Ложь, сладость и духи

Эллиот внимательно смотрел на парня перед собой — не внушал он никакого доверия, особенно его горящие красным глаза. Было нечто отталкивающее в них, что заставляло Макклейна проглатывать воздух и слюну, отводя в сторону свой взор, пока пальцы в черных перчатках без особой брезгливости ухватывали его подбородок, медленно приближая к столь притягательному взгляду. В красных глазах мелькает неописуемая искра, что заставляет парня снова глотать воздух, будто его собираются отнять. Крепкая рука ухватывает за ляжку того, растягивая его на корично-ирисковом столе, от чего ему приходится выгибаться в спине, укладываясь на тот, как на кровать. Виктор ловит на себе его фальшиво-отвращенный взгляд, что радует его. Он всегда знает, когда Эллиот врет, что он скрывает. Ему так нравится наблюдать за бегающими повсюду глазами голубого цвета, которыми так отчаянно пытаются зацепиться хоть за что-то, лишь бы не смотреть в лицо своего партнера. Его нога медленно сгибается, прижимая ляжку к икре, от чего ему немного приходится подгибать к себе стопу. Он снова ловит себя на неприятно грязных мыслях, проглатывая слюну, которая с каждым разом все активнее скапливалась во рту. — Поиграем? — заставляет внимать голосу Флорес. Он так чертовски близко, но в тот же момент он был потрясающе далеко от него, неощутимо отстраненный. Он никогда не подберется к нему ближе, пока Виктор ему не позволит сам. — Мое желание не учитывается, разве не так? — Эллиот покорно откидывает голову, рассматривая взглядом потолок, который начал медленно съезжаться в кучу из-за подступающей тошноты. Странно будет, если ребята увидят его в таком положение, будет много вопросов. Монстр внутри Виктора очень ненасытен, ему надо жрать. — Мог бы подыграть. — резко выдал Флорес, содрав с него бесполезный жилет, а после отправив его в сторону вместе с шапочкой-маффином. — Твоя одежда мешает мне рассмотреть то, каким ты стал. Ты же знаешь, что я люблю твое тело, милый. Черные пряди волос перемешиваются с малиновыми, заставляя красные глаза теряться в пучине из этого кошмарного ужаса на голове Виктора. Эллиот привык рассматривать его с такого ракурса, как главного, как правого, как того, кто может придать немного смысла и разнообразия в общей скуке этого огромного, но все еще ужасно фальшивого места. Комок в горле не давал ему сглотнуть, а сам он то ли в ступоре, то ли в немом шоке наблюдал за своим партнером, который уже снимал с него белье. Как же мерзко и противно он ощущает себя в такие моменты, когда еще сам не признает тот факт, что все-таки как-то ему нравится это дело. Нахальные руки соскальзывают по телу, от чего по нему проходится неприятная дрожь, а сам Эллиот задерживает дыхание, переводя уставший взгляд потолка на холодные, мертвые руки Виктора, что без особого смущения сжимали его талию, ласкали ляжки и еле ощутимо прикасались к головке члена, заставляя голубые глаза вздрагивать от подступающей волны удовольствия. Макклейн тихо выдыхает, проглатывая свои стоны, которые с каждым разом становятся громче, ведь Виктор приступил к самому интересному — член уже во рту, а пальцы без смущения разминают чувствительное кольцо мышц в области ануса, смазывая его предэякулятом, а после вводя внутрь палец, дабы поскорее ощутить каждую внутреннюю стенку своей жертвы. Учитывая, что Флорес является явным каннибалом в этом плане, то Эллиот лишь ловит себя на искренне христианских мыслях по поводу того, чтобы он случайно не оставил слишком болезненные укусы по телу, потому что его прошлые засосы сходили еще пару дней и ему приходилось всеми силами спрятать их, ссылаясь на синяки и ушибы, но даже отдаленно они на то похожи не были. Наглость брала вверх над пьянеющим рассудком парня, от чего перед глазами медленно появлялась, словно большие кучевые облака, дымка, которая скорее просто заслоняла какой-либо вид, от чего-то большего, нежели ощущения. Ощущения пальцев внутри, теплого рта на члене, двигающегося вверх и вниз, оглаживающего каждую чувствительную венку, а после целуя его в них, немного-немного покусывая, сводили с ума Эллиота. Ох, черт, как же ему нравится, когда его Виктор доминирует над ним, заставляя до хруста выгибаться в спине, глотая воздух и выплевывая стоны, обрывающиеся очередным вздохом. Вы думаете, что Флорес этого не знает? Чрезвычайно эгоцентричная натура Виктора наоборот уверила в этом Эллиота, сломив его волю и заставив осознать — ты в ловушке, смирись с тем, что говорит тебе твой хозяин. И Макклейн поддался. Даже сейчас. Он всегда с ним играл в поддавки, ведь Виктор так сильно расстраивался, когда проигрывал, а самое последнее, что он бы увидеть в своей жизни — подавленное лицо самого родного для него человека. Как же трудно. Эллиоту нравится это, поэтому ему тошно. Поэтому его горло рвет и режет, в душе скребутся кошки, а слезы, скапливающиеся на глазах, напоминают о его беспомощности. Сердце шумно стучит, когда перед бедрами появляется орган. Он бы сравнил его с монстром, который отчаянно лезет в личное пространство того, но нет. Господи, как противно, как мерзко и ужасно тревожно от себя. Чем, Господи Боже, он заслужил эти муки? Но слова не скажет — молчит. Прикусил губу, закатил глаза, прогнулся в спине, заключив Флореса в крепкий замок и молчит. Даже когда внутренности рвутся внутри, боль начинает наступать, фальш нежности пропадает, он просто стонет и падает на стол, зарываясь тихими рыданиями. Ему хочется метаться и реветь, ломаться и скулить, как собака, которая выпрашивает сладости у своего хозяина, но он не переступит через свою гордость, потому покорно терпит, глотает боль и слезы. Эллиот давно потерял себя в этих розовых глазах. Он давно уже не отличает себя от Виктора — он превратился в больного ублюдка. Его убивает это осознание, заставляя падать и судорожно вымаливать прощение перед Господом. Но коли Господ есть, то почему он так жесток к нему? Почему ни разу не удосужился спасти его, вытащив из вечной пучины пропитых горем страданий? Ему все равно. Его Богу все равно на него — вот вся суть. Эллиот понял только это слишком поздно. Прямо сейчас, когда по красным щекам текут светлые слезы, зеленый взор устремляется за спину Виктора. Пусть он будет удостоен такого внимания. Пусть. Ему больно, но он вытерпит, ему плохо, но он справится. Всегда ведь справлялся. Сердце шумно стучит. Макклейн ломает в себе все, что осталось, а после ухватывается за щеки своего собеседника, плотно прижимаясь к сухим темным губам, оставляя на них влажный и нежный поцелуй. Эллиот был полным нулем в поцелуях, если вообще не отрицательным числом, тренировался только на помидоре, но сейчас он попытался вложить всю свою нежность, любовь, которая была у него, лишь бы показать Виктору, что он все еще любит того, кто там жив, того, кто там в нем еще есть. Однако в ответ на поцелуй тот получает лишь неумелый ответ, это был не нежный, влюбленный или тому подобный поцелуй, нет, это было нечто более… Другое. Это были другие чувства. Он напомнил себя иными чувствами — похоть и страсть, которая одолевала его рядом с Эллиотом, вот, что он вложил в этот поцелуй. Он не понял Макклейна. Не то, чтобы он когда-то его вообще понимал.