Глинтвейн

— Смотри только, чтобы бурлить не начало, — заглядываю татуированному здоровяку через плечо и удовлетворённо киваю. — И гвозди́ку положи. Тяжёлый вздох Двуликого можно перевести как: «Как раз собирался». Вообще, несмотря на свой род деятельности, на кухне мужик тоже довольно способный. Оу, и касаемо моей суперспособности перевода с языка проклятий на человеческий – успехи почти что космические. По крайней мере, с Королём. Некоторые вещи ещё, конечно, не поддаются расшифровке, но в целом «демонического папулю» я понимаю на девяносто из ста – остальные десять это его природная загадочность и шарм. Шучу. Сейчас второе января, вечер. Майю на новогодние приехала в город, остановилась у меня в квартире. Вообще, я так и не придумала, что с ней делать: вроде бы и продать, потому что стоит пустая, но Сатору с Мегуми упёрлись, да и Майю сказала, что привыкла к ней за это короткое время. Думала отдать её Мегуми, но он весь засмущался и сказал, что «заблудится в такой здоровенной». Кроме того, она ему напоминает о весьма неприятном для него времени. После подобных заявлений подростка мы с Сатору посовещались и вручили ему ключи от квартиры моего отца. Все папины вещи перевезли в мою старую квартиру, так что все остались довольны: у Майю остаётся в распоряжении моя с папиными вещами, а Мегуми владелец квартиры нашего с младшей папы. К слову, если Майю спокойно отреагировала на появление недвижимости в своём владении, то Фуши долго отнекивался и даже пробовал отчитать нас с Сатору, но Годжо не был бы Годжо, если бы не усмирил подростка. Вообще, Сатору как-то изменился с появлением малышей – стал гораздо спокойнее, тише. Как будто бы даже повзрослел. Со временем стал лучше меня разбираться в детском питании и одежде – немного странно и непривычно видеть его таким. Но моё лохматое чудище искренне увлечён вознёй с детьми и безумно счастлив. Учитывая всё то, через что ему пришлось пройти, в том числе и в прошлых воплощениях, – он действительно заслужил всё это. — Я же говорил, что тут ничего интересного, карапузы. Дедуля с мамулей готовят какую-то взрослую дрянь, которая нам с вами совершенно не нравится. Поджимаю губы, изо всех сил сдерживая смех, когда «дедулю» перекашивает от комментария моего мужа – даже глаз дёрнулся. Левый. Верхний. У этих двоих какие-то особые отношения из разряда «Достань меня, если сможешь» – стоит им увидеться, и начинается игра в пинг-понг, где мячиком являются взаимные изысканные оскорбления. Каюсь, чаще всего именно ради этого мы с Майю тащим их с собой на прогулку или устраиваем такие вот ужины. Конечно, бывает, не обходится без травм, но, в целом, довольно весело. Оборачиваюсь к Сатору, совладав со смехом. Мамору, как и всегда с недавних пор, восседает на плечах отца, крепко держась за его волосы. Я так и не смогла до сих пор определить, терпит ли Сатору, или же Ру не делает ему больно, но ни претензий, ни сморщенного от боли лица мужа я до сих пор не видела. Кстати, ни повязку, ни очки Тору благоразумно дома не носит – Мамору категорически против. Мира же довольно тихо сидит на руках отца и заинтересованно рассматривает спину Сукуны. Она вообще довольно сильно интересуется Проклятием. Не так, как брат, конечно, но тоже иногда просится к нему на руки. К слову, Двуликий не имеет ничего против. Годжо, теперь уже не самый младший, с нежностью смотрит на меня. Почти все два года с появления малышей он каждый день благодарит меня. К этому я тоже никак не могу привыкнуть – вроде бы и странно, ведь не сделала ничего сверхъестественного, да и он сам принимал участие, но, в то же время, я понимаю его. Тору сам догадался о тех двух выкидышах, но не говорил мне ни слова, держал в себе, мучился, старался подбодрить, хотя самому было так же больно, как и мне, если не больнее. И, думаю, он здорово трусил, когда я рассказала ему о беременности, и сама тоже боялась. Да о чём говорить, если даже Фуши постоянно интересовался моим самочувствием и переспрашивал, «всё ли в порядке с мелкими»? — Опять меня потеряли? — спрашиваю, подходя ближе к мужу, и мягко целую его в губы. — Угу, — отзывается он, потираясь носом о мою щёку. Протягиваю руку и глажу указательным и средним пальцем Миру по щёчкам, а малышка тут же хватается за них обеими ручками. В это же время чувствую крохотную ладошку на макушке и поднимаю голову. Огромные зелёные глазёнки смотрят на меня с укором, вызывая смех. Хохоча, приподнимаюсь на носках и чмокаю Ру в нос. — А говорил, что Ру – мой сын, — хитро щурюсь, смотря на Сатору. — Счёт на поцелуи от меня у вас одинаковый. — Просто он – мужчина, — блондин гордо задирает нос. — А мужчины Годжо – истинные ценители прекрасного. На этом муж целует меня в щёку и уходит обратно к Майю, которая уже дважды успела выкрикнуть, что «тётушка скоро совсем состарится и забудет, как выглядят её вкусненькие пышечки». Мне ничего не остаётся, кроме как прикрыть ладонью лицо и тихо посмеяться. Да, Фуши был прав – он бы здесь с нами застрелился, если б поехал. Выдохнув, отнимаю ладонь от лица и поворачиваюсь к Двуликому. Да, Проклятие удивляет меня сегодня сильнее всех. Едва мы приехали, он тут же спёр детей и утащил в гостиную – там уже был расстелен огромный круглый пушистый ковёр с кучей игрушек. Майю помогла нам с Сатору с сумками и снедью, и, когда мы с мужем вошли в гостиную, то едва сдержали слёзы умиления. Правда, сердечный приступ тоже замаячил на горизонте. Не кто иной, как Король Проклятий гордо восседал в центре пушистого ковра персикового цвета, своим баритоном вовсю болтал с детьми (и это при том давайте вспомним, что особо разговорчивым его не назовёшь), а вдобавок заставил игрушки двигаться, устроив целое представление. Конечно же, Мамору и Мира в нём души не чают. На наши взгляды, Сукуна даже пояснил, что Майю нас очень ждала, так что он займёт детей, пока мы «устраиваем свои телячьи нежности». Не знаю, поверили ли ему мой муж с сестрой, но я даже без способности определять ложь, поняла, что Двуликий привирает. Дальше – интереснее. Мы втроём обосновались на кухне, поделились всеми новостями в процессе приготовления ужина, а потом, когда основная работа была выполнена, и Сатору убежал к детям, Майю выдала мне столько умозаключений, что я едва не схватилась за сердце. Во-первых, Сукуна в разговоре с ней стал изредка называть меня по имени, а не просто «девка». Я уже привыкла к этому обращению и даже считаю его чем-то вроде ласкового прозвища, но заявление интригующее. Во-вторых, Двуликий стал интересоваться нашим с ней детством, и хоть по большей части выспрашивает о Майю, но мной тоже интересуется – чем занималась, какая была с ней, как проявляла способности. Вроде бы и ничего особенного, но лично я бы просто так даже подобные вопросы не задавала. И в-третьих, просто вишенка на торте, – демонюка спрашивал, что мы любим есть. Далее, без каких-либо объяснений, младшая просто подошла к духовке и, открыв дверцу, указала внутрь обеими раскрытыми ладошками. Когда я, сглотнув, заглянула внутрь, едва успела поймать челюсть – там оказались сырные булочки. И, по словам младшей, приготовил их именно Король Проклятий. Да, под её руководством, но всё делал сам. Естественно, мы раздербанили одну на двоих. Даже не знаю, что из этого хуже: что Сукуна спустя хренову тучу столетий решил стать пекарем, или то, что нам с Майю понравились булочки. Да-да, мы слопали ещё по одной. Чуть позже, когда крохи уснули, а взрослые и совсем взрослые уселись за стол, Двуликий уже сам заговорил со мной. Далеко не сразу, но сам. Начал издалека – интересовался моими способностями в детстве и как они ощущались. Помню ли я что-то о своей маме и о печати, что она наложила, потому как та, что была на мне, сильно отличается от изначально созданной им. Во время обсуждения проклятой печати ни я, ни Двуликий не заметили, что Майю и Тору притихли и наблюдают за нами. Да и в принципе я очень удивилась, когда, закончив разговор с демонюкой, не обнаружила рядом ни мужа, ни сестру. Только на мобильнике смс от Тору, что они ушли с Майю и малышами на прогулку. Тогда-то Двуликий и спросил, какой напиток мне нравится больше всего. Не зная, как реагировать на прямой интерес к моей персоне и предпочтениям, брякнула, что все ушли на прогулку. В ответ меня щедро осыпали эпитетами к слову «дура», возмущаясь тем, что я вообще имею к Его Темнейшеству хоть какое-то отношение. Не оставшись в долгу, я выслала его нахер, в следствие чего произошла небольшая потасовка, а потом мы разошлись по углам: он ушёл в комнату Майю (её запах успокаивает его), а я закрылась на кухне. Помаявшись, подумала, что нужно чем-то было занять руки и, удачно вспомнив вопрос демонюки, решила сварить глинтвейн. Собственно, достала кастрюлю, слазила в кладовую за вином, порылась в шкафчиках со специями и уже начала открывать бутылки, когда услышала шаги и следующий за ними яркий, густой запах пряностей. Сукуна сначала просто наблюдал за мной, а потом подошёл и оттеснил от кастрюли, продолжая переливать вино. Понимая, что придётся мириться, раз татуированный даже сам притащился, я просто подсказывала ему, что нужно делать дальше. Когда рассказывала ему об истории появления напитка – пришли Майю с Тору, но удивления нашим занятием не выказали. — Девка, ты долго будешь пялиться? — голос «демонического папули» стандартно похерестичный, но чувствуется оттенок недовольства. — Ты всегда так выглядел? — задумчиво спрашиваю, подходя ближе и опираясь бедром о столешницу. На меня перемещается взгляд алых глаз, всех четырёх разом, и демонюка переспрашивает: — Как – «так»? Обвожу его взглядом: — Ну, огромным. То есть, — тяжело вздыхаю, отводя взгляд в окно. — Я, вопреки мнению папы, не очень похожа на маму. Да, те же волосы, некоторые черты лица и привычки похожи, но я… другая. Никогда не могла понять, почему, — возвращаю взгляд к Проклятию. — Пока не встретила тебя. Даже без восторженных восклицаний Майю и усмешек Тору понимаю, что мы с тобой похожи – по крайней мере, повадками и характером, – сильнее, чем с мамой. И, если уж так всё складывается, раз я появилась из остатков твоей человеческой души, мне интересно, чего стоит ожидать от самой себя, ведь из-за твоей обиды я лишилась всех воспоминаний и, по сути, сама не знаю, кто я такая. Демонюка берёт апельсин и начинает нарезать его – медленно, методично, не торопясь. После этого принимается за яблоко: аккуратно разрезает пополам, скрупулёзно вырезает сердцевину, а затем так же нарезает. — Даже когда помнила – спрашивала, — наконец, заговаривает он, аккуратно опуская дольки фруктов в вино. Брови чуть нахмурены, взгляд отсутствующий. — Ты всегда интересовалась, каким человеком я был, спрашивала о любимых книгах, блюдах, местах. Вариант «отвали» тебя не останавливал, — красноглазый поворачивает лицо ко мне и ухмыляется: — Как, в общем-то, и сейчас. Негодующе фыркаю и щурюсь, рассматривая его лицо. И, возможно, мне кажется, но сейчас он больше напоминает того Короля Проклятий, которого я до сих пор иногда вижу в своих снах-воспоминаниях. — Но и ты рассказывал, что хотела знать, — осторожно возражаю, заглядывая в его глаза. — Только так тебя можно было заткнуть, — приоткрывает губы, скалясь, – та самая его надменная усмешка. Вот только без острого взгляда она больше похожа на снисходительную. По-родительски снисходительную. И это снова сбивает с толку. Противоречивые эмоции, чувства, разрывают меня изнутри на части, ломают. С того самого момента, когда поняла, что я и Двуликий действительно связаны, где-то в душе зародилась потребность понять его – почти физическая потребность. Я не знаю, что это на самом деле, не знаю, зачем мне это, но это не даёт покоя. Все эти сны из прошлых жизней, где мы с ним не то чтобы здоровая адекватная семья, но союзники. Каждый раз, когда просыпаюсь, знаю, что могла положиться на него. Что, где бы ни оказалась, что бы со мной ни произошло, – Двуликий вызволит меня, защитит, когда не смогу сделать это сама. И все эти чувства, воспоминания жёстко контрастируют с его отношением сейчас и рассказом Майю о последней жизни до перерождения. Все эти метания, противоречия, наслаиваются, нарастают, как снежный ком, так что сейчас, когда вижу эту почти-улыбку, слишком тёплую для такого, как он, меня срывает. Дыхание сбивается и становится тяжёлым, брови болезненно изламываются, и я свожу их к переносице, выпаливая мучающие вопросы: — Сукуна, почему ты стал помогать мне? Зачем так было беречь меня? К чему был этот разговор на кухне, когда ты не дал Юджи спать, чтобы тот притащил тебя ко мне? Для чего было столько усилий? Ты всегда знал, кто я такая. Ты знал, что я не та, кто нужна тебе, что я – не Майю. Почему ты столько всего придумал, чтобы вернуть меня в этот город – и выбрал самый безопасный для этого способ. Безопасный для меня, Сукуна, — шумно сглатываю, взволнованно заламывая пальцы. — Ты не тот, кто будет подчиняться кому-то – даже Майю. Да, она может заставить тебя услышать её, но, ведь, всё равно поступаешь так, как тебе взбредёт в голову – ты слишком эгоистичен для всего этого, ты… — Как и ты, — спокойно перебивает он, перебирая коробочки со специями. Демонюка увлечённо рассматривает названия, сравнивая их между собой, и периодически косится на кастрюлю с вином. — Что из этого сейчас сюда нужно кидать? Закрываю глаза ладонью и тихо, продолжительно выдыхаю. Жутко хочется зарыдать от обиды, негодования, злости, но был бы от этого толк? Ничего не изменится. Демонюка продолжит быть всё таким же ублюдочно-невыносимым и будет хранить свои тайны, а мне придётся довольствоваться своими снами, которые ни на долю миллиметра не приближают меня к воспоминаниям и осознанию того, кто я такая. Ткнув в крышечки нужных контейнеров, объясняю пропорции, напоминаю о времени и ухожу. В гостиной Тору и Майю спят прямо на ковре, вместе с малышами. Это немного успокаивает меня и заставляет тепло улыбнуться, глядя на них. Моя семья. Моя любовь. Мой дом. Тихо проскальзываю мимо них в коридор, обуваюсь, накидываю куртку и выхожу за дверь. Чем мне понравилась эта квартира, кроме удобного расположения, – она прямо под крышей. На которую есть свободный доступ. У меня есть свободный доступ. Так что, каждый раз, когда было паршиво, я уходила сюда. Мегуми сильно ругался, когда находил меня здесь, потому что ему добраться сюда было сложнее – наверное, отчасти, поэтому он так быстро приручил Нуи – мальчик всегда шёл за мной по пятам, как только смог подпустить к себе. Выбираюсь наружу. Дойдя до парапета, цепляюсь за перила и забираюсь на него, осматривая город. Интересно, а что было бы, не встрянь Гакуганджи? Однозначно, и мама, и папа были бы живы сейчас, мы были бы дружной, крепкой семьёй, которая по выходным вместе печёт пирог и ходит в походы – мама сподвигала папу и не на такое. Но были бы мы здесь? Встретила бы я Тору? Кугу? Сакуру? Закусываю губу, понимая, что нет. Позволила бы мама развивать мои способности? Вероятнее всего, тоже – нет. Она, в отличии от папы, насколько помню, никогда не любила касаться этого мира, в то время, как меня сюда тянуло, как магнитом. Да и Майю тоже. Мы обе интересовались всем, что только видели и могли прочесть. Мама часто повторяла мне, что не стоит столько времени уделять этому миру, так погружаться в него, ведь он слишком опасен – человек может забыть о том, кто он на самом деле, может уподобиться тем монстрам, которых изгоняет, уничтожает день за днём. И я верила в это. Верила настолько, что едва дала Тору уговорить себя начать обучение в техникуме. Скорее всего, поэтому я так отчаянно помогала Мегуми узнать себя самого, учиться использовать проклятую энергию, свои способности. Потакала практически во всём, окружая мальчика заботой и теплом, которых мне самой стало не хватать, когда не стало мамы. Усмехаюсь. Мамору с Мирой, наверное, тоже избалую, но ничего не могу с этим поделать – слишком люблю. Внезапно мою талию охватывает рука и тянет назад, ставя на крышу. — Ветер сильный, а ты тощая. Снесёт, — раздаётся спокойный голос Двуликого рядом со мной. Поджав губы, запрокидываю голову. Демонюка взирает на меня со всем своим безразличием и добавляет: — Ты вообще питаться перестала, девка? Тяжело вздыхаю и отворачиваюсь, возвращая взгляд к огням ночного города. Вот, пожалуйста, опять. Вопрос подразумевает беспокойство, а выглядит этот доисторический козёл, как будто срать на всё хотел. — Я вопрос задал. — А я не ответила. Он фыркает и начинает смеяться: — Ты думаешь, что на меня как-то повлияет твоя… обида? Снова вздыхаю, бросая на него сердитый взгляд: — Я ничего не думаю, Сукуна. Пусти. — Не-а. — Это ещё почему?! — Не хочу. Мало ли, куда тебя занесёт. Майю сказала, что сейчас праздники – дни, когда вы, людишки, отдыхаете и веселитесь, – так что я не хочу, чтобы она расстраивалась из-за тебя. — Она не расстраивается из-за меня. Пусти, сказала. — А я сказал – нет. Стой смирно. — Да пошёл ты нахер, козлина! — возмущённо бью его локтем под рёбра. Эффекта должного не произвожу, конечно же, но, хотя бы, становится легче. Бью ещё пару раз для отвода души – даже задумываюсь, не подраться ли с ним всерьёз, – но, в итоге, решаю, что Тору и Майю действительно будут волноваться. Так что повисаю на его руке, держась ладошками за предплечье. — Я не видел тебя тысячу лет, — вдруг, заговаривает Двуликий. — После ритуала ты должна была потерять всё, что было в тебе от меня – и силу, и внешность, – ведь вмешалась Майю, — он отпускает меня и суёт руки в карманы джинс, так же устремляя взгляд к городу. — Но ты не просто сохранила всё, что отдал тебе – ты стала ещё более похожей. Всё, что ты видишь в зеркале – цвет кожи, волос, глаз, – было моим. Ты унаследовала мою манеру говорить, мои привычки, мою страсть к чему-то новому и книгам. Ты, так же как и я считаешь, что есть две точки зрения – твоя и неправильная, и это одна из причин, по которым не можешь со мной долго разговаривать. Медленно оборачиваюсь к нему и ловлю усталый взгляд одной пары алых глаз. Двуликий ухмыляется, рассматривая моё лицо: — Я тебя раздражаю, потому что видишь во мне своё отражение. — Не правда, — зло шиплю в ответ. — Я не… — Неужели? — хохочет он. — Только что сама говорила, что мы с тобой похожи. — Похожи, а не идентичны, Сукуна, — фыркаю, складывая руки под грудью. Он повторяет мой жест, явно передразнивая: — Да что ты, Мисаки? Хочу снова послать его, когда понимаю, что он назвал меня по имени. Думаю, что нарочно, но, всё же, назвал. И я снова не понимаю, для чего. Фыркаю, отворачиваюсь и опираюсь предплечьями о перила парапета. Король Проклятий поступает так же, и снова заговаривает: — Я думал над тем, почему так произошло, — голос мерный, почти бархатный, непривычно расслабленный, а не просто спокойный. — Наверное, ты хотела, чтобы я вспомнил тебя. Очередной протест упрямой пигалицы. — Комплимент за комплиментом, Ваше Темнейшество. Сейчас расплачусь, — бурчу в ответ и, чуть помедлив, добавляю, бросая взгляд на демонюку: — В каком смысле «вспомнил»? Он поворачивает лицо ко мне и едва заметно щурит глаза, будто вспоминает: — К той твоей жизни, тысячу лет назад, даже Майю переставала иногда понимать меня. Знаешь, когда живёшь вечно, то начинаешь забывать, кто ты такой и что для тебя важно – всё растворяется во времени... Поначалу, когда я узнал, что переродилась не только Майю, но ещё и появилась ты, то разозлился. Выходило так, что все мои защитные печати легли только на тебя, привязавшись к клочку моей души в тебе, а Майю осталась совсем без защиты. Но, когда начал искать, как перенести печати на неё и избавиться от тебя, — он ненадолго замолкает, окидывая меня взглядом. — Ты, вдруг, стала защищать её, буквально от всего, и я решил понаблюдать за вами. Когда стала чуть постарше – заметила меня и бросилась следом, а я… я испугался, — Двуликий усмехается, показывая клыки. — Представления не имел, что делать с тобой. Ты была нужна для защиты Майю, раз уж являешься воплощением всех моих печатей, и убивать тебя было бы глупо, но кусок меня в тебе тянулся ко мне самому, ставшему монстром, чудовищем, подобным тому, у которого просил сил для спасения любимой, — он всё ещё смотрит на меня, но сам, будто бы, там, далеко в прошлом. — Ты нагнала меня в лесу и схватилась за край юкаты, прося остановиться. Спрашивала, почему я грустный и почему наблюдал за вами – тараторила вопросы, не замолкая, и смотрела мне в лицо. А я видел не мелкую девчонку, но себя, и не понимал, как такое могло произойти. Ты – живая, из плоти и крови, тебя произвели на свет люди, никак не связанные со мной, и родилась ты одновременно с Майю, но не похожа ничем ни на одного из них. Выглядела как моя маленькая копия, и вела себя так же, — красноглазый отворачивается, окидывая невидящим взглядом город. — Я сбросил твою руку и исчез. А потом понял, что за мной охотились, но нашли тебя, потому что ты продолжила идти вглубь леса, интуитивно чувствуя, куда направился я. Тебя схватили, а я… разозлился. В груди разгорелась ярость, подобная той, когда схватили Майю вместо меня, и сам того не желая, я защитил тебя. Даже не знаю, что удивило меня тогда сильнее всего – что сделал это, или что ты перестала плакать, когда я встал рядом с тобой, убивая преследователей. Ты видела, что я сжигаю их заживо, разрываю в клочья, но после этого взялась за мою руку и смеялась от моей улыбки. Он рассказывает тот мой сон, самый первый – значит, это было на самом деле, это правда. Тихо и облегчённо выдыхаю – я двинутая, но с ума пока не схожу, что не может не радовать. — Не совсем, — тихо перебиваю. — Ты кружил на руке – мне нравилось. И я чувствовала, что тебе тоже нравится. Я… понимала, что те люди хотели причинить тебе вред, и не знала, чего ты такого ужасного сделал, чтобы заслужить такое. Поэтому не испугалась ни пожара, ни крови на твоих руках и одежде. Я знала, что ты не обидишь меня. — Откуда? — Без понятия, — приподнимаю уголки губ в подобии улыбки, вспоминая сон, и смотрю на свои пальцы, перебирая их. — Да, казался грозным и опасным, но я совершенно не боялась – было очень интересно, какой ты под маской, почему так одет, почему, — усмехаюсь, приподнимая плечи. — Почему так наблюдаешь за мной и от чего смеёшься. — Ты была неуклюжая, — Двуликий пожимает плечами. — Пришлось даже сажать тебя себе на плечи, чтобы вывести из леса – ты спотыкалась о каждую ветку и кочку. Щурюсь, переводя взгляд на него: — Я бы на тебя в таком же возрасте посмотрела. Он начинает раскатисто смеяться – совершенно искренне. Не со злобой или надменностью, как слышала раньше, а откуда-то изнутри, по-настоящему. — Почему тебе интересны Мамору и Мира? Сукуна выдыхает. Опирается ладонями об ограждение и запрокидывает голову, хмурясь. — Майю уже очень любила детей, когда ты их ещё носила, и я не понимал, почему. Она ждала их почти так же сильно, как твой Шестиглазый Бог, всё время гадала, какими они будут, когда появятся на свет, на кого больше будут похожи. — Злился? — осторожно спрашиваю, наблюдая за ним. — Нет, — качает головой и бросает на меня короткий взгляд, после чего снова рассматривает звёзды. — Решил, что тоже подожду. Когда ты родила, любимая плакала, захлёбывалась восторгом, чего я тоже не понял – это ведь не её дети, как можно чему-то так радоваться? Но потом вы обе стали таскать меня с собой в детскую, так что я наблюдал за ними, сам того не желая. И кое-что вспомнил. — Что? Двуликий прикрывает глаза, хмыкает, разворачивается спиной к парапету и опирается на него локтями, по-прежнему не смотря на меня. — Вспомнил второе ваше перерождение. Я знал, где это должно случиться, нашёл семью, видел женщину, что носила вас. Она была маленькая, очень..., — задумывается, подбирая слово. — Была сама похожа на ребёнка, очень, очень худая, так что я даже не знал, сможет ли родить вас обеих. Майю появилась первой, с ней всё было в порядке, но я продолжал стоять там и ждать. На тебя у той женщины едва хватило сил – она перестала дышать ровно в то мгновение, как произвела тебя на свет. И только тогда понял, что ждал не только Майю – я был там не только для того, чтобы убедиться, что моя любовь цела, но и чтобы проследить за тобой. Это было для меня чем-то новым, странным, до ярости раздражающим, и я совсем не хотел ощущать этого. До сих пор прихожу в неистовство, когда вспоминаю это чувство, — Сукуна переводит взгляд в мои глаза. — И вспоминаю о нём каждый раз, когда ты так смотришь на меня – постоянно. Изумлённо вскидываю брови. Он… привязан ко мне? Злится, потому что я вызываю в нём чувства? Я? Двуликий беззлобно скалится, фыркая: — Для меня это тоже было огромным сюрпризом, девка. Мне нужна была только Майю, я хотел, чтобы только она была рядом со мной, и никто больше. Но не мог перестать следить, чтобы и с тобой ничего не случилось. Ты, — он кривится в отвращении, затем досадливо морщится, после чего фыркает настолько негодующе, что едва могу сдержать смешок. — Ты вела себя, будто я, и правда, твой отец, хоть и не называла меня так никогда. Я постоянно чувствовал ответственность за тебя. — Как я называла тебя? — ‘Куна, или Рё. После тебя Майю стала постоянно звать меня Рё. Обхватываю себя руками за плечи, ёжась от холода. Только-только перевоплотившись Проклятием, он узнаёт, что его ритуал каким-то образом изменился, и вместо одной Майю он получит ещё и меня в довесок – лишнюю обузу. Потом осознаёт, что сам хочет защищать, потому что я что-то задеваю в нём, и бережёт меня, присматривает за мной. Затем понимает, что ждёт не только любовь своей жизни, но и девчонку, которая только и делает, что засыпает его вопросами и отвлекает от Майю. Учитывая характер Двуликого, это всё напоминает какую-то дурацкую шутку, издёвку судьбы. — Как, — тихо заговариваю, облизав губы, и поднимаю на него взгляд. — Почему всё это произошло тысячу лет назад? Ты ведь говоришь, что что-то чувствовал ко мне, защищал не только Майю, но и меня, и… То есть, всё же не могло произойти в один момент, правильно? Даже тебе не хватило бы одного моего воплощения, чтобы так разозлиться на меня. Двуликий смотрит на меня с бессильной злостью и стискивает челюсти. Без понятия, что его сдерживает, но, думаю, это что-то очень важное, сильное, раз не даёт ему разорвать меня в клочья. Наверное, даже, он злится не на мои бесконечные вопросы, а на то, что отвечает на них. Почему-то кажется, что на последний вопрос демонюка хотел бы ответить в самую последнюю очередь в своей бесконечно долгой жизни. — Как бы я ни ненавидел людей, но признаю, что некоторые из них весьма… наблюдательны, — нехотя, с явным раздражением в голосе отвечает он. — Такие, как тот старик, у которого ты забирала пацана. При упоминании любимого дедули меня перекашивает и передёргивает от отвращения. — Они, да и многие проклятые, проследили, что я каждый раз нахожу тебя, наблюдаю за тобой. Чтобы отвести опасность от Майю и от тебя, я стал отталкивать вас обеих. И если Майю восприняла это с пониманием, то ты злилась и упрямилась. Я не понимал, что тебя так заставляет держаться за меня, почему ты упорно продолжаешь идти за мной… Он продолжает рассказ, но слышать его я больше не в состоянии – с головой накрывает осознание: я любила его. Зная себя, со всей ответственностью могу заявить, что ничто больше не способно заставить меня прощать человека, продолжать защищать его, хотеть быть рядом с ним. Даже когда думала, что Тору отказался от меня – не смогла отказаться от него. Я ненавидела себя за слабость, но продолжала быть к нему достаточно близко, чтобы защитить, спасти – в Тюрьму забралась, лишь бы только не он туда попал. И теперь Двуликий говорит, что всячески отгонял меня от себя, а я… Понимаю, что плачу, только когда демонюка подходит ближе и грозно хмурится, всматриваясь в моё лицо. Выглядит немного растерянным, хоть и под привычной маской безразличия. Интересно, я всегда могла понимать его? Всегда ли знала, что он чувствует на самом деле, о чём на самом деле думает? — Девка. Отхожу от него на шаг назад, быстро вытирая глаза и щёки. — Спасибо, что рассказал. Я… я пойду. Ру и Ми нужно уложить. Да и Тору. Разворачиваюсь и едва волочу ноги в сторону выхода. Я, и правда, любила это чудовище. Почему? То есть, он был со мной другим – эти вечные шутливые драки, прогулки, его безусловная защита, постоянное присутствие рядом. То чёртово яблоко, которое, скорее всего, было не единственным, что Двуликий брал из моих рук. Но что заставляло меня любить его после того, как изменил отношение ко мне, к Майю? Неужто, я действительно знала его настолько хорошо, что не поверила грубости и отчуждению? Моё запястье намертво стискивает ладонь Короля Проклятий, и он рывком разворачивает меня к себе и глухо рычит: — Прекрати сбегать, когда я говорю тебе остановиться. — Тебе можно, а мне – нет?! — выкрикиваю ему в лицо раньше, чем понимаю бесполезность своей истерики, но не могу остановиться: — Ты только что рассказал мне достаточно всего, чтобы я поняла – вспомнила, – что понимала тебя. Знала, скорее всего, как никто другой. И ты обманывал меня, — зло рычу, не замечая слёз, что потоком катятся по щекам. — Я всё гадала – отчего так доверяю тебе сейчас? Ты столько всего натворил, что я должна тебя ненавидеть, должна была, в конце концов, послать тебя к чёрту, запечатать, сдать Совету – хоть что-нибудь, блять! А вместо этого я заставила Мегуми помогать мне вытаскивать твоё ёбанное существо из Юджи, чтобы ты, блять, мразь, был счастлив! — вырываю руку из его чуть ослабевшей хватки и бью кулаками в грудь. — Ты даже не сказал мне ничего, просто решил всё сам! — Ты бы не защитилась от них, девка! — грохочет он, подобно раскату грома, а алые глаза загораются ярче. — Ты всегда был рядом! Майю и я всегда были под твоей… — Я уже один раз не уберёг тебя! Замолкаю и растерянно смотрю на него, опуская руки. В ушах, повторяясь снова и снова, звучат его последние слова, и их смысл медленно проникает в голову. Сам Двуликий тоже кажется ошарашенным собственной фразой – судя по бешенству во взгляде, он совершенно точно не собирался говорить мне подобного. Однако сказал. И раз так бесится, значит, это правда – он злится на себя, что когда-то позволил мне умереть. Усталость и растерянность хватают меня за горло, перекрывая кислород. — Я не понимаю, — тихо всхлипываю. — Ты сам всегда истязал меня, дрался со мной всерьёз. — И ты всегда оставалась жива, — хрипло отзывается он и, помедлив, нехотя добавляет: — Кроме последней своей жизни. Слова бьют под дых. Губы начинают дрожать, когда высказываю догадку: — Ты, и правда, не меня хотел убить тогда. Ты не ожидал, что кинусь тебе наперерез, что подставлюсь. Двуликий не отвечает. Просто смотрит в глаза, но я понимаю, что права. Он действительно не желал моей смерти ни тогда, ни сейчас. Злился на моё упрямство, на те чувства, что всегда заставляла испытывать ко мне, но никогда по-настоящему не хотел, чтобы я умерла. Наоборот – защищал. Всегда защищал. Руки безвольно повисают вдоль туловища, я бессильно сжимаю кулаки и сиплю, обвиняюще смотря в лицо Короля Проклятий: — Это нечестно. — Знала бы ты, как часто мне приходила эта мысль в голову, когда ты так смотришь на меня. Всхлипываю – по-детски обиженно. Опускаю голову, подхожу к демонюке, упираясь макушкой в его грудь, и начинаю рыдать. Сначала тихо и сипло, вздрагивая плечами, а потом всё громче, и вот уже вою в голос на всю округу. Кажется, никогда в своей жизни ещё так не рыдала, но чувствую, что становится легче. Особенно, когда на затылок опускается огромная ладонь Короля Проклятий, и он едва ощутимо ерошит пальцами мои волосы. Он даёт мне выплакаться и стоит неподвижно всё это время, ничего не говорит. Когда слёзы, наконец, заканчиваются, я отстраняюсь и, вытирая щёки, заглядываю ему в лицо. Оно так и остаётся безразличным, но в глубине взгляда, обращённого ко мне, я, наконец, могу разобрать то чувство, что не могла понять так долго – тоска. Каждый раз, когда он смотрел на меня, я видела горькую тоску в его взгляде. — Вспоминаешь, — отзывается демонюка. — Что? — Как читать меня. Вижу по глазам, что понимаешь. Виновато поджимаю губы: — Никто не узнает. — Я знаю, — со вздохом кивает он. — Ты даже Майю никогда не рассказывала. Тяжело вздыхаю и развожу руками, отводя взгляд: — Теперь не знаю, что со всем этим делать. — Как минимум, не проболтаться своему Шестиглазому, что он был прав. — О чём ты? — О вашем последнем разговоре на мой счёт, — ухмыляется демонюка. — Что ты что-то чувствуешь ко мне, и наоборот. Фыркаю, немного смущаясь: — Подслушивать мерзко, Ваше Темнейшество. Даже для тебя. — Я вообще мерзкий, девка, — скалится он и толкает к выходу. — Пошли. Нас потеряли. Киваю и позволяю увести себя обратно в квартиру. С порога на меня накидывается младшая, что «можно было хоть записку оставить, а то они чуть с ума не сошли от беспокойства». Думаю, что она бы орала сиреной, но улыбка Тору, только что вышедшего из детской, подсказывает, что Майю, кажется, любит наших с ним малышей больше, чем меня. Об этом и заявляю сестре, после чего получаю подзатыльник, обиженное фырканье и смотрю, как она удаляется на кухню. Когда направляюсь за ней, меня легко пинают в стопу. Возмущённая произошедшим, оборачиваюсь и вижу невозмутимо-похуистичную рожу Двуликого падлюки, в глазах которого ворох веселья. Сердито прищурившись, призываю один из саев и швыряю в стену рядом с ним. Король Проклятий довольно скалится, а я, закатив глаза, фыркаю. Когда отворачиваюсь – на губах появляется улыбка. — Майю, — осторожно зову, заходя на кухню. Сестра стоит у окна, опираясь ладонями на столешницу. Плечи ссутулены, голова опущена, так что кончики волос касаются поверхности стола. — Я испугалась, — тихо отзывается она и оборачивается через плечо, виновато поджимая губы. Подхожу к ней и обнимаю за плечи со спины: — Чего? — Думала, — вздыхает младшая и поднимает голову, прижимаясь щекой к моей. — Что вы опять поругались и разодрались. Весело фыркаю: — Пора бы уже привыкнуть, что твой проклятый бойфренд и старшая полупроклятая сестрёнка не очень ладят. — Не смешно, — бурчит она и цепляется руками за мои предплечья. — Сатору же не волнуется. — У меня нет рентгеновского зрения, негодяйка! Тихо хихикаю, роняя голову ей на надплечье. — Мой демонический папуля меня не тронул, — с улыбкой отзываюсь, вновь прижимаясь к её щеке. — Не волнуйся. Всё будет хорошо. — У тебя всё хорошо даже, когда… погоди-ка, — Майю оборачивается ко мне, вскидывая брови. — «Демонический папуля»? Давно ли ты стала так называть Рё? Вместо ответа пожимаю плечами и, поцеловав её в щёку, ухожу на поиски мужа – вечер был слишком богат на события, так что мне срочно нужна доза любимого мужчины. Любимый мужчина оказывается в комнате, которую Майю успела переделать под нас с ним. Тору лежит на животе и увлечённо читает книгу. Подойдя ближе, ложусь рядом и бросаю взгляд на текст. Хохот прорывается наружу: — Ты серьёзно? Блондин бросает взгляд вниз – запоминает номер страницы, – закрывает книгу и, отложив на тумбу, переворачивается на спину. — Что тебя так удивляет? — мой Шестиглазый Бог улыбается, с нежностью рассматривая моё лицо. — Я же говорил, что врага всегда нужно знать в лицо. — Но спустя столько лет? — всё ещё с хохотом переспрашиваю я. — Прочитал ещё когда стындрил, — усмехается Тору и ласково гладит меня по щеке. — Сейчас освежаю память. — Для чего? — недоумённо вскидываю брови. — Ты слишком редко бываешь дома. — Это ты слишком редко изволишь смотреть на свою жену, — показываю язык и ложусь на его грудь. — Но я рада видеть, как ты счастлив. — Поверь, ощущаю я раз в десять больше, чем выгляжу. — Я знаю, — беру его за руку, переплетая пальцы, и прикрываю глаза. Удивительно, как на меня действует присутствие Тору: даже если я едва передвигаю ноги от усталости или вне себя от ярости – его голос, его запах, его взгляд мгновенно возвращают меня к реальности. Иногда мне кажется, что он способен возродить меня из мёртвых, лишь только позвав по имени. Одновременно страшно и удивительно быть так зависимой от человека. — Как поговорили? — тихо переспрашивает Сатору, мягко целуя меня в макушку. — Не знаю, — честно отвечаю, чуть помедлив. — То есть, он начинает отвечать на мои вопросы, да и память потихоньку восстанавливается, так что могу приблизительно ориентироваться в его словах. Но это всё так… странно, — поднимаюсь на локтях, задумчиво всматриваясь в лазурь глаз моего Бога. — Непривычно осознавать, что я знаю его. — А как сам Двуликий на это реагирует? Задумываюсь и пожимаю плечами: — Лучше, чем мог бы, на самом деле. — Но ты плакала, — он вскидывает бровь, недоверчиво смотря в глаза, и осторожно касается кожи под глазами. — Я реагирую чуть хуже, чем красноглазый засранец, — веду плечом и виновато поджимаю губы. Тору понимающе кивает и тоже поднимается на локтях. Долго и напряжённо всматривается в глаза, после чего заговаривает: — Ты же знаешь, что я рядом? Всё ещё волнуется, что снова буду справляться со всем сама, не желая волновать или беспокоить его. Всё ещё чувствует вину за самый отвратительный год в нашей жизни и мои секреты от него, не понимая, что виновата в этом всём в первую очередь я сама. Тепло улыбаюсь, склоняюсь ближе и целую его, стараясь дать почувствовать хоть малую долю тех чувств, что испытываю к нему. — Да, Тору, — кладу ладонь на его щёку, поглаживая кожу большим пальцем, и улыбаюсь чуть шире. — Я знаю, что у меня есть муж, который поддержит и защитит меня. Последние месяцы беременности не были разовой акцией – я всё ещё могу среди ночи отправить тебя за клюквой и морской солью. Сатору запрокидывает голову, зажмуриваясь, и тихо хохочет. На душе становится совершенно спокойно – наверное, впервые с появления Двуликого в моей жизни. Все эти разборки с магами, проклятиями, спасения, выяснения правды – как выяснилось, это сильно выматывает. Но теперь, когда всё понемногу проясняется, и моя сила, мои взаимоотношения становятся понятными мне самой, пропадает и вечная напряжённость. В голову, почему-то приходит мысль, что нужно периодически вместе с Двуликим что-то готовить. Хотя бы тот же самый глинтвейн.