Зверь

Говорили Джону: «Не пей, Ночуй дома и не кури.». Через год говорили: «Зверь!», Ненавидели и кляли. «Зверь» себе говорил: «Молчи. Ты им слово — камни в ответ.». Джон оставил дома ключи И ушел. Туда, где есть свет.

— Рогатый мажор! Ублюдок! Катись к своему отцу, разфамиленному мерзавцу! — в Джона полетела очередная дорогая ваза, наверняка, стоящая столько, сколько обычный студент Университета получает за все пять лет обучения, если плюсовать всю стипендию, все дополнительные каналы и еще деньги за подработку вместе со средствами, жалостливо переданными заботливыми родственниками. Ваза разбилась о стену, а привычно эффектно увернувшийся «рогатый мажор» потер рог, по которому все-таки скользнул метательный снаряд за секунду до того, как разлететься на осколки, и скользнул внимательным и умным взглядом по комнате, продолжая выискивать нужные вещи. — Приходишь в ночи! Никогда не предупреждаешь! Бык тупоголовый! Нет, ты самая настоящая свинья так поступать! Сестра спит уже, а ты!.. — Так не буди, — Джон шагнул к широко распахнувшей розовые глаза синеволосой женщине, протянул руку и взял с полки, находящейся за спиной у метательницы ваз, фирменную зажигалку. — Я заберу это, отцовское, тебе все равно не нужно: не куришь. Женщина, поддавшаяся было вперед в надежде на объятия, ссутулилась и прикрыла глаза дрожащими от невроза синими ресницами: — Как ты, Джонни? Уортингтон молча убрал зажигалку в карман брюк, закинул за плечо рюкзак, пригладил залакированные волосы, а потом подошел к женщине: — Я в порядке, мам. Сообщи мне, как понадоблюсь: я приеду. Номер телефона у тебя есть. — Да ты всегда нужен, Джонни, Летти необходимо найти донора в ближайшее время, еще стоматолог, и врач советует увозить ее из Монстрополиса: промышленный город, здесь воздух плохой… — Я займусь этим, — Уортингтон слабо улыбнулся, в усталых умных глазах на мгновение мелькнула боль и не присущая столь юным существам мудрость. — Но ты тоже будешь делать все возможное, пить меньше алкоголя и не разбивать о стены миллионы. — Ах ты!.. Подонок! Вырастила на свою голову! Катись отсюда, глаза бы мои тебя не видели! — снова закипела женщина, машинально заскользив рукой по полке в поисках нового снаряда. — Будь разумнее, мам, я люблю тебя, — усмехнулся Уортингтон, выскальзывая с рюкзаком за дверь. — Баран… тупой… — мадам Четтерфил неуверенно сжала в пальцах очередную банковскую карту, незаметно оставленную сыном на полке, в момент похищения зажигалки. — Курить бросай! — по щекам женщины потекли слезы, Сантрин закусила губу и отправилась в ванную комнату: необходимо было привести себя в надлежащий вид для бывшей супруги самого известного городского афериста, скрывающегося за маской общественного деятеля и меняющего жен, квартиры, улыбки, законы в угоду себе уже который год. И зайти к прикованной к кровати дочери, наверняка, услышавшей шум и сейчас испуганно ощупывающей взглядом темную комнату, не имея возможности разузнать, в чем дело, самостоятельно и ждущей, когда подтвердят ее догадки, что брат — неблагодарный и черствый — опять явился впервые за несколько месяцев в ночи без предупреждения и даже к ней не зашел. Джон же, отошедший уже на приличное расстояние от родного дома, принципиально и упрямо закурит, наполняя легкие едким горьким дымом, и запрыгнет в ждущий его клубный автомобиль, выгаданный себе самому на прошлой неделе. Снова навесит на лицо властное выражение, прищурит лиловые глаза, скрывая за пафосным взглядом отчаянную злость на всю грязь мира, в основном, создаваемую родным же отцом, ехидно оскалится, ведь страшные клыки отвлекают внимание от того, что их обладатель готов убивать и умирать за добро и никак иначе. — Домой, — прикажет RORовской свите Уортингтон и достанет телефон: матери необходимо сообщить код от карты, на которую отправляются деньги, добываемые в Университете. Пусть неправильно, грязно; пусть он баран, свинья, любой зверь — пусть! Плевать на смотрящих сквозь пелену предубеждений. То, что дом — Универ, свита — настоящие и преданные друзья, деньги — действительно выданы за невероятную по сложности оказываемую учебному заведению помощь активных студентов — все это так, детали, они останутся дополнением к главному и распространяться не будут. Главное же Джонни выдаст взглядом, устремленным иногда в никуда; тем, который видят и понимают только те, кто точно знают, что Джон Уортингтон голову сложит, вместе с фамильными отцовскими рогами, мамиными синими волосами и розовыми глазами — которые ни разу не клеймо, а лишь возможность — чтобы принести свет, пусть и завернутый в грязную обертку. Принести и молча уйти прочь, словно раненному зверю в свою стаю, где его понимают и любят таким, какой он есть, и не судят за образ, за курение прямо в салоне автомобиля, направляющегося в ночи по ухабам Монстропольских дорог, не приведенным в нормальное состояние правительством, негласно именуемым фамилией Уортингтон. И вазами в Джона вне дома никто не швыряется.