранницы медовые глаза и волосы. И даже если его, собственно, избраннице какие-то жалкие восемнадцать лет. …проклятая Фатум, с которой он играл слишком долго, решила изящно заткнуть его напоследок. Киллер без слабостей встретил свое самое уязвимое место. С мягкой улыбкой и нежными руками. Аминь. Все прошло на удивление гладко. Девятый был счастлив, Советник не в восторге, но, судя по мнущейся за его спиной Тсунаеши — ему уже хорошо промыли мозги с другой стороны. Верно, сам-то тоже женился на гражданской, в далекой Японии, в случайной командировке: говорят Нана, эта странно храбрая для их жестокого мира женщина, просто схватила его за рукав и потащила в сторону ближайшего загса, на ходу просвещая какую свадьбу она хотела, сколько у них будет детей и где они купят дом. Ведь все просто — ты встречаешь соулмейта, касаешься его, и мир расцветает всеми красками. …Реборну, откровенно говоря, монохром был куда милее. Все эти буйные слепящие оттенки и тона, вся эта мишура, мешающая сконцентрироваться — приходится взять небольшой внеплановый отпуск и учиться жить (и убивать) заново. Его раздражают нелепые сочетания, хаотичные вспышки и до головной боли яркие краски. Он начинает носить очки, терпя подкалывания Скалла. «Солнце в солнцезащитных очках». Но есть и свои плюсы. Плюсы — это перетекающая в раскосых глазах золото и карамель. Это персиковый оттенок ее кожи, плещущиеся волны ее расстегнутого белого платья и розовые полумесяцы аккуратных ноготков, что впиваются в спину. Это то, как алеют ее щеки и плечи от рваных выдохов, как белеют острые зубы, впиваясь в алые губы чтобы заглушить стон. Это Тсуна — та что дала его жизни весь спектр цветов. Жаль, что как оказалось, он не смог дать этого ей. Реборн не сразу замечает это. В свою защиту он может сказать что сам долго разбирался в хитросплетении оттенков, листая глупые книжки для «соулмейтов». Потому ее неловкость казалась логичной. Если ему, умудренному жизнью и опытом, было тяжело запомнить и обучиться всему, какая разница что столь юная Тсуна никак не запомнит разницу между синим и фиолетовым? Они ведь правда похожи. Что тут такого. …казалось бы. Тсуна была сначала слишком неловкой в детстве, и вечно мешалась матери на кухне, откуда ее гнали тряпками, а потом вовсе переехала в Италию, где из обслуживали лучшие повара и ни к чему было марать руки. Потому готовку Реборн без вопросов взял на себя. Его забавляли ее попытки помочь, горящие от стыда щеки и такая сладкая неопытность, и он не препятствовал, только старательно не подпуская избранницу к плите. Черт его знает, почему Советник не захотел обучать дочь пламени, но вот конфорки при ее приближении отдавали честь боевым огнеметам. Потенциал на лицо. Реборн уже начал продумывать программу их будущих тренировок, но пока дал Тсуне одышку — резкий выход в свет, не менее резкая встреча с ним, сожительство… им стоило немного притереться, хотя все и казалось идеальным. А что лучше помогало сойтись, нежели совместные маленькие развлечения вроде готовки? Он усмехнулся под нос, слыша как копошится сервируя стол Тсуна. Ее тихие шаги — о, как изящно она сможет подкрадываться при нужной подготовке — легкий перезвон приборов, хруст льда: бутылка уже в ведерке. Паста на плите тоже была почти готова для ужина. Он спустил закатанные рукава, услышал разочарованный выдох и ухмыльнулся шире: Тсуна стеснялась озвучивать желания и комплименты ему шептала, заливаясь краской что помидор, но ей явно нравилось смотреть на его руки. — Почти готово. — У меня тоже. Реборн набрал в ложку соуса и протянул ей. Разбиралась в специях все-еще-к-его-негодованию-Савада пока плохо, но он не оставлял надежды привить ей тонкий вкус. — М, — Тсуна облизала губы. Выглядело… многообещающе. Еще больше искушало то, что девчонка совершенно не понимала, как именно выглядит. Святая, что совращает грешников… — Может, не знаю, еще томата? — Хорошая идея. Подай-ка мне склянку с полки. Девушка отворачивается к противоположной стене их крохотной кухни — по ее заверениям жить в небольшой квартире было куда приятнее, чем в роскошном и давящем особняке — и Реборн невольно засматривается на осиную талию, на непослушные медовые кудри, на… …на то, как уверенно Тсуна берет ярко-желтую банку с горчицей и поворачивается к нему. Реборн умеет держать эмоции под контролем. Он не смотрит на алую склянку, что Тсунаеши проигнорировала, и принимает поданное. Отставляет в сторону, улыбаясь: — Знаешь, давай лучше добавим сыра. — Но ты его терпеть не можешь, — на секунду его окатывает странной волной: внимательный, слишком цепкий взгляд словно пытается пробраться под каменную маску, но на стороне киллера — годы игр в кошки-мышки с более страшными хищниками. Хотя то, как быстро уловила разницу в его поведении Савада удивляло. Советник определенно провалился, не решившись обучать дочь как настоящую Наследницу, и взращивая лишь для брака. — Но его любишь ты, — Реборн улыбается ей, и касается костяшками пальцев щеки, поглаживая, поощряя. Отвлекая. Тсуна покупается тут же. Блаженно прикрывает карамельные глаза, и затем ныряет вниз, к маленькому скрытому в шкафчике холодильнику. Уже не видя, как стекленеют глаза ее суженного. Реборн не дурак. Он все понял. Тсуна подарила ему мир, но его для нее, видимо, было недостаточно. Ведь она видела только часть окружающих их оттенков. После нескольких скрытых проверок — подкинутых под руку отрезков ткани, якобы для выбора фасона их гостиной, тех же фруктов для пикника, журналов, выяснилось что Тсуна видела только желто-зеленый спектр. И Реборн не знал что с этим делать. С одной стороны: ничего, многие вовсе не встречают — или вообще не имеют соулмейтов — и живут в черно-белых мирах, и никак это не сказывается на их жизни. То, что Тсуне чего-то не хватает, знает только он. Неведение — чистое благо. Они ведь счастливы. К чему сложности… …но что если это не просто сбой организма, прихотливая ошибка в генах, что делать, если где-то в их огромном мире, или даже в их стране, есть тот, кто мог дать ей все? Не он, старый, сломанный, всех пугающий лучший-киллер-и-видимо-не-лучший-соулмейт. …что делать, если в один ужасный, совершенно отвратительный день Тсуна встретит его, и поймет чего ее все это время лишал Реборн? Ведь придется ее отпустить. Даже если все, чего хочется — это выпустить пулю в лоб соперника, а затем и себе. Потому что жизнь без Тсуны — не жизнь вовсе. Он до нее не знал это. Существовал бесцельно, серо, пусто. Снова так — даже думать больно. — …снова ушел в себя, — мягкий щелчок по носу. Любому другому за один наглый взгляд Реборн бы уже ломал руку. Ей — целует ладони. Сидящая на его коленях Тсуна тяжко вздыхает. — Ты в последнее время слишком задумчивый. Что беспокоит? Поделись. У нас теперь все на двоих. И в горе, и в радости. — Мы ведь так и не произнесли клятвы. — А так важно произносить их вслух? Он улыбается мягко — как никому в мире — а сердце щемит опаска, печаль и мерзкий душок страха. Что эти теплые карие глаза наполнятся сталью и болью. «Ты обманул меня. Ты удерживал меня, ты все это время был не тем, кто нужен!» Грязные игры запуганного разума. Настоящая Тсуна, даже узнай правду, никогда не скажет такого. Даже разочарования не покажет. Максимум: молчаливый укор. …но сможет ли она быть с ним дальше… — Реборн, — теплые ладони обхватывают его лицо, заставляя смотреть прямо. — Что происходит? — Командировка, — на автомате почти-не-врет он. Девятый и правда, принося искренние извинения, попросил прервать их затянувшийся на девять недель медовый месяц, в который они буквально сбежали даже без свадьбы: Советник рвал и метал, пока его не прищучила жена. — Срочная, откладывать больше не выйдет. — Это ведь мелочи, — она прижимается к нему лбом, а Реборн против воли читает между строк. «Это ведь не то, что тебя беспокоит». Но у него нет ответов и сил, чтобы эти ответы искать. Может, время врозь вернет ясность отравленному паранойей и ревностью рассудку? — Согласен. — он целует ее ладонь снова, извиняясь. Опуская глаза. — Я постараюсь расправиться с делами как можно быстрее. Девятый настоял чтобы ты на это время побыла в Штабе Вонголы. Но я дополнительно пришлю Скалла, чтобы не… Тсуна отняла руку, чтобы отмахнуться. Мелькнуло ее недовольство: поняла, что открываться до конца Реборн не хочет, и решила не давить. Но и просто так спустить не дала. — Не стоит. У меня ведь был самый лучший учитель в мире, — она улыбается сползая с его колен. — Уж что-то, а защитить себя я могу. — и, резко наклонившись, целует его в уголок губ. — Возвращайся скорее. «И мы поговорим», — снова слышит он. Я воспитал чудовище, — нежно думает киллер, провожая ее хрупкую фигуру взглядом. — И теперь придется отдуваться. …миссия займет в лучшем случае пару недель. И он искренне надеялся найти хорошие, безопасные ответы, чтобы успокоить и себя, и Тсуну. …Он не успел. Реборн даже не дослушивает срывающийся от паники голос Блейза — бросает трубку. И несется обратно: по головам противников, по встречной полосе, чуть ли не с пистолетом — в аэропорт, и плевать он хотел на конфиденциальность, на свое задание, на весь мир. И пусть кто-то только попробует его остановить. …стоило пристрелить Занзаса еще в тот самый первый вечер. Когда он зло и молча пил, сверля взглядом ни о чем не подозревающую Тсуну. Его сердце давно отравила жажда власти и ревность ко вниманию отца, все знали какой черной ненавистью он пылает к той, кто забрала все без всяких усилий. Любовь Ноно, трон Вонголы, всю Сицилию — в тот момент когда сильнейший в мире киллер склонил колено. …стоило, но Реборн, такой рациональный и хладнокровный, просчитывающий шаги противников на сотни вперед — был опьянен и ослеплен новым дивным миром, что ему открыла хрупкая обретенная любовь. Как глуп он был, беспокоясь о мелочах. Что ему, если Тсуна встретит другого? Главное она будет жива. …никто не знал что с ней сейчас — Вария атаковала внезапно, явно давно готовясь к его отлучке. Коршуном разнесли они укрепленные коридоры Штаба, снеся все на пути, схватив бесценное, его сердце и душу, и утащив в свою обитель. Реборн чувствовал, что она жива. И это заставляло его спешить еще сильнее. Он разнес ворота Варийского замка, огненным валом пронесся по этажам — в ослепительной холодной ярости даже не заметив, что никто не пытается его остановить — и ворвался в кабинет. …Офицеров, что он ожидал увидеть — с оружием наизготовку — не было. Как и пистолета у виска Тсуны. Более того, от сюрреалистичности увиденной картины весь гнев, отчаяние, страх — все покрылось пленкой недоумения. Тсунаеши сидела в кресле напротив стола, в боа — с тошнотворно-розовыми перьями — и крутила в руках фарфоровую кружку с чаем. Она вскинула на него взгляд, и Реборн не увидел там страха. Сопротивления. Что-то странное, смутно знакомое клубилось в глубине, но он никак не мог поймать это ощущение за хвост. Впервые у Тсуны были такие нечитаемые глаза. …за столом сидел и Занзас. С початой бутылкой — полупустой — с тяжелым взглядом и мрачно молчащий. Будто это он, Реборн, зачем-то притащил сюда свою суженную, усадил в кресло, а теперь стоит перед ним и ждет непонятно чего. Аркобалено все-таки поднял свой пистолет, целя ровно в переносицу бастарда. Его стоило пристрелить если не за ранения и психологическую травму Тсуны — которых в помине не наблюдалось — то за ее похищение. Скайрини в ответ раздраженно оскалил клыки. Но жест этот был автоматическим. Вымученная агрессия, без огня, без желания. Словно что-то уже выжало его до невнятного состояния. Или кто-то. — Вали, — хрипло цедит он, и вместо собственного пистолета берет бутылку. — Пять минут. Чтобы духу твоего тут не было, не то… — Я не уйду без Тсуны. — щелкает предохранитель. Скайрини будто не замечает угрозы. Закидывает голову и хлебает из горла. Громко, развязно, словно на публику. И шипит, низко рокоча: — А я не с тобой говорил, уебок. …он… …выгонял Тсуну? Реборн, кажется, впервые почувствовал чистое замешательство. Скайрини организовал сложную, продуманную схему чтобы выкрасть Наследницу, и явно собирался использовать ее как заложницу против него и Вонголы — и план был хорош, особенно для того кто славился слишком буйным нравом. В чем была выгода выкинуть ее сейчас? Почему он стремился избавиться от своего туза, ключа к Вонголе?.. …в алых глазах плескалась застарелая усталая ненависть. Но за ней, как за рассыпающейся ширмой, Реборн увидел растерянность. Словно Занзасу снова было — или есть до сих пор? — те самые восемнадцать лет, и он впервые услышал официально, что он приемыш, и не видать ему статуса, словно его ударили с размаху, без предупреждения, выстрелили в спину. …словно его мир рухнул. Или исказился неузнаваемо, оставляя его потерянным мальчишкой без знакомых ориентиров. Словно он озарился совершенно новым светом. Налился цветом. Реборн до боли сжимает рукоять, и мысленно спускает в него всю обойму. Если он успеет сейчас, принесет ли это им обоим облегчение? Ему не придется думать, бояться, ожидать решения Тсуны как смертного приговора. Занзасу: ломать всю жизнь взращиваемые, лелеемые ростки ярости из-за глупой шутки судьбы. Если он выстрелит сейчас… …его напряженное до боли запястье обхватывают теплые нежные пальцы. Тсуна стоит рядом. В дурацком розовом боа, с усталой улыбкой на лице. — Уже поздно. Пойдем домой. …и Реборн опускает пистолет. Опустошенный — такой же, как все молчащий, прячущий глаза Скайрини. Он отворачивается, все же заметив как по смуглому лицу Занзаса ползут шрамы и прокатывается волна отчаянной боли. Не физической. «Она выбрала меня» — хочется рассмеяться ядовито, но взгляд у Тсуны все такой же, и Реборн понимает, что это далеко не конец. — До свиданья, Скайрини-сан, — тихо прощается Савада, перешагивая обугленный порог. И все они — все трое — знают что это «свидание» еще будет. И ничего не могут с этим поделать. Даже если кто-то — вредный, упрямый, озлобленный идиот и ревнивый, собственнически настроенный, старый убийца — будут сопротивляться. Тсуна решила так. — Розовый мне к лицу, — буднично сообщает она. — Но белый — классика. А вот этот темный оттенок… не знаю. Как-то грязновато выглядит, не кажется? Занзас упрямо молчит. То проклятое боа, что сломало три жизни всего за один вечер, он пытался сжечь бессчетное количество раз, но Тсуна всегда была начеку. Она подарок Луссурии для «промерзшей до костей пташки в нашем мрачном жутком замке» ценила и считала очаровательным. У Скайрини при одном взгляде на ядерно-розовое безумие из перьев внутри все скручивало. Если бы он не дернул ее за руку, обозленный медлительностью «заложницы» и тем что его Офицер попытался ее успокоить… Если бы он вообще не решил одобрить план Скуало и похитить девку… была бы его жизнь спокойнее? Занзас поймал холодный взгляд Реборна. …определенно. Лучше? Тсуна крутанулась перед зеркалом, на этот раз в персиковом приталенном платье, чей свободный шлейф мазнул ему по щеке. Заметила как скривился, засмеялась хрустально, и ласково пробежалась кончиками пальцев по задетой скуле. Занзас не сдержался: он итак травил себя транквилизаторами неделями, пытаясь забыть, пытаясь не видеть ослепительные краски мира, не думать о медовых глазах. Он прильнул к ее руке и прижался сухими губами к запястью. …нет, лучше бы не было. Лучше не могло быть. …за спиной недовольно фыркает аркобалено. Ну и пусть идет к черту. Занзасу хорошо. Преступно, грешно хорошо: он гнал Саваду от себя, бежал от нее как мог, но от самого себя спасу не было. Он был ей нужен, но, кажется, ему она была нужнее. Это, кстати, бесило до чертиков — у Тсуны ведь был еще и Реборн. Приходилось… ну, не делиться, но мириться с этим фактом. — Тебе все идет, — хрипло отвечает он, вспомнив что его… их невеста, вообще-то, ждет ответа. — Хотя синий пояс тоже не уеблан… кхм, ничего. — Это бирюзовый. — Какая нахуй разница. Тсуна вздыхает, и треплет их обоих по головам — как нерадивых щенят, что гавкаются бессмысленно. Может так и было. — Хорошо, давайте попробуем и бирюзовый. — Савада лукаво улыбается, оборачиваясь через плечо и только затем исчезая в примерочной. Услужливая консультантка тут же нырнула следом, сразу с ворохом вешалок. — Вы ведь помните, что вообще не должны были видеть платье? — Похуй. Реборн неодобрительно покачал головой. Он, в отличие от Скайрини, был не против растянуть удовольствие и ощутить трепетное ожидание, но если Занзас решил присутствовать на примерке, то он просто не мог остаться в стороне. Это их соперничество неимоверно веселило Тсуну. Но и раздражало немного, судя по долгим укоряющим взглядам. Чего она от них ждала, Реборн в душе не знал. Брататься с всегда ему неприятным, вспыльчивым и агрессивным паршивцем не хотелось. …от размышлений «как перестать грызться со Скайрини и не расстраивать Тсуну» их отвлек шорох перегородки. Тсунаеши вышла во всей своей великолепной красе. Белое платье водопадом отекало контуры тела, не выставляя напоказ, но намекая на скрытое, и Реборн уже знал, что у Занзаса так же перехватило дыхание. А еще он знал, что тот также уставился на ярко-фиолетовый ворох мелких кристальных цветов, опоясывающий ее талию. — Что, языки проглотили? — подначивает Тсуна, насмешливо улыбаясь и глядя в зеркало, не замечая как омрачаются их лица. — Не знаю, как-то скучно выглядит этот синий… серовато, нет? Занзас сжимает подлокотник до треска. И зубы сцепляет, явно чтобы не заорать, не вскочить и убраться вон. Реборн только поджимает губы. А затем ласково зовет их — и, видимо, уже не только их — суженную: — Ты права. Может, посетим другой бутик? На неделе. Занзас, кажется, вымотан. «Учись справляться со стрессом, дилетант» — красноречиво сообщает он одним взглядом. И, признаться честно, самую каплю наслаждаясь садистически: пусть Скайрини, которого никто не просил приползать к Тсуне обратно с видом побитой собаки, прочувствует во всей красе какого это, не быть ее единственным. …хотя раз алый спектр открылся ей с проклятым бастардом, яростным воплощением Ада и худшим человеком Италии… то Реборн с большой опаской представлял, кто же придет к ним с синим тоном. С другой стороны, хуже ведь уже некуда? Хуже всегда может быть. Только наивные дураки — или любящие дураки, что даже печальнее — могут полагать иначе. Занзас хотел Тсуну использовать. Потому что всю жизнь ненавидел, и до сих пор учился жить с тем, что теперь ее можно было любить. У него для застарелой обиды было причин вагон и тележка, и из-за них он долго держал дистанцию, больше пил, искал способ разорвать непрошенную связь. Иллюзионист же намеревался ее убить. Не ради великой цели, не из-за старых обид, а так. За деньги. — Ох. Вау, — он отпустил подбородок пленницы, что застыла от прикосновения. Наклонил голову вбок, потер виски, с интересом оглядываясь на сообщников. Поморщился: — Кен, какие оказывается у тебя дурацкие волосы… Перезвон цепей вернул взгляд алого и синего глаз к шатенке. — …о, простите, милочка, отвлекся. Как бы не иронично — особенно сейчас, ха-ха! — это не звучало: ничего личного. Иллюзионист, несмотря на то, что в его мир пришли цвета, все равно собирался ее убить. Они успели вовремя: оба. Впервые без пререканий, без оскалов и болезненных, слишком точно бьющих подколов, сорвались с места и не останавливались, пока не нашли. Вовремя: трезубец опалил прикосновением ее шею, выпустил алую каплю. — Кровь тебе к лицу, — урча, заметил синеволосый. Резко отскочил, уворачиваясь от сдвоенного пламени Солнца и Ярости. — Ух, какие мужчины. Все лучшее для Наследницы? Тсуна потирает разрез, заживляя — этому фокусу, неполноценному лечению, но довольно удобному в открытой битве, Реборн учил ее сам — и встает с бетонного пола, к которому ее приковали. Расцветающие на тонкой коже синеватые синяки выбешивают Занзаса до белых точек перед глазами. — …хотя мои метки идут тебе даже больше. — верно расценив его взгляд, давит проклятый туманник. И улыбается ядовито. — Увидимся, Наследница. «Я за тобой вернусь». На этот раз алое пламя Занзаса волнами проходит по полу и стенам, но отбивается засранец без особых усилий. — Меня зовут Тсунаеши, — внезапно отвечает Савада. И спокойствие в ее голосе — закованной, избитой, заставляет застыть в замешательстве всех. Иллюзионист замирает в проеме окна, где уже исчезли трое его подпевал. Реборн обходил его сбоку, но остается на месте тоже. Он убил бы этого мудака — как пить дать убил бы, ведь Занзас хоть сдержался тогда, при ее похищении, а этот хотел Тсуну стереть из их жизней, лишить самого ценного — но заметил уже знакомое выражение, мелькнувшее на секунду в сине-алых глазах. Такие же были у Реборна, на официальном приеме, в день ее выхода в свет. Такие же были у Занзаса, в его кабинете, в день ее похищения. Он снова кривится, будто на сцене, издеваясь, ядом плеща во все стороны: — Как невежливо с моей стороны… Мукуро. До встречи и вам, господа, — поет он, падая спиной в пустоту, испаряясь, рассыпаясь лепестками сакуры. Он мог просто исчезнуть, но предпочел устроить спектакль. Розово-фиолетовые лепестки осыпают весь путь до ягуара Занзаса, на котором они примчались в заброшенное здание. А на сиденьях их ждал букет фиалковых акаций. Как босс Варии не сдержался и не сжег собственный автомобиль Реборн так и не понял. Они проверили всю машину чуть ли не по гайкам на наличие бомбы, плюнули и вызвали другую — чтобы не рисковать. …но одну веточку, не сожженную, Тсунаеши все-таки берет с собой. После проверки от прибывшего с транспортом Мармона. — Он хотел нас уколоть сильнее. — Занзас сплевывает, но шипит тихо: вымотанная нападением Тсуна спала на заднем сидении, под внимательным контролем Вайпера, что сканировал ее сознание на наличие ментальных закладок от вражеского иллюзиониста. Она отбивалась сразу от троих, но когда прибыл их главарь, не выдержала и попала в ловушку. — Это был вызов! — Нет, — Реборн устало опускает край шляпы на глаза. Он уже это проходил, и знает чем закончится. Хотя, признаться, понятия не имеет каким образом они смогут ужиться с таким кадром в ближайшем будущем — злобным подонком в их тандеме обычно был Занзас, но пока события были слишком свежи в памяти, чтобы даже мысленно представлять этого синеволосого у них же дома. — Он хотел покрасоваться. Перед Тсуной. Свинцовая тишина взрывается рокотом, идущим из груди Скайрини. Машина резко петляет, когда тот, не сдержавшись, выворачивает руль. Вайпер, тактично закрывшийся от них пологом тишины, поднимает голову и недовольно качает ею: их спор мешает процессу. Скайрини тушуется и говорит уже спокойнее. Нарочито спокойно. Арктически: — Он. хотел. ее. убить. Реборн отворачивается и больше не отвечает. …мало ли что он хотел. Будто сам Занзас тут же упал на одно колено и принес ей клятву в вечной любви, а не бегал месяцами как от огня и крыл матами вперемешку. — Он вернется чтобы ее убить, — еще злее продолжает итальянец. И злость эта — от страха. Что в следующий раз получился. Что они не успеют. Что мир не просто станет серым. Он окрасится в черный, беспросветный, удушающий цвет, накроет их с головой и утопит, лишив самого важного в целом свете. Аркобалено молчит и дальше. Потому что знает, что «Мукуро» правда придет снова. Но точно не ради выполнения своего жалкого контракта. Более того, он готов поставить Леона, что с заказчиками им разбираться тоже не придется: какая-нибудь хитрая иллюзия совершенно неожиданно накроет тех, кто желал ей зла. Вопрос в том, как скоро это случится. Если Реборн представлял собой взвешенное спокойствие, опыт прожитых лет и стабильность, Занзас — риск, царскую ленивую вальяжность и агрессию, то Мукуро, определенно, отвечал за непредсказуемость. Не говоря о его любви к театральным приемам, нелепым выходкам и постоянным танцам на грани терпения всех и вся. Потому что в их доме он появился на следующее же утро. У Тсуны еще не сошли синяки от цепей, в которые ее заковали его «Друзья», а он уже развалился в ее любимом кресле, вдумчиво рассматривая только проснувшуюся Саваду и игнорируя лежащих тут же ее соулмейтов, что после целой ночи стресса просто не нашли сил расходиться по комнатам замка Варии. — Я, вообще-то, пришел тебя убить, — смакуя, сообщил он. — Но такая картина… признаться, не ту жажду вызывает. Занзас зло сощурился и, не обращая внимания на испуганно ойкнувшую Тсуну, дернул вниз подол ее сорочки, закрывая белеющие на тёмных простынях бедра. — …и я не только о нашей пташке, — хитро усмехается Мукуро, окидывая взглядом широкие плечи. Закрываться одеялом было бы унизительно, потому итальянец реагирует как всегда: агрессией. — Я задушу тебя. Сейчас. — О, так мы уже в образе? — иллюзионист хлопает не по-мужски длинными ресницами. И, провоцируя, обнажает бледную шею. — Ну вперед. Хотя я бы предпочел сначала… «пообщаться» с моей ненаглядной. Но если вы настаиваете на своем присутствии… Скайрини, кажется, все-таки срывается и ломает ему челюсть в то утро. Или скулу. Реборн не придал значения. Ему было важно, что Тсуна глядела в настежь распахнутое незваным — или званным? — гостем окно. И восхищенно рассматривала то, как розовые всполохи рассвета перетекают в голубую глазурь, освещаемую наливающимся солнцем. — Невероятно красиво, — едва слышно сообщает она. — Раньше… как-будто чего-то не хватало. А теперь… цело. Идеально. Веришь? Сердце у Реборна больше не щемит, как он думал раньше будет от ее признания. Где-то там хохотал Мукуро, борясь против озверевшего от ярости Занзаса, но прямо сейчас была только счастливая, трогательно хрупкая в свете солнечных лучей Тсуна. Перед которой, наконец, открылся полностью этот красочный мир. Им все еще сложно было быть… вместе. В быту еще куда ни шло, но вот в постели… Реборн любил Тсуну настолько, что готов был глотать пули и пламя ради нее, но с Занзасом они друг друга никогда не касались намеренно. Случайно, цеплялись ладонями, оглаживая ее тело, или сталкивались носами, пытаясь успеть и поцеловать раньше другого, не более. Часто на секунду к ним врывалась неловкость. Еще чаще — раздражение. Тсуна, кажется, сначала хотела каким-то неведомым образом «смирить» и их друг с другом, но сдалась. Они старались, так сказать, соблюдать «расписание». Или просто не лезть, или делить… получалось кое-как, шатко, но всех устраивало — кроме Тсуны конечно, но после нескольких неудачных попыток она перестала давить. …пока не появился Мукуро. Тот был что гадюка, а еще не упускал шанса приластиться к Саваде, прижаться, шепнуть что то ли ласковое, то ли пошлое, заставляя ее краснеть до самый корней медовых волос. Он еще не в спальне умудрялся перетягивать все внимание на себя, что же ждало их потом…? Для него «разделяй и властвуй» было пустым звуком. Какие-то принципы, договоренности — тоже. Он хотел — он брал. …Скайрини надоело первым. В пылу разразившегося скандала Тсуна — ах эта хитрая, такая аккуратная и всегда поступающая по-своему Тсуна — умудрилась все-таки протолкнуть свою идею. Так они и закончили в одной постели все вместе. Напряжение не отпускало. Реборн лениво прижимал теплую, мягкую Тсунаеши спиной к себе, и смотрел на словно окаменевшего от неловкости и злости Занзаса, сидящего на краю постели. По смуглому телу ползли шрамы. Они терпели друг друга, но Мукуро… …Рокудо, без всякого стеснения, выскользнул из рубашки и ловко забрался на кровать, сразу к Тсуне. Тут же нырнул обеими руками по сорочку, задирая до самой груди. Припал ртом к ее шее, вырвав неожиданный вздох. Он не был таким нежным как сам аркобалено, не был и резким как Скайрини. Нет, он был чем-то совсем другим… …совершенно другим. Бесстыдным. Жилистая алебастровая рука скользнула над мягким плечом Тсуны и внезапно оказалась на его собственной шее. В противовес вечно горячему Занзасу и теплой нежной Тсуне, его опалило приятным холодком. Реборн не расценил это как угрозу, хотя взгляд у иллюзиониста был более чем хищный. Синеволосый же обернулся, опалив насмешливым взглядом скрипящего зубами Занзаса. — Не присоединишься? — не дождавшись вспышки ярости что явно собралась выплеснуться на всех них, он внезапно окутался дымом. Когда вездесущие лепестки акации — что за странную страсть Мукуро питал к несчастному растению, Реборн не понимал — осыпались и открыли им новый вид, интерес у аркобалено вспыхнул куда искренней. Высокая фигуристая девица с разноцветными глазами хитро ухмылялась им оскалом Мукуро. Прошлась ладонями с длинными коготками по собственной оголенной груди, талии, нырнула между бедер, тесно скованных слишком узкими мужскими штанами. А затем обхватила за предплечья улыбающуюся Тсуну и утянула в глубокий поцелуй. Реборн даже отклонился назад, внимательно рассматривая как сплелись два силуэта. Изящных, красивых каждая по-своему. Видимо, под давлением происходящего у Мукуро то и дело скакал контроль над — признаться, довольно реалистичной — иллюзией, и проявлялся и его худой плоский торс, и резкие острые черты лица, но это нисколько не портило картинку. Наоборот. Придавало что-то свое. Белая что пергамент кожа, черные длинные коготки — против алеющих на персиковых плечах Тсуны укусов и ее коротких жемчужных ногтей, вплетающихся в длинные синие пряди, позволяя опускаться ниже, по шее, к груди. Савада закидывает голову, раскрываясь для Рокудо сильнее, и Реборн, не сдержавшись, склоняется к ним обоим чтобы подарить задыхающейся Тсуне поцелуй. Занзас, судя по знакомому едва ли не с первой из знаменательной встречи тихому рокоту, тоже оценил эстетику стоящей перед красными глазами картины. «…вызов! …красовался перед Тсуной» Мукуро ухмыляется куда-то в шею Саваде, чувствуя как его собственную талию сковывает железное кольцо обжигающих рук. Не пытаясь оторвать от вожделенной пташки, но наоборот, вжимая к ней же. Матрас прогнулся под их утроенным весом. Недолго думая он развеивает часть иллюзии, чтобы… устроиться комфортнее. И вообще, кто успел, тот и съел. В ответ на столь подлый прием шатенка только вскидывается, задыхаясь от резкого заполнивших ее ощущений, обхватывает острыми коленями его бока, сталкиваясь с руками Занзаса. С громким стоном поддается назад, ускальзывает, лишь плотнее прижимаясь уже к Реборну. …Скайрини вталкивает его в Тсуну сильнее. …это была долгая, очень долгая ночь. — В следующий раз ты будешь посередине, — вяло оглашает Мукуро, с шипением переворачиваясь на спину. Простыни были мокрыми, они все — тоже, но тащиться в ванную комнату никто не хотел. Тычок пришелся по липкому плечу Занзаса. Тот молчит, будто спящий. И, видимо, придя к выводу что это того стоит, не раскрывая глаза усмехается широко: — Иллюзию свою ебучую наложишь? Ну-ну. Я и бабой буду слишком для вас охуенным. — Никто не сомневается, — мягко подначивает Аркобалено. Он поглаживает слипшиеся медовые пряди, что разметались по его груди, и совсем-совсем не замечая покоящуюся на собственном бедре бледную ладонь с черными облупившимися ногтями. Было жарко, но щемящая нежность не позволяла взять верх здравому смыслу и расплестись из их тесного клубка. Тсуна сонно поднимает голову, щурится сладко. Голос у нее севший: — А чего хочешь ты? Реборн замирает. У него и так все было слишком хорошо. — Я хотела чтобы мы были вместе. Занзас… — …чтобы всем, и особенно ему, хватило места, — ехидно вставляет иллюзионист. Смачный шлепок его не успокаивает, наоборот: блестят в улыбке белые зубы. — …Мукуро хочет меняться. А чего хотел бы ты, Реборн? Аркобалено мягко улыбается. И шепчет ответ ей на ухо, едва слышимо, губами касаясь мочки, щекоча. Тсуна смеется, пряча лицо, зарываясь куда-то в ключицы, прячась от остальных. Он ловит явно раздраженный взгляд Скайрини, и недовольный — Мукуро. Ухмыляется им краем рта. У первого в палитре должны быть свои привилегии, верно? ~