Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится.
— Набеги на русские земли участились. Что молчите? — грозное лицо осмотрело молчавших бояр, не смевших и слова молвить. Светлые волосы свисали вниз, пока голубые глаза испепеляли карту земель русских взглядом, ставя ещё одну отметку в новгородских землях. Проклятые басурмане. Московский разделял негодование своего правителя, но рвать волосы на голове было бы слишком поспешным решением. После признания казанским ханом своей зависимости от турок этого стоило ожидать. Крымское ханство участвует в набегах также активно, как и Казанское. Казанское ханство, клином стоящее между русскими землями, мешало всем амбициям, мечте Московского о собирании русских земель и создании великой и сильной державы, на которую бы никто бы не осмелился напасть. Первоначально казанский вопрос в Москве пытались решить дипломатическим путем, посадив на казанский престол московского ставленника. Вот и казалось, что мурзы усмирились, внутри самого ханства власть делили два стороны — и одна из них была полностью на стороне русского царства. Жаль, что их воля не укрепилась и в ханстве произошёл очередной переворот, из-за которого сейчас у Московского начинала трещать голова — потому что новый правитель был крайне агрессивно настроен против Москвы. — Здравствуйте, Михаил. — знакомый голос разрезал тишину, отвлекая Михаила от карт и обдумывания дальнейшего плана действий. — Басурмане? Голубые глаза сразу заметили говорившего — светлые, пшеничные волосы по челюсть стриженные и янтарные глаза. Давно он Смоленск не видел. — Алексей Рюрикович, не ждал вас. — Михаил махнул рукой, распуская любопытных бояр. — Да, вот, полюбуйтесь на их творчество. На стол упал свиток, выделанный из телячьей кожи — а там уставным почерком было написано послание. Скорее, письмо скоморохам на потеху.«Ступайте, дураки, в свою Русь, напрасно не трудитесь; мы вам не сдадимся; мы и Свияжск отымем!»
— Что, они серьёзно? — Смоленск читал «записки на коже», всё больше раздражаясь. — Крепость Свияжск отнимут…это угроза. Москва саркастично глянул на карту, где изображалось ханство мурзов. Они начинали конкретно его бесить. Сестрица Есугея никак не успокаивалась дипломатичным путем. На протяжении ста лет в Казани было две группировки в составе элиты. Первая группировка выступала за прочный союз с Москвой, так как общность экономических интересов обоих государств могла стать для этого опорой. Вторая группировка, напротив, стремилась к союзу с Крымским ханством, а Московское государство воспринималось ими как объект для набегов. И, чего греха таить, Московский не собирался давать дышать государству, которое как кость в горле. — Это, — пальцем ткнули в Казань. — не угроза. Угроза — это то, из-за чего прежние наши враги-соседи помирились и решили дружить с Казанью против нас. А сестра Орды послала за помощью, к ним ногайцы присоединились. — Москва отложил бумаги, отхлебывая из кубка воды крещенской. Глотка немела и хотелось пить. — Решила вернуть доблестные времена Чингисхана и Батыя. — Что вы думаете, Михаил? Оставите всё как есть? Сейчас лучше бы давить их на корню, а то потом сложнее будет. Мятежное ханство может подстегнуть многих воевать с нами. — Алексей смотрел в окно, думая, что, похоже, покой им только снится. — Приказ отдан. — Москва указал пальцами на ушедших бояр. — Я приму участие в битве. Пока силы собираются у Коломны и Каширы, а также у Мурома и Рязани. Вы верно подметили, затягивать не надо. Смольный положительно кивнул, улыбаясь Москве уголками губ. Хоть он и смеялся над ним в 1514-х годах, когда парень заявил, что теперь Смоленск — щит Москвы, но, пожалуй, Алексей пока ни разу не пожалел о таком исходе. — Вы не перестаете радовать меня, а то я мог бы подумать, что страдаю зазря. — Смоленск усмехнулся, отссылаясь к требованию Михаила в прошлом. — На дворе 1552 год, какие сроки считаете приемлемыми для Казани? — Где-то лет пять. Думаю, басурманка будет крепко держаться за свои остатки былого величия брата. — Война пять лет? — Смоленск моргнул, сомневаясь в услышанном. Казань собирала гарнизон в тридцать тысяч, но Московский уже собрал людей больше чем на сто тридцать тысяч. — Нет, осада Казани пройдёт быстрее. Я уверен, что её процесс русификации продлится несколько дольше. — Михаил усмехнулся, выпрямляясь и проверяя очередные документы, которые снова лежали на его столе. — Надо ещё продумать, как придержать её подле себя, пока она усмирит свои нравы и подчинится. — Очевидно, столица, вам видней. — Смоленск поклонился, собираясь уйти. — В любом случае, я полностью разделяю ваши стремления, так что всегда подсоблю. — Спасибо, Алексей Рюрикович, рад знать. — и он не то, что бы расчувствовался перед Смоленском, просто понимал одну вещь — ничто не сближает лучше, чем общая цель — чем общая великая и неприступная для врагов Россия. Тяжелые дубовые двери затворились вслед Смольному и в них просунулась голова слуги. Кажется, пора выдвигаться. Собирать Русь по крупице, уничтожая угрозы.* * *
Московский, несмотря на прожитые века, все ещё удивлялся людской переменчивости. Нет, и города менялись, но так медленно, что проходил не один десяток лет. А люди менялись со скоростью света. С каждым днём осады Казани всё больше оказывалось перебежчиков из вражеского стана к русским. Московский снова и снова получал всё более детализированную информацию о состоянии гарнизона города, людского настроя и продовольствия. И расклад явно был не в пользу Камалии. Михаил, стоило только русским ратным людям перейти реку, окружавшую Казань, приказал расположиться по-особенному: большой полк — тылом к Арскому полю и лесу, лицом — к городу, полк правой руки — правее, за Казанкой, против самой крепости, а полк левой руки — напротив него, за речкой Булак, притоком самой Казанки. Первый бой против татар, вылезших на диверсию — стал первым столкновением, татар загнали в город и заблокировали. Михаил всё также презирал Усугея и его наследство, ненавидеть он уже не мог — убитых врагов можно презирать, а ненавидеть стоит врагов живых. Ещё и погода действовала не по сценарию, начало осады было омрачено страшной бурей с дождем и градом, повалившей все шатры, в том числе и царский; на Волге погибло много судов с запасами. Московскому пришлось потратить определенное время, чтобы заткнуть неуверенность, которая змейкой стала расползаться среди русских. Так и началось противостояние. Казанцы предпринимали ежедневные отчаянные, но безуспешные вылазки, стремясь уничтожить русские огневые позиции. Время шло, шли недели, но татары не сдавались, устраивали вылазки, убивали русских со спины и начинали серьёзно раздражать Московского. Камалия была чертовски упертой, гордой и несгибаемой. — Подкоп у Казанки сделайте, вложите бочки с порохом и подорвите. Также и с подкопом под Арскими воротами. — решение Михаила привело к продвижению успеха в военной кампании. Вода, которая была спасением татар, стала гнилой и среди города распространилась смерть. Люди требовали мира. Московский вновь предложил Камалии сдаться, но та отвергла предложение. Гордая басурманка. Прошло пять недель осады — наступала осень, и русские ратники с нетерпением ждали конца. Московский знал, что Камалия держится на последних силах, сломать ослабший город легко. Но несмотря на голод и на жажду, значительные потери, Камалия продолжала храбро отбиваться. Осада перешла в активную фазу только 2 октября, точнее в ночь со 2 на 3 октября. Русские прорвали оборону, уничтожая казанские ворота до основания. На плечах врага воины ворвались в город, который не мог противостоять силе и численности ратных людей. Русские, воскликнув: «С нами Бог!» — пошли в атаку. Бесстрашно стояла Казань на обломках стены, презирая смерть. Но Московский точно знал одно — нет непобедимых и несгибаемых. Каждый ломается, каждый подчиняется и каждый однажды проигрывает. Разница лишь в том, что тем, кто сломается, подчинится и проиграет будет не он, а Камалия. В битве с Камалией Москва снова ощутил взрослый саркастичный смех, глядя на то, как люди, теряя свой рассудок, принялись грабить и убивать, а не исполнять свой долг — жить и творить во имя общей России. Камалия дышала чистой яростью к нему, сражалась, крепко хватая руками оружие. Она резала воздух лезвиями, колющими ударами желая проткнуть голову Московского. В темно-карих глазах горел огонь пылкой ненависти за то, что происходит с ней, с городом. Москва не терял бдительности, блокируя басурманку, не позволяя себе шутить над ней, худшее, что он может сделать — посчитать себя всесильным и недооценить врага. Есугей хорошо вбил в подкорку мозга этот постулат. Не недооценивай врага и принижай свои возможности. Камалия, которая уже выглядела не очень — растрепанная, раненная, обозленная и совершенно не готовая сдаться. Михаил всё наступал, он сдавливал ей пути отступления, подавлял силой и заставлял некогда непобедимую сестру Есугей смотреть на то, как в адском огне пылают её дома. Пылают храмы. Люди умирают. Ещё один удар и Москва со звоном выбивает из её рук меч, который ломается от силы удара и выпадает из рук ослабшего города. Казань мечется, она слишком много хотела, чтобы сдаться русскому мальчишке. Она похожа на тигрицу, которая мечется в ярости на человека, одновременно признавая власть и силу, и с тем же желая вырвать глотку у врага. Москва подходит ближе, глядя, как Казань падает на колени, сгребая руками обгорелый пепел дорог города. Да, он хорошо знает — какого, когда тебя уничтожают в пепел. Хорошо знал, как пахнет горящий город. И отчаяние, которое топит тебя, если ты осознаешь, свою слабость и бесполезность. — Хватит бороться, Казань. Темно-каштановые волосы сжаты в руке, между пальцами, дергают на себя, Камалия хрипит и шипит, как простреленная гадюка. Её глаза сверкают кровью, пока она смотрят в кислотные глаза напротив — Московский смотрел на неё сверху вниз, улыбаясь ей. Улыбаясь тому, кого он медленно сжигал и убивал. — Мин сине нәфрәт итәм. /Я ненавижу тебя/ — из носа текла кровь, ей хорошо ударили в лицо рукояткой оружия. Её трясёт от злости и поражения. Московский с силой дергает её, прижимая головой к пепельной земле, вынуждая пасть лицом ниже, он смотрит на неё своими кислотными синими глазами, источая высокомерное и саркастичное чувство — чувство победы непобедимой. — Меня бы не было, если бы я хотел всем нравиться. — он отпускает её волосы, она с грохотом падает на землю, ударяясь лбом. — Я — твой новый хозяин. Казань сморщилась, не сводя взгляда. Она хватала ртом воздух, еле дыша, по всему телу раны и ожоги мешали этому. Крики людей давили на черепную коробку, но сдаться — значит предать свои принципы. Как же можно? — Ты проиграла. Проиграла мне. — Московский вытащил из ножен небольшой нож, всаживая его в ладонь басурманки, пригвоздив конечность к земле. — Подчинись новому хозяину. Камалия забилась в конвульсии от боли, рвано дыша через раз и капая красными слезами на землю. Страх начинал бить по ней и она боялась. Боялась Москву. Но не как зайцы боятся волка, а как люди опасаются гнева божества. Страх, который ломал её пополам и разрушал самосознание. Московский знал это — он знал и помнил, как надо ломать города. Как ломаются города и что для этого нужно. Видит Бог, он до последнего хотел закончить с Камалией полюбовно, заключив мир, но Москву с его дипломатией прогнали. — Җәһәннәм утында яндырсаң! /Гореть тебе в аду, чудовище! / — она прошипела эти слова в лицо победителю, теряя сознание и падая безжизненным телом на землю. Кровь и слезы текли по лицу покорённой Казани, а Москва смотрел на неё, кивая самому себе. Ещё одна победа на пути к любимой и единой России. Он не сгибаем, да услышит Бог, он не откажется от мечты о России. По решению Московского в честь подчинения Казани был построен собор Покрова Богородицы на Рву. Михаил был одним из тех, кто с трепетом следил за тем, как возводили прекрасный собор.* * *
В Псковском кремле, отстроенном деревянном городе-крепости, светило редкое солнце, пока Степан, он же и есть Псков, ступал по каменистой дороге, заходя в здание городского совета. Его шоколадные волосы не достигали уха, пока красная повязка опоясывала лоб. — Опаздываешь, Степашка. — голос Смольного сложно не узнать, особенно если речь пойдет о Москве. Вот, же. — Как поживает город? Москве прям свезло, что город-щит столицы так лелеет эту самую столицу. — Хорошо, твоими чаяниями. А ты то как здесь? — Леша не был любителем путешествовать, только если не хотел очень поговорить. — Слышал, ты снова блестишь как начищенный самовар. Смоленск прыснул, немного хмуря брови. И чего Степан всё время хмурый. — Я с новостями. — Так, — устало потёр переносицу Псков, — ни слова по нашего чёрта веревочного. — и хоть он не видел в этот момент лицо Смоленска, мог быть уверенным, что тот зло сверкает глазами и активирует «защиту такого хорошего Мишеньки». — Хватит строить обиженного. Твои Печоры остались у тебя, а не у соседей. Не рад, что ли? — Смоленск развалился на стуле, суя в рот баранку. — Я рад, не видно по моему лицу? — Даже намека на это нет. Ты можешь возмущаться, но Москва и правда собирает земли. Я помню, сколько ждал прежде чем поверить в то, что спокойная жизнь станет мне доступна. Государство, способное защитить каждый город, это хорошо звучит. И Михаил исполняет все обещания, а нравится всем…вспомни, кому нравился Новгород, когда столицей был? Города-столицы специфичны, у них свои зоны ответственности. — Я жалею, что спросил. — Псков мотнул головой, облокачиваясь на стол, за которым они сидели. — Я уже ответил. Мы растём. У нас пополнение, прекрасно же? Псков поперхнулся, скептично глянул на гордого родителя и прикинул, что мог за короткий срок сделать Московский. — Камалия. — Казань была первой в планах столицы, даже он это понимал. Нет, Псков не ненавидел Москву, но уж слишком скользким типом ему казалась столица и все дела столицы. — Твоему Мишеньке она давно глаза ела. — Верно, Казанского ханства больше нет. — Алексей смотрел на него янтарными глазами слишком внимательно. Степану это нравилось всё меньше и меньше. — Так, подведём итоги твоего визита, — Псков сверкнул на него тёмными глазками, улыбаясь губами. — Ты зачем приехал ко мне? — Помоги придумать совет. — Ч-что? — он даже завис ненадолго, не понимая суть вопроса. — Совет куда? — Совет кому. — Смольный спокойно ждал, пока Псков очнётся. — Казань бунтует. — Кто б не бунтовал, слышал, они город сильно разрушили? Да и чего вы ждали: любви и верности от басурманки? — Я думаю над тем, чтобы посоветовать Михаилу связать себя с ней браком. — Смоленск задумчиво глядел на потолок, расписанные красками. — Так проще контролировать будет новую территорию. — Нет, я рад, конечно, что тебе не скучно, и ты ещё на старости лет решил в свадьбу поиграть, но саму столицу не спросишь? — Псков устало повёл плечами, время заготовки сена на зиму, соленья и подготовка к сезону снега, а тут ещё и Смоленск. У него ж дел по горло. — Да, думаю, ты прав, стоит просто проявить инициативу. — Псков прыснул. — Ты чего? — Да, вот, вспомнил, Новгород тоже проявил инициативу, его потом твой Мишенька Московский завоевал. — Он округлил глаза, словно не понимает своей колкой шутки. — А, точно, червяк верёвочный же столица наших земель, прошу прощения. — Когда ты язвишь, то очень похож на Московского. — едко заметил Смольный, улыбаясь уголками губ. Они друзья — им можно и пошутить. — Да? — со вселенским ужасом повторил Псков, — Сделаю всё, чтобы перестать язвить. По залу раздался мягкий смех Алексея, он держался за живот и смеялся над недовольным Псковом, впрочем, скоро и сам Степан стал улыбаться, чувствуя, что настроение не такое уж и плохое.* * *
В светлой комнате, обставленной со вкусом, но без помпезности, сидели трое братьев. По комнате разносился аромат теплого липового чая и свежих булок. Рыжеволосый брат придирчиво смотрел на младшего, подмечая странные еле ощутимые изменения в брате. — Ты изменился, Миш. Редко улыбаешься. — Днепровский пытался вести политику старшего с младшим, но это и была фатальная ошибка. Его младший брат давно потерял детскую наивность и понимание. — Уж прости, Дим, как-то не до веселья было. — Язвит Михаил, пока Минск внимательно смотрит на братьев, качая головой. Их воинственность когда-нибудь аукнется всем. Почему-то Коля был в том убежден, также как и в православии. — Да ладно вам, давайте сменим тему? — Немигов нервно улыбнулся, пододвигая Мише и Диме тарелку с булками. — Лучше расскажи, Михаил Юрьевич, чем на этот раз порадуете старшего брата? Фраза подобной формулировки из уст кого-то другого значила бы хамство в сторону Москвы, но из уст Немигова это было лишь добрым вопросом брата, который не сомневался в успехах младшего родственника. Московский немного расслабился, переводя взгляд на Николая, слабо улыбаясь брату. — Казанское ханство уничтожили, вы же в курсе, Коль. — Ты молодец, — Киев улыбается ему тепло, так что Московский даже забывает, что недавно у них почти зашла ссора. — ты растёшь красивым городом и достойной столицей. — от таких слов старшего брата, который когда-то подарил ему его первый и единственный крестик, Москва улыбнулся, жмурясь от приятных чувств внутри. — Спасибо, Дим, мне это важно. — Немигов затягивается чаем, наблюдая за этой идиллией. Его братья хорошо смотрелись, будучи в миролюбивом состоянии. — Вам идет мирное время. — Коленька, — Днепровский вытянулся, глядя на брата. — мир всем к лицу, да Миш? — Что за глупости, — Московский запивает плюшку чаем, проглатывая пищу. — у кого-то есть сомнения по этому поводу? Киев смеётся, кивая головой, пока Миша слабо улыбается, отвечая на объятья брата. Минск же смотрит на эту картину сквозь декорации — их младший брат изменился, это видно по уставшим голубым глазам и еле заметному горькому одиночеству, которое съедало его целых три века, пока существовал Есугей. — Я рад, что вы приехали, — Миша отстранённо смотрит на Минск — хотя и вас не ждал. — Всегда обращайся, — Немигов перехватывает инициативу в разговоре, потому что Киев был хоть и добрым, но порой резким оратором, а это сейчас могло бы зародить нехорошие семена в семейных отношениях. — мы же братья, уж поддержим точно. В двери появляется темнобородая голова боярина, который неловко кашляет, сбивается и доносит до Московского последние актуальные вести. — Михаил Юрьевич, вас спрашивает Смольный Алексей Рюрикович, а ещё вам письмо от Кромова. Какие будут распоряжения? Москва дергает плечами, сбрасывая с себя некую расслабленность, и встаёт из-за стола, бросая на прощание: — Хорошо добраться вам обратно, храни вас Бог. — его голос темнеет, преобладают ледяные властные нотки. В воздухе висит напряжение, которое нарастает с каждой секундой. Киев хмурится и открывает рот, чтобы что-то сказать, как ему мягко прикрывают рот ладонью и Минск радостно улыбается, отвечая вслед уходящему младшему родственнику. — Удачи, Миш. Конечно, ещё свидимся. Да и нам тоже пора. Николай мягко смотрит на закрывающиеся двери, до конца смотря на уходящего брата, в сердцах желая, чтобы его брат сумел сохранить хоть и редкое, но пока ещё умение быть искренним с близкими. По руке легонько ударяют и Минск вспоминает, что заткнул старшего брата. Киев щурит глаза, но ничего не говорит, просто нет смысла. Его младшие братья всё ещё как дети себя ведут.* * *
Смоленск ждёт его в соседнем зале и тепло улыбается, когда Москва немного кашляет, отвлекая его от раздумий. Алексей встаёт и довольно кивает, пододвигая Московскому свиток. — Приветствую, Михаил Юрьевич. — Он немного жмурит глаза, — Степан передаёт вам свои поздравления, но не смог навестить. И я поздравляю вас с взятием Казани. — Благодарю, Алексей Рюрикович, — Михаил берет в руки свиток, примерно понимая, что мог написать там Степан Олегович, уж не так уж Псков и любит его, чтобы поздравлять. — я прочту позже. Скорее, Смоленск наехал в гости. Именно «наехал» и побуждал. Если честно, столица и не думал, что его будет так активно город-ключ поддерживать и защищать. Но, не будет врать, его устраивала такая верность Смоленска и сходство их чаяний о России. — Я не только для этого, — светлые волосы немного сползли на лицо, пока янтарные глаза серьёзно осматривали Москву. — Степные народы на редкость твердолобы и горды. Знаете же, как переменчивы народы степей. Вы что думаете об этом? — Пока Камалия под контролем. Закрылась в своём бывшем ханском дворце, раны зализывает. Пока её на время контролируют мои стрельцы. — Москва вздохнул, заправляя волосы назад. Он мог понять состояние Казани, но и упрямство он терпеть не планировал. Покорность и смиренность — это то, что ему нужно было. — Не думали под личный контроль взять? — В окне солнце медленно стремится к земле, начиная окрашивать небо в первые алые оттенки вечера. Вдалеке слышались голоса крестьян и песни с ярмарки, которая вот-вот закрывалась. — Рассредоточивать воинов не по гарнизону, а в другом городе не является лучшей идеей. Варшава активизировалась. — Я знаю об этом, — Михаил взглянул на карту, распластанную на большом столе. Речь Посполитая в последние дни начинала странно себя вести, резко наращивать сотрудничество с соседними державами, хотя до этого момента за ней не прослеживалось такого дружелюбия. — Не вас одного волнует Речь под боком. — Осведомлен об этом, но, — Смоленск глянул на Московского, замечая расслабленность на лице столицы, — почему бы вам не жениться на Камалии? Как ни посмотри, а это имеет смысл и облегчит нам дело. Москва прыснул, подмечая, что Смоленск времени не теряет, вот что значит — близко к Речи Посполитой. Нахватался политически-корректных способов насадить своё решение. Хотя сейчас его решение совпадало с недавней идеей самой столицы. — Я знаю, тогда и татары окончательно ассимилируются с русскими, да и после принятия Казани и терпимого отношения к другой религии будет проще и Сибирь реорганизовывать. А Казань…я считаю эту идею целесообразной, но всё же Камалия — та ещё чертовка с характером. — Прошу заметить, следуя вашим словам, вы с ней два сапога пара. У обоих характер и амбиции. — Смоленск усмехаясь, приоткрыл глаза, чувствуя насупившееся лицо города-сердца Руси. — Ну, это отнюдь не плохо. Просто придётся потратить больше времени и нервов, чтобы договориться. Пожалуй, сейчас это самое подходящее решения для Казани. — Миша обернулся, глядя на красный уголок. Икона Матери небесной неизменно стояла там, чуть отсвечивая позолотой и горящими глазами портрета. От созерцания на священные картины, внутри разливалась уверенность в завтрашнем дне и слабая вера в спокойное далекое будущее. Смоленск уходит, стоит ему понять, что его услышали и, вероятно, столице нужно собрать мысли в кучу, всё-таки не каждый день покоряешь сестру того, кто три века измывался над тобой с особой жестокостью. Москва подходит к красному уголку, ноги немеют, но в голове пусто. Там ошеломляюще пусто, а хочется наполненности. Хочется задуматься — и думать о том, что сегодня было красно солнышко и соловьи пели песни. Не хочется думать о пережитом аде и горящей земле. Грудное хриплое дыхание бьёт по ушам, он слышит, как сердце отбивает ритм в ушах, а руки, пальцы, кажется, леденеют и подрагивают. Голубые глаза не убирают взора с центральной иконы, которая манит своей гармоничностью и материнским теплом, которое было таким искренним, словно и не от иконы исходило. Пальцы с трудом соединились и Московский коснулся ими теплого лба, замирая от пронзившего его озноба. — Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое… — Захотелось плакать, повторяя как мантру молитву Богу и ангелу-хранителю. Он крестился, чувствуя редкую негу покоя и слабые слезы, которые редкими каплями стекали с лица. Когда молитва кончилась, он прочитал её вслух ещё трижды, впитывая с каждым наколенным словом крупицу спокойствия и воли. На коленях молился иконе, смиряя свои амбиции и горячо моля о покровительстве высших сил. Потому что именно после таких молитв он убеждался вновь — он всё делает правильно. Россия — та, что укрывается под покровом Богородицы. Священная земля Михаила. Его единственная страсть, вера и смысл жизни. Единственная, кто поймёт его и примет любым.* * *
Его не замечают долго. Московский опирается о косяк двери при входе в гостевую залу, наблюдая за тем, как Камалия сидит на краю кресла, одетая в строгое платье красного цвета с черными вставками, покрывая голову и смотря в одну точку. Её губы немного потрескались, видна запекшаяся кровь в ранках. Впрочем, выглядит она получше. Явно получше, чем прежде — когда Москва втаптывал её в грязь и пепел казанской земли. Карие женские глаза горделиво смотрят на то, как в печи горит огонь, который завораживает своей теплотой и опасностью. Своим очищающим свойством, которое в один миг превращается в уничтожающее. На ней одета черная вуаль, прикрывающая волосы и плечи. Миша знает, каково это — отпевать траур по свободе и былой силе. Нет никого, кто бы оказался непобедимым. На каждого силача найдётся богатырь, а на каждого умника найдётся гений. — Ну, здравствуй. — уверенный мужской голос с хрипотцой раздаётся в ушах, пока Зилант медленно поворачивает голову, ледяным взглядом окидывая гостя. Непрошеного гостя. — Исчезни, гарип. Москву начинает раздражать ситуация. Басурманка смотрела сквозь него и это начинало злить. Так никакой дипломатии не выйдет. Камалия инстинктивно дернулась, стоило Московскому тронуть ее плечо, и ее рука резко прошлась по чужим пальцам. Она высокомерно вперила свой взгляд на победителя, не позволяя ни одной эмоции кроме злости выйти на лицо. Карие, с вкраплением алого пламени, глаза смотрели ему в лицо. Так зло и непокоренно, что Москва чувствует гордость перед такой силой воли, это стоит ценить. Он был другим — он сразу подчинился, когда на него накинули удавку и сожгли заживо. Теперь он не встанет на колени ни перед кем, кроме господа Бога. — Всё кончено, Камалия. Теперь ты часть русской земли и прими этот дар соответственно. Слова, вылетевшие из ненавистной глотки русского, обухом прошлись по голове татарки, она метнулась к нему, диким взглядом смотря ему в лицо. Карий взгляд метался по лицу столицы, она как-то травмированного смотрела на него и вздрагивала, словно в ушах эхом повторялись эти слова. Михаил смотрел на неё беспристрастно, подавляя взглядом синих льдов, через которые светило родимое золотое солнце. Его светлые волосы оттеняли глаза, которые не грели и успокаивали, но ломали и заставляли пасть на колени. Камалия знает — если она падёт на колени, то вся её жизнь и смысл рухнут в пепелище разрушенных домов. — В аду я видела эти русские земли. — Впредь следи за тем, что вылетает из твоей глотки. — голос пониженный до льда, резал воздух. Москва медленно терял терпение, он не позволит никому из живых порочить и проклинать земли Руси, родимые леса и речушки. — Дорожи тем, что получила. Зилант незаметно вздрагивает, смотря на него. Сжимает руки в кулаки, чувствует, что начинает замерзать и неожиданно, она сама приходит в ужас от этого, послушно кивает Михаилу. — Яхшы. Собственное «да» в голове кажется кощунством и самоубийством, эти слова иррационально вылезли изо рта. Она просто испугалась. Да, впервые в жизни испугалась. Больше она ни гореть, ни ощущать в воздухе пепел и смерть не хотела. Москва довольно кивнул, касаясь её плеча. Она дернулась, но не смогла на это раз поднять руку. Это стало очевидно по плотно сжатым губам и легкой дрожи пальцев. Впрочем, столица не был открытым садистом, так что руку убрал почти сразу же. Ему нужен партнёр, а не раб, мечтающий о том, что в будущем устроит бунт. — Со временем ты поймешь, — Зилант поднимает свои глаза на него, выражая протест. — тебе придётся понять. Она выпрямляется до боли в пояснице, расправляя плечи и мрачно глядя в окно. — Мин бик шат. Москва не зря столица. Дураком он не был — сарказм был ощутим на физическом уровне. Он усмехнулся, глядя на Казань. Гордая вольная птица. Не зря была главой ханства. А уж он, столица, найдет применение ее умениям и амбициям, после того, как с Камалии сойдет немного спеси и они примет реальность. — Ты будешь полезна, это очевидно даже сейчас. — Москва уверенно говорит, зная, что медленно, но верно его слова записываются на подкорке сознания. — Твои люди и земли являются предметом интереса. И вопрос ассимиляции уже решён. — …Мой голос ничего не изменит. — Верно, но ты сможешь влиять на голос целой страны, стань ты её преданной и верной частью. — Москва смотрит на неё и Камалия нервно понимает, что он уже уверен, что в случае предательства сожжет её дотла живьём. — Я всё ещё ненавижу тебя. — Она шипит, подобно раненной птице, у которой вывихнуто крыло. — Ты врёшь. — Не так категорично, — Москва улыбается, медленно подводя к сути вопроса, — врать жене — безнравственность. А врать всем — это политика. — Не отрицаю, в конце концов, главное — делать так, чтобы люди думали, будто они сами этого хотят. — Миша кивнул, подмечая острый ум Казани. Это можно использовать. Она обречена проникнуться великой статью Руси, творения Московского и не только. Камалия чувствует себя на крючке, она прекрасно понимает — сейчас идёт не разговор победителя с побеждённым, а переговоры по заключению сделки между сильным и слабой. И, скорее всего, она является непосредственным участником договора. — Ты станешь моей женой. — Михаил смотрит на неё уверенно, пока она в ступоре обрабатывает услышанное. Эти слова звучат равнодушно и рутинно, словно не свадьба — событие, которое ждёт каждая девушка, навсегда прощаясь со своей свободой. Михаил не спрашивает, он утверждает, замечая, как постепенно меняется взгляд татарки. От былой слепой ярости ничего не остаётся, она не глупа — она работает над идеей в голове: расцвести в составе новой страны. — Свадьба? — она иронично стягивает брови вместе, — Не думал, что я побегу топиться с горя? — Не думал. — Москва наклоняется к ней, кладя руку на плечо. Он чувствует неуверенность в женщине и, понизив голос до шёпота, продолжает, — Подчинись этому решению, пока тебе дают право выбора. У Казани, она уверена, дергается глаз. О каком выборе идёт речь, если её сдавливают и натурально говорят, что выбора у неё нет: она пока не доказала свою верность. — Лучше смерть… — она сама не уверена, уж слишком любит жизнь. И не готова расстаться с ней, но свобода вдали от русских так заманчива. — Ты — Московский сдавливает ей плечо, уверенно смотрит в глаза напротив, — слишком боишься смерти для таких слов. Я вижу тебя насквозь. Признаться честно — ей было всё равно. Это было так предсказуемо со стороны Московского. Совершенно предсказуемо. Он даст тебе шанс выбрать, но твой выбор обязан пасть на то, что нужно ему. Казань знала — при любом окончании этого их диалога — её ответ будет «да». И неважно, что вылетит изо рта. Так что лучше, пока её не лишили выгоды, продавить свои условия в чужой игре. — …Я приму твоё предложение, но ты исполнишь три мои просьбы. Взаимная выгода никому не мешала. — Камалия хмурит брови, она не хотела себя связывать такого рода узами, но судьба никого не спрашивает. Она делает, а потом заставляет расхлёбывать последствия. — Смотря, что ты попросишь. — Первое — пока ты носишь звание столицы, ты уважаешь меня как суверенный город. — Ни в коем случае не убирает взгляда, нельзя преломиться сейчас, иначе уже ей начнут диктовать условия. Камалия сглатывает, тяжело дышит и продолжает, игнорируя мифические иголки в ступнях. — Смело. Но нет ничего невыполнимого, я согласен. — Москва слабо улыбается, кивая на её предложение. — Я не собирался вести себя как-то компрометирующе. — Верни мне мою казну. — Нет, — он мрачно отказал, отрезая любой шанс продолжить и развить тему, — без разрешения у тебя нет прав распоряжаться большими суммами. Камалия кусает губу, мрачнея. Конечно же, ей не отдадут то, на что можно нанять новых воинов и поднять восстание. Руки татарки были сомкнуты в замок и буквально вжаты в колени, чтобы скрыть предательскую дрожь. — И третье — этот брак, в лучшем случае, я смогу не чувствовать к тебе неприязнь. Очевидно, что это не полюбовный договор. — Услышав это, блондин растянул губы в улыбке, которую можно было бы назвать красивой. — Это наша сделка, — Москва склоняет голову, — докажешь свою верность, может и суверенитет города получишь. А любовь… — он смотрит на свои руки, словно видит, как по ним стекает чужая кровь. — Это очень сомнительная перспектива для меня. — Не мудрено, — мрачно иронизирует Казань, складывая руки на груди. Москва же усмехнулся, массируя ухо большим пальцем. — кияү. Она против воли повторила этот жест, уставившись на его профиль, а через пару минут снова смотрела на огонь, совершенно забывая о существовании второго человека в своей комнате. Москва встал, внимательно бросая взгляд профиль своей невесты. Чувств никаких не было, только какое-то уважение, что она смогла преломить гордость и найти новые способы развиваться и жить дальше. Он секунду ещё смотрел на Камалию, прежде чем уйти, оставляя её одну. Его тоже тяготило новое обстоятельство, но…как говорится, жизнь не подружка, чтобы спрашивать твоё мнение. Но, постепенно, Михаил терял это ноющее раздражение, которое клубнем таилось внутри. Страх старого Миши. Каждый новый вызов и применённая боль лишь вылепляли из него жестокого и беспринципного управленца, который шёл по головам ради своей милой и светлой мечты. Русь — единственная его дочь, которую он лелеет с отеческим восторгом и обожанием. Московский очень редко позволял эмоциям взять верх над привычной, вымуштрованной сдержанностью, которую воспитывал в себе целых три века. После ордынского ада он поклялся Богу, содрав кожу на коленях в молитвах, что никогда больше не посмеет отказаться от великой России. Столица обречена выбирать между долгом и сердцем долг. И, если бы Москву спросили: готов ли он пожертвовать собой ради России, он бы ответил — да. Тысячу раз «да». Следующие дни казались ему сущим наказанием и суетой. И да, об их с Камалией будущей семье уже гремели народные сплетни, и какой-то частью себя Москва даже ощущал крошечное эхо любопытства: как всё будет? Казань будет молчаливой и замкнутой или горделивой татаркой со льдом в глазах? Сейчас, сидя за княжьим столом со множеством участников свадебного обряда и слушая добротные пожелания от свидетелей и гостей, Миша подмечал, что Камалия застыла где-то между. Неуверенный, полупустой взгляд, в котором слишком хорошо угадывались оттенки страха, покорности и ожидания судной минуты, и натянутая улыбка на лице. Она была одета в прекрасное свадебное платье, расшитое серебряными нитями и сверкающими бусинами. Светлая ткань выделяла её темные большие глаза и алые от природы губы. Москва был одет в тон одёжек молодой жены, им обоим было неловко, эти взгляды старших и надменные шутки действовали на нервы, но было необходимо досидеть и завершить эту часть обряда правильно согласно традициям. Вдох-выдох. Камалия подумала об этом, о том6 как хочется уйти отсюда и исчезнуть, и всё равно вздрогнула, ударяясь плечом о плечо супруга. Московский поверял голову, приподнимая бровь в вопросе. Жена не донесла до рта сосуд с крепкой медовухой и прекратила попытки ограничиться от нового участника её жизни. Она коротко переглянулась с Михаилом, который только приподнял брови и отложил свою кружку на стол. — Что-то… случилось? — его голос кажется немного усталым, но ей не до этого. Ей до крайне некомфортных взглядов, словно она зверь в клетке на забаву. Конечно, заметил. Он ведь не слепой. Видит, как Зилант усиленно пытается не хмурить лоб и раздражённо сидит на стуле, а потом со вздохом прикрывает глаза. — Пока ты молчишь, я не узнаю, что тебя не устраивает. — Миша отвлекается на разговор с ней, потому что до зуда уже раздражала суета вокруг. — Ничего, что стоило бы внимания, — бросила татарка и потрогала уголок рта кончиком языка. А затем фыркнула себе под нос и уставилась на профиль своего мужа. — Бесит просто. Москва усмехнулся, кивая на её слова. Да — он тоже устал, больше 5 часов сидеть и слушать поздравления, советы и принимать подарки от совершенно чужих людей. Что уж поделаешь — в каждом шаге можно задействовать политику. — Наберись терпения, большинство гостей ты видишь в последний раз. Голос его всегда был чуть насмешливым и хрипло-тихим. Она была благодарна Москве хотя бы за то, что он пытался сглаживать углы нарастающего плохого настроения, понимая, какого ей это всё. Для женщины всё иначе, чем для мужчин. Хотя — это ложь. И мужчины, и женщины — хотят связать себя со своим любимым человеком. Ну, — не всем быть любимыми и счастливыми. Они ещё пару раз перебросились фразами, прежде чем снова быть утянутыми в бессмысленные поздравления, которым, казалось, нет конца и края. Люди менялись так часто, что даже Миша уже бросил затею запомнить лица — их было слишком много. Спустя ещё 2 часа, наконец, официальная часть обряда была завершена и начиналась кульминационная часть свадьбы — проводы молодоженов в спальню. Взрослые тетки и дядьки улюлюкали, советовали и суетились, пока эта народная масса провожала до комнаты пару новобрачных. Женщины смеялись, пели частушки и обсыпали толпу солью, а мужчины подпевали им басом, расходясь грудным смехом. Спустя минут 30 такой вакханалии молодые супруги оказались за закрытыми дверьми покоев, где на их уши наконец-то обрушилась долгожданная тишина без песен и криков празднества. В покоях горела лампадка, распространяя на темную комнату яркий свет лучины. Москва первым вошёл дальше, садясь на кровать и переводя дыхание. Денёк был ужасно выматывающим, он привык больше работать, а не слушать бесконечные поздравления. Голубые глаза пару раз зажмурились, разгружаясь от усталости. Новоиспеченный супруг вспомнил про Камалию, которая медленным шагом ступала к опочивальне, все медленней и медленней. — Боишься? — Казань тут же нахмурила лоб, мотая головой. — Скорее, сомневаюсь. — она кисло улыбнулась, усаживаясь рядом с Михаилом. — Я никогда не думала о таком. — Ну, знаешь, я тоже не думал, твой брат… — и резко сам себя оборвал. Алкоголь немного успел ударить в голову, вот он и сказал лишнего. Крайне лишнего, из-за чего и он, и Камалия как-то забито вздрогнули, смотря в пол. Москва смотрел в пол, наблюдая, как меняется скорость дыхания супруги. Она постепенно привыкала и сейчас почти размеренно дышала, всё ещё сжимая в руках ткань одеял. Он сидел рядом и видел, как она собирается с силами, очевидно, для неё это всё было сложней, чем для него. Он аккуратно кладёт свою руку ей на ладонь, замечая, как она вздрагивает и поднимает на него взгляд шоколадных глаз, в которых отражаются его собственные. Гладит руку большим пальцем, расслабляя сжатую ладонь. Камалия похожа на загнанную лань — прекрасная, но напуганная неизвестностью. — Всё хорошо, — блондин всё держит в руке чужую ладонь, мягко поддерживая и поглаживая по часовой стрелке. Камалия кажется более спокойной, когда привыкает к чужому теплу на коже. — тебе неприятно? Поджатые губы и отрицательный кивок — она не чувствует неприязнь, скорее — всё идет в разрыв с планами. Становиться супругой бывшему врагу не планировалось. Однако теперь — их ждет последний шаг — консуммация брака. Михаил успокаивающе улыбается, медленно дотягиваясь до головного убора и аккуратно снимая его с головы жены, освобождая голову от обруча шёлка и парчи. Толстая шоколадная коса падает на плечи, сползая на спину подобно ручейку. Камалия молчит, поправляя волосы, которые начинают лезть в лицо. — Дай и мне, ир. — Камалия смотрит в глаза мужа, слабо кивая. Она тянет руки к вороту кафтана, вышитого серебристыми нитями, медленно высвобождая из петель серебрянные пуговицы-шляпки. Не торопится, не рвётся и не трясётся. У них с Москвой не любовная страсть, а холодный расчёт, так что самое важное — это уважение к партнёру. С плеч Московского стягивают кафтан, который оказывается на краю стула, который стоит недалеко от кровати, пока сам муж, удостоверившись, что всё по обоюдному согласию, принялся развязывать завязки на платье бывшей невесты. Кожа Зилант обжигала теплом и какой-то живостью, которую сам столица почти утратил, приобретя опыт и трезвый взгляд на мрачный мир. Парчовое платье тяжелым грузом скатывалось по телу на кровать, оставляя девушку в ночной сорочке, которая еде прикрывала колени и местами просвечивалась. Волосы, собранные в косу, уже давно распущены и разлетелись по плечам и спине, пока сама их хозяйка развязывала завязки на штанинах мужа. Когда с грузными нарядами было покончено, Зилант сжала руками ткань рубашки на груди Михаила, привлекая его внимание. Он немного сжал её плечо, отвлекая от размышлений. — Камалия, что-то хочешь попросить? — его голос был понижен и участлив, словно его и правда волновали чужие желания. Она даже горько усмехнулась внутри себя. — Ты. — она сбито дышала, неловко подбирая слова, — не целуй губы. — она чувствовала, как пунцовыми щёки, хотя стыда не ощущала. Скорее, дикую неловкость из-за подобной просьбы. — Это подходит только для… — её прервали. — Для выражения чувств любимым. — его глаза на секунду показались ей живыми и чувственными, словно бы их оживила чудесная знахарка, вдыхая в них сострадание и понимание. — Я знаю. Если ты мне не веришь, то…я не всегда был таким чудищем. — приподняв брови, саркастично сказал Москва, припоминая ей то, как она его называла совсем недавно. — Я пока далека от того, чтобы верить тебе, но…надеюсь твои слова — не пустой звук, — ответила Камалия, смотря блондинистому парню напротив в глаза, а после аккуратно выдохнула, прикрывая глаза. — Вес имеет каждое слово, — приободряюще прошептал Москва, а Зилант сурово кивнула, хлопая глазами, — Не в моей компетенции создавать замки из воздуха. — Да? — иронично ответила Казань, отворачиваясь, — То есть да! — она вновь повернулась к нему на долю секунды, — То есть… Да… — девушка окончательно запуталась, от чего Михаил даже на секунду растерялся. Они разговаривали о всяких пустяках. Им и впрямь надо было немного поговорить, чтобы сбить градус неловкости. Камалии даже показалось, что они давние знакомые. Но на самом деле он был одним из её заклятых врагов. Поправка, одним из бывших врагов, который её победил. Может, всё могло бы быть иначе? Как бы всё сложилось, не захвати Есугей эту столицу и не измывайся он над Московским? Может, они могли бы и стать друзьями? Казань вздохнула и посмотрела на своего собеседника. Скованность пропала, но появился интерес, который она направляла в нужную стазу, помня, что им всё равно придётся завершить свадьбу. — …Давай закончим этот день, — голос кажется уверенным и сильным, Камалия кивает головой, кладя ладонь на плечо мужа. — Я не буду тебя целовать. Или прикасаться к тебе больше, чем нужно, — он кивнул самому себе. — Я постараюсь, чтобы всё было безболезненно. Насколько это вообще возможно. Михаил замолчал, проводя ладонью по руке Камалии, поднимаясь выше и оглаживающими движениями касаясь её плечей, а потом приходя на шею. Она слабо вздрогнула, привыкая к чужим рукам на теле. Её аккуратно положили на кровать, опуская голову на мягкую подушку, прохладная ткань которой контрастировала с горячей кожей татарки. Блондин медленно наклоняясь к шее и оставляя слабый поцелуй на коже. Он оглаживал ладонью плечо, успокаивая партнёршу, которая рвано дышала носом от каждого прикосновения к оголенной коже. У Камалии глаза дико блестят, то ли от новых ощущений, то ли от мыслей в женской голове. Она приоткрывает губы, громко дышит и сжимает ткань рубашки на мужском плече. Её снова целуют в шею, спускаясь на ключицы и оглаживая свободной рукой талию. От такого внизу живота началось собираться теплое вяжущее желание, заставляя её сжимать пальцы на ногах. Казань сдалась, давая Москве запустить руку под её сорочку, которую она уже ощущала как вторую кожу. Страх «того самого» никуда не ушёл, и когда тёплые и ловкие пальцы касались её кожи, девушка невольно вздрагивала. — Тебе комфортно…? — Продолжаем, — Камалия глубоко вздохнула. — Мне… комфортно. — Я собираюсь использовать масло для смазки, — Миша выглядеть сейчас добрым и понимающим, хотя и это редкость. Татарка коротко кивнула и скрестила руки на груди, чувствуя себя чуть-чуть неловко. Он ведь сказал, что поцелуев не будет. Хотел этим своим жестом проявить уважение. Дабы сохранить между ними дистанцию. Это просто задача, которую необходимо выполнить. Московский разлил на ладони масло, согревая его в руках, чтобы не обжечь прохладой новоиспеченную супругу. Им ещё долго в одной лодке плыть — найти общий язык с ней необходимо. Камалия выдохнула до основания, раздвигая ноги, ощущая, как мужские пальцы проводят по половым губам, поливая смазкой и аккуратно касаясь её в сокровенном месте. Она выгнула шею, жмуря глаза. Ни звука, ни стона. Внутри ощущалось ощущение приятной теплой влаги. И она тихо ахнула, сжав простыни пальцами. — С тобой все в порядке? Ты почувствовала…? — Все в порядке. Это просто… странно. Она пошевелила бедрами, а часть смазки вытекла наружу, отчего Казань вздрогнула. — Сначала это может казаться странным, — спокойно произнес он. — Но это совершенно естественно — чувствовать смазку и… — Я и раньше бывала возбуждена, Миш. Спасибо тебе за разъяснение, — огрызнулась Зилант. После чего комната погрузилась в мертвенную тишину. Только спустя мгновение послышалось, как Миша вздохнул, закатывая глаза. Она сделала то же самое. Миша скользил по простыне, пока не оказался рядом с ней. Темноволосая знала, что должна раздвинуть ноги и впустить его, однако колебалась, не сводя глаз с мужа. Он осторожно навис над ней, прижав одно колено к ее бедру. Камалия запоздало попыталась раздвинуть ноги, но из-за партнёра не смогла. — Прости, я… — Прости, ты… — Я могу… Из-за возникшего замешательства они посмотрели друг другу в глаза. И это было ужасно. Просто ужасно. Давно и Москва, и Казань чувствовали такую чудовищно неловкость. Миша потянул за завязку рубахи, стягивая с себя ткань и приоткрывая чужим глазам шрам от плети, который распластался от ключицы через живот и до тазовой косточки. Камалия нервно сглотнула, понимая, что шрам — напоминание о жестокости Есугея. Камалия снова подняла глаза на потолок и прислушалась к его тяжелому дыханию. Через несколько мгновений она уже помогала ему лавировать между ее бедер. Зилант развела ноги в стороны, почувствовав, как его рука случайно коснулась ее талии. Она задрала ночную рубашку до живота, мысленно пытаясь подавить нарастающее беспокойство. Михаил ладонью по внутренней стороне бедра, мягко надавливая на кожу. Камалия слабо вздрогнула, привыкая к чужим рукам так близко. А после — она почувствовала, как он стимулирует её к возбуждению, пальцами проходясь по клитору. — Я собираюсь войти. Она кивнула и спустя мгновение почувствовала, как он скользит по ее влажному входу. Она глубоко вдохнула одновременно с тем, как он выдохнул. Она закрыла глаза, чувствуя, как сами собой напрягаются бедра и сжимается живот. — Расслабься, — шёпотом. — если можешь. Девушка кивнула, сосредоточившись на попытке расслабиться. Она могла представить себе вольную степь, красное солнце и ощущение ветра, хлеставшего ей лицо, но… Она чувствовала себя как-то неправильно. Поэтому Казань смотрела на напряженное и сосредоточенное лицо мужа, когда он входит внутрь, растягивая ее стенки своим членом, освобождая место для себя в ее теле. Камалия сильно прикусила губу, зажмурив глаза. Все было так неестественно. В конце концов, такое должно происходит с любимым человеком, разве нет? Она не может… — Расслабься, пожалуйста, — хрипло попросил Москва, в воздухе ощущая это отчаянную неловкость. Она почти возразила, что уже расслабилась, однако потом почувствовала его руку на своем бедре. Его большой палец рисовал круги на ее коже. Один глубокий вдох, и Казань почувствовала, как он скользнул глубже. Она пискнула в момент, когда с его губ сорвался тихий стон. Глаза резко распахнулись, и она заметила, что партнёр зажмурился — вероятно, от боли, — а его рука дрожит рядом с ее головой. Она сконцентрировалась на ощущении Москвы, почувствовала, как его большой палец успокаивающе гладит ее бедро. Она наблюдала, как он быстро дышит, будто у него не было доступа к кислороду в течение нескольких часов. Давление внутри ее живота нарастало, словно вот-вот что-то произойдет… Татарка сосредоточилась на своем дыхании, на том, как его обнаженная грудь сияет в свете лучины… Он скользнул глубже. Уже женщина ахнула, запрокинув голову, и схватилась за его плечи. Миша тихо выругался и попытался схватить ее за бедра — то ли для того, чтобы удержать, то ли для того, чтобы выйти из нее. Она не была уверена, однако он схватил ее за колено, когда она обвивала ногами его талию в напряженном удовольствии. Михаил двигался внутри нее, прижимая большой палец к клитору, и когда она сжала его руку, её бедра дрожали, тряслись от удовольствия. Женское тело оставалось в подвешенном состоянии, чувство уязвимого облегчения захлестнуло ее, когда она позволила ему овладеть ее телом во время второго оргазма. Ее мышцы расслабились, тело было истощено. Московский убрал руку, что лежала между ее ног, и подтянулся, поправляя её сорочку, а затем укрывая одеялом. На себя натянул штаны и тоже лег спать, нырнув под одеяло. Они заснули, утопая в неге Морфея, на разных частях кровати, едва касаясь друг друга. Только кончиками пальцев, отсыпаясь после сложного свадебного обряда. — Доброе утро, — Камалия сонно нахмурилась, поворачивая голову. Сон медленно уходил, приходило осознание ночи и новой жизни. Михаил сидел на кресле, уже одетый в свой извечный красный кафтан. — жена. — Игелекле, — покладисто согласилась татарка, усаживаясь на кровати. И быстро добавила через пару секунд: — ты хорошо спал? Москва очень громко вздохнул, а Зилант неожиданно стало невыносимо, почти болезненно легко на душе. Так, как было всегда, когда она ощущала степной ветер и пение природы. — Да, Камалия. — Он склонил голову, поворачиваясь к окну светлицы, — теперь мы в одной лодке. — Запомню, — согласилась женщина, откидываясь на подушки, пока на неё смотрел её муж. — я сегодня вернусь в Казань. — Как решишь, у нас дел теперь много, супруга. — Это было сказано с таким спокойствием, словно между ними повисла пока тонкая, но нить доверия. Миша даже смотрел на неё как-то более доверчиво? Камалия мотнула головой, делая рубец на памяти, что у них, наверное, появился целый шанс на крепкое доверие в будущем.