"Пускай тебя навек, прелестное созданье, Отторгла злоба их от сердца моего; Но, верь, им не изгнать твой образ из него, Пока не пал твой друг под бременем страданья!" Байрон.
───── ◉ ─────
Когда Альберт впервые увидел на одиноком окне столь же одинокой башни, ставшей ему обителью, голубя с перьями ослепительной белизны, он лишь удивился случайно залетевшему сюда созданию, выделяющемуся своей чистой красотой среди окружающей его грязи. Он смотрел на птицу с лёгкой улыбкой, когда она забавно поворачивала голову, глядя на него своими глазами-бусинками, и ждал, пока она улетит, потому что не дело такому непорочному существу прозябать рядом с грешным узником. Но голубь не улетал. Всё всматривался в него так, будто хотел что-то сказать. Тогда Альберт, особо не рассчитывая на успех, коснулся кончиками пальцев белых перышек, бывших столь нежными и мягкими, что они показались гладким шёлком, струящимся по коже, трепетом полупрозрачных крыльев бабочки, что щекочет ладони, удерживающие любительницу свободных ветров. К удивлению, голубь не отшатнулся в страхе, не вспорхнул в мрачное черное небо, подстегивая одиночество с новой силой поглощать свою жертву, как паук запутавшегося в паутине страдальца... Мориарти заметил привязанную к маленькой лапке бумажку, которую своим уставшим взглядом — сколько он уже не спал? — во тьме безлунной ночи обнаружил лишь сейчас. Небольшая записка тряслась в его руках, дрожащих так, будто температура резко понизилась до минуса, льдом охватив всё тело. Даже истерзанные зубами губы побледнели и сжались в одну линию. "Надеюсь, Чарли не сбился с пути и ты читаешь эти строки... " Альберт замер, неверяще уставившись на несколько предложений, представших взору, когда он развернул скрученную трубочкой бумагу. Подвинув лампу ближе, перечитал ещё раз. Ни подписи, ни какого-либо указывающего на адресанта знака, впрочем, это и не требовалось. О, он бы узнал сей почерк из тысячи, эти чуть заострённые буквы, вихреватые, небрежно, но вполне изыскано выведенные элементы, что когда-то вырисовывались на документах и редких письмах, полных делового тона. Мориарти прижал ладонь ко рту, смотря на записку, содержимое коей ещё не полностью обрело смысл в сбитом с толку сознании, как на восьмое чудо света. Сердце отчаянно забилось о рёбра, разнося гулкое эхо, да так, что его пульсация ощущалась во всём теле. Волнение заставляло мелкую дрожь пробегать по мышцам, а воздух — неровными порциями вырываться из груди. — Чарли, значит, — чуть успокоив первые эмоции, Альберт улыбнулся голубю и ласково погладил маленькую белую головку. — Будем знакомы, Чарли.───── ◉ ─────
Испещренная черточками стена была уже тошнотворно ненавистна. Но Альберт всё равно выцарапывал очередную линию острым краешком камня. Сколько их? Он давно сбился со счета. Бросить бы это дело, всё равно дни, не отличимые друг от друга, сплелись в одну бесконечную ленту, петлёй стягивающуюся на шее. Но было в этом что-то методичное. А методичности ему не хватало, обычной рутины, маленькой привычки, за которую можно уцепиться, чтобы не поддаться безумству. Камень споткнулся о неровность поверхности и соскользнул, впившись в подушечку пальца. Альберт досадливо зашипел, но не от того, что боль кольнула образовавшуюся ранку, а от того, что черта вышла кривая и испачканная кровью. Он порывисто выкинул камень, который звонко ударился о пол и скрылся в темном углу комнаты, и прижал палец к губам, слизывая выступившую карминовую капельку и чувствуя металлический привкус, привычный и знакомый, что часто оседал на языке, стоило пролить греховно-алый, неважно, во время порученной правительством миссии или же запланированной кары. Альберт подошёл к окну и сел на стул, устремляя свой взор к ночному небу, спрятавшему Лондон, как ворон, под своим крылом. Бледный шар луны растекался молочным светом по стенам и полу, но всё ещё оставлял в тени глубины помещения, из которых к нему часто тянулись призрачные руки с когтистыми пальцами, стремясь утянуть его за собой, а он только замучено усмехался этим жалким попыткам игры больного подсознания вытянуть раскаяние под гнётом ужаса. Из окна открывался вид на Темзу, смотря на которую, Мориарти думал о том, что променять башню в Тауэре на клетку где-нибудь в подземных закутках тюрьмы, даже на "маленькую лёгкость" , было бы не так уж и плохо. Лишь бы не лицезреть каждый раз реку, забравшую у него слишком много. Знакомое курлыканье отвлекло Альберта от мрачных мыслей. Этот звук, как и постукивание птичьих коготков по окну, и шорох взмахивающих крыльев, разгонял нависшие в сознании тучи своим ослепительным светом, настойчиво пробивающимся через любые преграды. — Здравствуй, Чарли. — Альберт разломил кусочек хлеба, который всегда оставлял после своего скудного ужина, и высыпал горстку получившихся крошек перед голубем. Пока он был занят поеданием угощения, Мориарти отвязал от его лапки записку и, сев ближе к лампе, с жадностью принялся читать. "Ночи стали холоднее. Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии. М беспокоится об этом не меньше меня. В круговороте дел он всегда находит время на тревогу о других, и я в очередной раз убеждаюсь в доброте его сердца и силе его духа. Он отлично справляется с возложенными на него обязанностями, и последнее дело, о котором я рассказывал, завершилось успехом. Пусть это хоть немного умалит твои переживания. Знаешь, я вижу в М его братьев, их ум и благородство, поэтому единственное, что тебе стоит делать, это гордиться им. " Альберт судорожно втянул воздух при упоминании Льюиса, сожалея о том, какое бремя пришлось ему нести за старших братьев, приняв на себя роль и главы семьи, и руководителя МИ-6. Луи не сразу принял его и долгие месяцы сохранял преувеличено вежливую дистанцию, будто, привыкнув к людскому двуличию, ожидал подвоха со стороны новоиспечённого родственника. Но даже потеплев к нему, всё же казался запредельно далеко, и если Уилл проводил с Альбертом достаточно много времени, особенно в университетские годы, то Льюис скорее цеплялся за кровного брата, соглашаясь, но без энтузиазма с его компанией. Связь двух погодок так и осталась для него непостижимой тайной. Он корил себя за то, что не смог построить с ним таких близких взаимоотношений, каких ему бы хотелось. В попытке уберечь незапятнанную душу брата от своих кровавых деяний, Альберт лишь позволил разрастись пропасти между ними. Был ли у него шанс наверстать упущенное? Крепко обнять брата и извиняться, извиняться, извиняться, покуда не иссякнут слова? Променять сон на долгие ночные разговоры, чтобы узнать любую мелочь про него? Вина, обернувшись демоническим силуэтом, в замкнутом пространстве, где они были один на один, с завидным усердием терзала сердце, и Альберт понемногу сдавал позиции в незатейливой борьбе с ней, заранее зная, кому достанутся почести победителя. Он смотрел на серебряный диск луны, но видел пред глазами лишь младшего брата, его скромную улыбку и рдеющие от похвалы щеки, его добрые глаза, сочувственно взирающие на них с Уильямом, когда он приносил им, обсуждающим детали очередного плана, тёплый чай, заваренный с такой заботой, что она чувствовалось в каждом глотке. И даже сейчас, ему, повинному во всех свалившихся на их семью бедах, посылал время от времени небольшие весточки, полные участия и любви. Альберт ничего не мог с собой поделать, когда не сумел сдержать всхлипы и горячие слезы. Чарли удивлённо повернул голову к нему, нахохлившись от неожиданного звука. Мориарти чуть улыбнулся, успокаивая эмоции и не желая более тревожить птицу, и, взяв перо, принялся писать ответ на обратной стороне бумаги, предварительно раскрошив ещё один кусочек хлеба, чтобы скрасить ожидание своему почтальону. Чернила прислал ему Майкрофт, точно так же, как и записки, привязав маленький флакончик к лапке голубя, и переодически получал его обратно, чтобы пополнить и отправить снова. Найти перо труда, что очевидно, не составило."Позвольте выразить мою благодарность тому, что рассказываете мне об М — я никогда не сомневался в его силах, — и тому, что заботитесь о нём, я знаю, Вы это делаете. Простуде не так просто меня сломить, не переживайте. Смею надеяться, что Вас тоже. К тому же, знайте и помните, что ночи, когда я вижу белого голубя в своём окне, не могут быть холодными."
Отправляя Чарли в обратный путь и наблюдая, как скрывается он белоснежным пятном в сумраке ночи, за пеленой сероватых туч и стоящего над рекой тумана, Альберт ощущал будто отправляет вместе с ним своё сердце. И каждый раз где-то внутри него бился страх, что он больше к нему не прилетит, что всё это было лишь его фантазией, пусть у мужчины и было доказательства обратного — самое первое письмо и по совместительству самое содержательное, — но для жаждущего новостей из более недоступного мира этого было мало, чтобы избавиться от опасений. Но Чарли возвращался вновь и вновь, принося с собой не просто желаемые известия, а нечто большее, что поддерживало Альберта на всём его нелегком пути.───── ◉ ─────
Раньше Альберту нравился дождь. Периодичное постукивание капель об оконное стекло их Даремского особняка, окружённого радующей глаз природой, которая никогда и рядом не встанет с многолюдными, затхлыми лондонскими улицами, было сродни успокоительному. Он мог часами сидеть, крутя ножку бокала в пальцах, вслушиваясь в приглушенный шум, и смотреть, как порывы ветра задевают деревья, раскачивая их кроны и срывая листочки с родного ложа, пока в уютной тишине его комнаты раздавался лишь треск камина, прогоняющего подбирающийся к ногам озноб. Теперь дождь раздражал. Но не от того, что навевал тоску, усугубляя и без того меланхоличное настроение, не от того, что в его камере становилось холодно и ещё сильнее пахло сыростью, а от того, что в такую погоду Чарли к нему не прилетал. Альберт сутками лежал на кровати, хоть то подобие, служившее ему спальным местом, с трудом можно было так назвать, и изучал трещинки на каменных стенах, расположение которых, казалось, знал уже наизусть, или листал книгу, которую ему когда-то принесли вместе с завтраком, и слова не сказав об отправителе. Но совсем скоро он уже мог на память пересказать весь томик, содержащий в себе несколько небольших историй и пару десятков страниц, посвящённых поэзии. Альберт скучал по обширной библиотеке, которую они с братьями собирали долгие годы и которая пестрила самыми разными авторами, от античных до современных, языками и жанрами. И пусть он был не заядлым читателем и высоким ценителем литературы, сокровищница знаний, прячущихся в строках фолиантов, хранила немалую долю приятных воспоминаний: от загоревшихся восторгом глаз Уилла при виде собраний математических исследований в дорогих изданиях, до, пусть редких, но приятных, вечерних посиделок с дорогими братьями на мягких кушетках, втиснутых в ниши под высокими окнами, в окружении уходящих к потолку стеллажей с забитыми полками. Теперь всё это покоилось под пеплом. Еда Альберта интересовала в той же степени, что и прочитанная несколько раз от корки до корки книга. Его рацион не отличался многообразием, а предоставленная ему посуда могла вызвать только тихий ужас у такого педантичного и чистоплотного человека, как он. Правда, мужчине было уже настолько всё равно, что, даже если бы мышь пробежала мимо него, он бы просто поздоровался с ней и сопроводил безразличным взглядом. Глотая едва тёплый чай, похожий скорее на разбавленную в воде краску, Мориарти всё больше погружался в свои мысли и ждал. Ждал, пока над Лондоном воссияет яркое небесное светило и к нему заглянет Чарли, словно протянув один золотистый лучик в своём клюве в серую башню Тауэра от солнца, что могло и глухую ночь озарить согревающим мягким сиянием, отпугивающим мрак своим ласковым теплом.───── ◉ ─────
"Как ты себя чувствуешь? Только прошу, избавь меня от своего притворства. Я хочу знать правду. ""Как принцесса в башне или как справедливо забытая всеми в углу заброшенного чердака вещица. Выберите то, что Вам понравится. "
"Мне не по нраву оба варианта: первый, потому что я чувствую себя драконом, который запер тебя в этой башне, второй — это совсем несправедливо. ""В нашей сказке нет дракона — принцесса выбрала заточение по собственной воле. Несправедливо? Большинство с Вами не согласится. "
"Мнение большинства — всегда ошибочно, ибо большинство людей — идиоты. " Альберт усмехнулся, перечитывая последние строки. — И почему твой хозяин так благосклонен ко мне, Чарли? — голубь посмотрел на него и, непонимающе склонив голову, вернулся к поеданию нетронутого Мориарти ужина. — Жаль, что ты не можешь мне ответить. С тобой наверняка было бы интересно поговорить — ты производишь впечатление умного голубя, не зря же тебе было даровано такое имя, мистер Диккенс.───── ◉ ─────
Зимы в Тауэре переносить было особенно неприятно. Альберт смотрел на Лондон сквозь падающий снег, который с такой высоты походил на маленький городок в стеклянном шарике. Он больше не чувствовал себя его частью, лишь сторонним наблюдателем, отринутым миром, который взирал из окна башни на этот старый кукольный домик с давно понятными, изученными на собственном опыте механизмами, где жители — заводные человечки — путешествовали по страницам судьбы, у кого-то похожей на невинную детскую сказку с девизом "добро всегда побеждает зло", у кого-то же — на извращенную фантазию безумного писателя, и думал о том, чем сейчас заняты его дорогие сердцу друзья. Готовит ли Льюис рождественские печенья для Бонда, Фреда, Джека и остальных их товарищей? Он будто наяву ощутил вкус выпечки брата, сладкой и нежной, да так, что на мгновение свело скулы. Отмечает ли праздники Майкрофт или даже в новогоднюю ночь сидит в своём кабинете, целиком и полностью погружённый в работу? Последнее было весьма вероятным, считал Альберт, он и в прошлом не придавал значение всей этой суете, а сейчас, после всех лишений, вряд ли был расположен к весёлой компании и наверняка предпочтет забыться в делах, выпивая горькую чашу одиночества. "Надеюсь, тебе передали тёплые вещи? Иначе мне придётся лишить нескольких человек их работы""О, так это была Ваша забота. Премного благодарен, но я не считаю, что заслуживаю её. "
"Позволь мне решать, чего ты заслуживаешь от меня. Это лишь малая часть того, что я желаю тебе дать. " Альберт ощутил что-то странное, что заставило его глупо улыбнуться и прикрыть эту улыбку рукой, будто кто-то мог его увидеть. Щеки потеплели, а в груди чуть быстрее забилось сердце. Он был смущён? Альберт ведь не умел смущаться. Кто угодно, но только не тот, кто, пуская в ход имеющиеся средства обольщения, очаровывал всех и каждого, умело играя с эмоциями и чувствами других, тот, кто в открытую, не скромничая, флиртовал с собственным директором, наслаждаясь дикими искрами в чужих глазах, будоражащими ему кровь. Но — как неожиданно — записка, аккуратно удерживаемая пальцами так, будто она была листиком сусального золота, вызвала в нём эту неловкость, свойственную скорее неопытному юноше. Но волшебство первых эмоций, слишком чистых для этой обители и его порочной души, отравил стремительный омут противоречий, подобрался коварной тенью, спрятав под своей мантией расцветшую было на губах улыбку, что так редко трогала их своей искренней радостью. Мысль о том, что Майкрофт переживал о нём, вопреки учащенному сердцебиению, претила ему. Так не должно быть. За Альбертом тянулся кровавый шлейф бед, коснувшийся немало людей, от чего он не был достоин и капли заботы. Ему следовало дрожать от холода и томиться одиночеством, как мёртвые тела убитых им под слоями мерзлой земли, а вместо этого Альберт плотнее кутался в мягкий плед, от которого — может, ему всего лишь казалось — еле уловимо пахло крепким кофе, коим директор МИ-5 предпочитал отгонять сонливость. — Мой взор тебя рисует и во сне И будит сердце, спящее во мне. — полушёпотом произнёс Альберт куда-то в пустоту строки, что обнаружил подчеркнутыми в книге, бывшей его каким-никаким развлечением, и со стоном зарылся в тонкую подушку.───── ◉ ─────
"Чарли все чаще рвётся к тебе. Часами сидит перед окном, ожидая, когда я открою створки и отпущу его. К слову, не стоит скармливать ему весь свой ужин, я не морю его голодом. ""Я жду его, моего маленького друга, с тем же нетерпением. Он достоин гораздо большего, чем те жалкие крошки, что я могу ему предложить. Чарли — единственная ниточка, связывающая меня с миром, с Вами и не дающая мне сгинуть здесь, наедине с моим немилосердным разумом. "
Альберт нежно перебирал перья голубя, который, пригретый человеческим теплом, тихо сидел рядом с ним, погрузившись в свои птичьи грезы. За окном накрапывал тёплый весенний дождь, а значит он мог чуть больше наслаждаться обществом Чарли. — Правильно ли я поступаю, Чарли? Я сам выбрал этот путь, который должен был пройти в одиночку, раздумывая о своих грехах, я должен был сжигать все записки, что ты мне приносил, и не сметь отвечать на них. Я не заслуживаю этой заботы, я не заслуживаю, чтобы обо мне помнили те, кому я причинил столько зла. Но без тебя, мой милый друг, я больше не могу представить своё существование здесь. Как и без твоего хозяина. Ты же не выдашь мою тайну? Он мне очень дорог.───── ◉ ─────
"М рассказал мне о том, что ты умеешь вязать. Это удивило меня. Сколько ещё в тебе скрывается талантов? ""Всего лишь небольшое занятие, которое отвлекало меня от навязчивых мыслей. Теперь, когда вы об этом узнали, я чувствую себя неловко. У графа должны быть другие развлечения, которыми он будет тешить себя на досуге. "
Не раз за время своего заключения Альберт задумывался о том, что скучает по ощущению спиц в руках и шерстяных ниток, переплетающихся в разные изделия. Он сжимал пальцы, вспоминая, как порой их ломило от долгого вязания, но как тепло становилось на душе, когда его братья носили получившиеся у него вещи — пусть иногда они выходили несуразными и забавными, — а Моран злился на Альберта, заявляя, что и под страхом смерти не станет носить его нелепые свитера. При виде взъерошенного, покрасневшего полковника, досадливо жалующегося Уильяму на его старшего брата, Мориарти одолевали приступы неконтролируемого смеха. Кажется, он всегда выходил победителем из их небольших перепалок и соревнований, что доводило Себастьяна до белого каления. Воспоминание отозвалось болезненным трепетом в груди. "Отнюдь. Я считаю это очаровательным. Мне бы доставляло удовольствие лицезреть, как ты вяжешь здесь, рядом со мной. Если бы ты просто был здесь... "──── ◉ ─────
Минуло уже столько времени с ночи, когда жизнь Альберта разделилась на "до" и "после". Он разглядывал спрятавшийся в густом предрассветном тумане город, пытаясь отвлечься от самобичевания, которое ежедневно мучило его душу и снедало разум. Он, с детства видевшей пороки общества, с сочувствием смотрящий на нищих, что просили милостыню на обочине дороги или бросались прямо под колёса экипажей аристократов, негодовал из-за царившей в стране несправедливости. Почему, пока одни распивали вина в разукрашенных златом дворцах, другие были вынуждены искать тёплый угол в грязных подворотнях и питаться жалкими объедками? Почему его собственная, ненавидимая им, семья поддерживала такой образ жизни и в упор не видела проблему, которая Альберту, в отличие от них, не давала покоя ни днём, ни ночью? Он испытывал отвращение к себе из-за слабости, связывающей ему руки, из-за того, что ничего не мог сделать ради устранения классового неравенства, погрузившего столько светлых душ в адские пучины отчаяния. Ничего, пока не встретил мальчика, изменившего всю его жизнь. Альберт знал, насколько неправильны были его поступки по меркам общества, закона, писанных и не писанных моральных устоев, но за долгие месяцы заточения он вряд ли смог бы упомянуть, чтобы искренне раскаивался в совершённом перед злобными истязателями, что полегли от его руки. Вместо этого удушающее чувство вины перед Уильямом мучило его каждую секунду. Ведь это из-за него Уилл окропил себя кровью, взял ношу необходимого зла и, в конце концов, погиб, хотя смерти заслуживал только Альберт, причем медленной — гнить, потихоньку теряя рассудок. — Уильям. — сорвалось с его губ в звенящую пустоту ночи, сорвалось так же, как тот, кто вписал в свидетельство о рождении чужое имя вместо своего собственного и возжелал увековечить его жуткой легендой, страшным поверьем, передающимся поколениями, сорвалось, как сердце Альберта в бездонный колодец скорби. Сколько раз он звал дорогого Уилла? Бесчисленное множество. Такое упорство было попусту глупостью, потому что мертвецы не отзываются на стенания страдающих по ним. Но все произносил его и произносил, шептал срывающимся голосом извинения, непроизвольно раздирая руки в кровь, оставляя царапины на ладонях, сжимая в пальцах отросшие волосы до протестующего острого ощущения, но физическая боль никогда не было способна заглушить ту, что изъедала его внутренности и клеймом выжигала на веках нелицеприятные образы усопших. "Покайся в своих грехах." — как мантру твердил внутренний голос, но терялся в вакханалии мыслей. Да, ему необходимо было сделать это, но его главный, первородный грех искупить нельзя. Уильяма, который придавал его существованию смысл, был источником его сил, удерживал в своих надёжных руках ниточки его жизни, больше нет рядом, и именно Альберт его погубил, как змей-искуситель, завлек нарушить святые заповеди, вкусить запретный плод и пойти по пути, который эгоистично считал правильным. Альберт глубоко вздохнул и провёл рукой по лицу, прежде чем взять перо. Но неумолкающий, зловещий голос совести не давал ему сосредоточиться на написании ответа. Мышцы будто одеревенели; капля чернил упала на бумагу с заостренного кончика от неуклюжего движения застывших пальцев. Расплывшееся пятно напомнило вытекающую из-под мертвецов кровь. Альберт отбросил перо, в немом шоке смотря на кляксу, а после быстро пробегая взглядом по окружающему пространству, чувствуя нарастающую панику. Глаза заволокло пеленой, тело онемело, а дыхание сбилось, хрипами вырываясь из словно сжавшихся лёгких, от чего грудную клетку болезненно сдавило. Лихорадочно дрожащие руки попытались оттянуть воротник, но безрезультатно, обессиленные, они лишь стиснули ткань рубашки. Из углов, окутанных вечной тьмой, поползли языки неизвестной черной субстанции, стремившиеся поглотить его. Так, по крайней мере, виделось Альберту, хоть за эти несколько минут в комнате ничего не изменилось, разве что тучи заволокли луну, и оттого в башне стало мрачнее. В ушах набатом звучало эхо криков и проклятий, и Мориарти надавил на виски, чтобы избавиться от него. Чарли взволновано перескакивал с окна на ветхий деревянный стол и взмахивал крыльями, пока Альберт старался делать глубокие вдохи-выдохи и сосредоточить зрение на мельтешащей фигурке голубя. Наверняка прошло всего несколько минут, но он будто побывал на девяти кругах ада. Понемногу тени отступили, сердце вернулось в норму, а органы больше не сворачивало спазмом. — Прости, Чарли, я напугал тебя. — скрипучий, сухой голос казался даже Альберту чужим. Он откашлялся и посмотрел на бумагу, часть которой теперь пропиталась чернилами. В последнее время их переписка была сосредоточена на братьях — теме, что тупой болью отдавалась в сердцах обоих. Перевернув её, он прочел полученные этим вечером слова, которые заставили его вновь пуститься в самоистязания, затронув постоянно дающие о себе знать раны, слова, с которыми Альберт был не согласен. — Возвращайся домой, Чарли, сегодня мне нечего сказать. Альберт затушил лампу и прошествовал к кровати. Он был так истощён, что даже чувство стыда не кольнуло в груди от того, что Майкрофт останется без ответа этим вечером. Как и следующим. И в череде таких немых дней будет беспокоиться и злиться. Записка жгла его взгляд, но так и осталась нескомканной и неразорванной, и не стала трапезой огонька свечи, для которой эти слова были слишком великодушным угощением. "Это не твоя вина. "───── ◉ ─────
"Я обладаю полномочиями, которые позволят мне устроить встречу с тобой, поэтому, если ты всё ещё, наказывая себя, не хочешь меня видеть, хотя бы не оставляй мои письма без ответа и тем самым избавь меня от тревог. Всё слишком далеко зашло, чтобы теперь пытаться оградить себя от меня этими стенами молчания. ""Почему Вы не оставите меня в прошлом?"
"Потому что ты — часть моего настоящего и, я позволяю себе мечтать, будущего."───── ◉ ─────
Альберт не хотел впутывать Майкрофта в свои сети, стремясь ближе подобраться к правительству, используя любые лазейки, не гнушаясь разных методов, и выведать то, что будет полезно плану Мориарти, не хотел причинять боль ещё одному человеку, ведь даже при огромном желании — а он так этого желал! — не мог дать ему то тепло, что Холмс заслуживал. Но противостоять собственным чувствам, словно опиум, задурманившим разум, в его присутствии было трудно, почти что невозможно. И эти самые чувства дали о себе знать здесь, когда от собственных мыслей, едких, запутанных, противоречивых, хотелось лезть на стену. Он вспоминал в сумеречные часы, как сталкивались их взгляды в кабинете директора, как в исступлении касались их губы друг друга и переплетались тела, когда страсть охватывала каждую клетку и лишала здравого смысла, позволяя забыться в порочном наслаждении, чтобы выплеснуть накопившееся внутри эмоции, а потом попробовать списать всё на ошибку, что непременно оборачивалось неудачей, ведь они повторяли её вновь и вновь. Альберт шумно выдохнул. Это не то, чем ему нужно было забивать голову, но их переписка уже не то что ходила по грани, а заступала за неё, поэтому он не мог не рассуждать о них с Майкрофтом. Он надавил на переносицу и крепко зажмурился, стараясь выгнать из головы эти образы, а из сердца — трепет, что они вызвали. Разве могло это помочь. Поразительно. Он был способен на такое чистое, возвышенное чувство, хрупким цветком всё же выжившее, сколь безжалостно его не топтали."Пока я пытаюсь искупить свои прошлые грехи, Вы искушаете меня на другой? Преступно иметь такую власть над моими мыслями."
"Если мои чувства — грех, то небесные законы писали глупцы, не ведающие и духу о любви. ""Позвольте напомнить, кто из нас в силу своего положения должен блюсти законы, поклявшись перед королевой. "
"Я позволил трём жаждущим справедливости братьям творить свои деяния в самом сердце империи и разворошить пол-Лондона. Так что тебе ли не знать моё отношения к законам. Хочешь, считай меня грешником. Но ты — мой грех, ты — мой ад. И я ещё никогда так не жаждал крамольных искушений. ""Вы стали поразительно откровенны. Это всё более походит на переписку двух поддавшихся влечению юнцов. "
"Писать о чувствах проще, ведь письма не краснеют.Я не стану утверждать, что имел бы смелость сказать всё это, стоя перед тобой, но не сомневайся в желании это сделать. К тому же вместе с тобой в Тауэре заключено и моё сердце. ""Тому ли Вы его доверили..."
───── ◉ ─────
Альберту снились кошмары, почти каждую ночь он видел то, что больше никогда не хотел вспоминать. Может, он спал и сейчас, когда Уильям стоял перед ним, живой и улыбающийся, может, сознание было сегодня к нему благосклонно, решив пожалеть мученика и не показывать Уилла бездыханным и окровавленным мертвецом, убийцей коему был он сам. Но Уильям, едва сдерживая внутреннюю дрожь, прижимался к нему, крепко вцепившись в его жилет. Настоящий, тёплый, осязаемый, хоть Альберт до сих пор не мог в это поверить. Не мог поверить, и когда вдохнул свежий воздух за пределами Тауэра, когда стоял рядом с друзьями и обнимал младших братьев, и даже сейчас, когда заносил руку, чтобы постучать в дверь дома того, кто незримо был рядом с ним все эти три года. Альберт так волновался, мысленно перебирая слова, которые ему следует сказать в первую очередь. Как ему поприветствовать его? Нужно ли извиниться? Как улыбнуться? Как себя, в конце концов, вести после всей этой переписки? Слишком много произошло за последние дни, поэтому он едва ли был готов к встрече, несмотря на то, как сильно её желал. Но всё потеряло смысл, когда дверь распахнулась и он увидел Майкрофта, его тёмно-синие глаза, смотрящие со смесью самых разных чувств, — глаза, которые он мог только рисовать в своём воображении и искать среди звёзд; когда Майкрофт с лёгкой — облегчённой — улыбкой на губах произнёс всего одну фразу, но этого было достаточно, чтобы голос, так часто звучавший призраком прошлого в голове Мориарти, мёдом затопил его сознание. — Плохо выглядишь, Альберт.