На кончиках пальцев

      С самого детства Джинн привыкла к тому, что каждый человек вызывал у нее некий особый ассоциативный образ. Как изображение с фотокамер из Фонтейна или же просто как набор ощущений. Иногда эти образы кардинально менялись, но такое относилось скорее к исключениям, чем к правилу. И только один-единственный человек с бездонными алыми глазами рушил всю ее привычную систему восприятия.       Поначалу Джинн списывала это на свое взросление. Но время шло, образы других людей из ее окружения если и претерпевали изменения, то лишь незначительные, становясь более цельными и глубокими. Однако в отношении Дилюка все было совершенно по-другому.       Девушка с особой теплотой вспоминала детство. Тогда еще мать с отцом не разошлись и вся их семья была вместе. Вспоминала, как частенько убегала поиграть с друзьями, прихватив с собой совсем юную Барбару. Или как во время прогулок по городу ей на глаза иногда попадалась очень грустная и молчаливая Эола. Джинн, будучи ребенком, долго не могла понять, почему оковы семьи Лоуренс так крепко держали маленькую Эолу, что та никогда не присоединялась к их компании. Ведь было очевидно, что ей очень хотелось. Да и Джинн ее «видела» своим особым зрением, как капли утренней росы на траве — немного прохладные, но такие яркие и искристые в лучах солнца. С годами этот образ превратился в бурлящий поток воды — мощный, текучий и гибкий, способный сточить камни своим упорством, но по-прежнему яркий и искристый.       Кэйа, поначалу, тоже был довольно замкнутым. Но в этом Джинн не могла отыскать никакой загадки. Она понимала, пусть и не в полной мере, как тяжело Альбериху было осознавать, что он остался без семьи и дома. Но Рагнвиндры все же смогли вернуть Кэйе какую-то долю доверия к миру и людям в нем. И замкнутый немногословный мальчик будто начал оттаивать. Как иронично, что годы спустя он получил именно Крио Глаз Бога. «Видение» Джинн по отношению к Альбериху тоже лишь слегка расширилось. Сначала это были колючие иголки, но оно и неудивительно — Кэйа никого, за одним исключением, не подпускал достаточно близко к себе. Но со временем эти иголки превратились в шипы на стебле красивого цветка, что манил и зазывал яркостью красок бутона, но близко к нему могли подобраться только те, кто не боялся пораниться об эти самые шипы на стебле.       С Дилюком же… все было странно. В детстве его трудно было увидеть без широкой улыбки на лице и без горящего энтузиазмом и любопытством взгляда. Они вместе выращивали черепашек и это был весьма увлекательный опыт. Иногда у юной Джинн создавалось впечатление, что Рагнвиндр сияет, как маленькое солнышко, так что ни для кого не стало удивлением, что в десять лет он получил Пиро Глаз Бога. И то, как Дилюк мог тогда распыляться на всех и вся, стараясь каждого будто обогреть своим вниманием, поделиться энергией, очень напоминало тепло солнечных лучей. Только вот Джинн при этом «видела»… ветер. Ласковый и свободный весенний ветер.       Годы шли, Рагнвиндр стал самым молодым капитаном Ордо Фавониус. Им все так гордились — и отец, и старшие рыцари, и многие горожане Мондштадта. А Кэйа с Джинн просто молчаливо следовали за ним по стопам. Альберих стал названным братом, что было совсем не удивительно для Дилюка, ведь он охотно и легко подпускал к себе людей, в отличие от самого Кэйи. Джинн, все еще тогда достаточно юная, наблюдала за их взаимоотношениями словно бы немного со стороны, не совсем понимая почему это ей было так интересно. А потом, как гром среди ясного неба, ее родители разошлись. Отец Джинн покинул их, забрав с собой Барбару, а мать стала с утроенным вниманием следить за становлением наследницы клана Гуннхильдр. И все те непонятные чувства, вызванные отстраненным наблюдением Джинн за Альберихом и Рагнвиндром-младшим, превратились в зависть. И ревность. И то, и другое Джинн списывала на то, что в ее семье, которая была семьей по крови, что-то в отношениях могло сломаться так легко, в то время как у неродных друг другу людей образовались узы, которые выглядели прочнее кровного родства. Ласковый и свободный весенний ветер вдруг стал восприниматься ею, как нечто назойливое и раздражающее.       Время не умаляло свой бег, подводя к черте, которая навсегда изменила множество судеб. Джинн даже не представляла, что столько всего фатального может произойти практически одновременно. Крепус Рагнвиндр был хорошим человеком и девушке было искренне жаль услышать, что его не стало. А от новости о том, что Дилюку пришлось облегчить своему отцу смерть, так и вообще стало больно и горько. Но и на этом все не закончилось. Джинн не знала наверняка, что именно случилось между Кэйей и Рагнвиндром, но то, как после этого их дороги разошлись в стороны, до мерзкого привкуса тлена на языке напомнило расставание ее родителей. И вся та зависть превратилась в чувство вины, темное и липкое. Финальным аккордом этого реквиема стало порывистое решение Дилюка оставить службу в Ордо Фавониус. Джинн, будучи в курсе всего происходящего внутри ордена, прекрасно понимала, что именно заставило Рагнвиндра поступить так, а не иначе, но это никак не могло унять весь тот ураган чувств, который неожиданно обрушился на нее осознанием.

Ведь она была влюблена.

      Сразу же после скандала в Ордо Фавониус Джинн решила написать два письма Дилюку. Первое — от ордена. Сухое, вежливое и формальное. Второе — от себя лично, где она хотела высказать все то, что в ней накопилось и… признаться. Но неожиданный совет Кэйи о том, что неплохо бы было придержать любые проявления сочувствия, пока Рагнвиндр не стал бы способен воспринимать их не в штыки, заставил Джинн отложить на время оба своих письма. Вместо весеннего ветра и ощущения свободы в ее голове теперь, отчего-то, рисовались утопающие в крови цепи, а она никак не могла Дилюку с этим помочь. Джинн тогда еще не знала, что не увидит Рагнвиндра следующие три долгих года.

***

      Дилюк погряз в мести и сведении счетов слишком глубоко. Если начиналось все с импульсивных порывов найти и покарать виновных во всем произошедшем с ним, то теперь эта трясина засосала его почти полностью. Если бы не одно «но». Преданное доверие очень трудно вернуть. Почти невозможно. Но она его никогда не предавала. Кто угодно — люди из Ордо Фавониус, отец со своими секретами, Кэйа с его тайной… но не Джинн. В том, что она осталась верна своим убеждениям нет предательства. Судя по письмам Альбериха, именно Джинн пыталась разобраться с последствиями событий, произошедших тогда в ордене. На ее плечи ложилась огромная ответственность, которую она не должна была нести. Точно не за него. И Рагнвиндр многое бы отдал за то, чтобы облегчить ее ношу, ведь это его вина, а не Джинн. Это Дилюк должен был заниматься всем этим там, в Мондштадте, а не слепо идти на поводу своего желания отомстить. Только вот Рагнвиндр не имел привычки бросать дела на полпути, как бы его душа не рвалась обратно к ней.

Ведь он был влюблен.

      Побывав на грани гибели, Дилюк несколько переосмыслил свое поведение, питаемое, по большей части, ненавистью. Рагнвиндр наконец-то смог принять то, что все, что бы он ни делал, ничего не сможет изменить. С этим нужно смириться и жить дальше. Жить, чтобы была возможность вернуться к ней.       На самом деле Дилюк не особо беспокоился о том, что же будет, если его чувства не взаимны. Главное, что в этом мраке и боли они были лучиком надежды. Чистым, светлым и ярким. Как и сама Джинн. Это помогало Рагнвиндру не опускать руки.

***

      Когда Дилюк вернулся в Мондштадт, он стал совершенно другим человеком. Джинн больше не «видела» кровавых цепей, но и ласкового ветра не было тоже. Теперь был ярко-алый рассвет. Девушка расценивала это, как символ положительных перемен и дороги к чему-то новому.       Как-то раз Джинн случайно услышала, как Лиза отзывалась о саде Рагнвиндра, где той удалось побывать. Сесилии, что так нравились библиотекарю Ордо Фавониус, в этом саду имелись, что ее немало удивило, ведь эти цветы любят холод и ветер. На эту историю Джинн лишь улыбнулась украдкой, ненадолго погрузившись в воспоминания о беззаботном детстве, где Дилюк был счастливым мальчишкой с широкой улыбкой на лице. Как бы ей хотелось, чтобы теперешний Рагнвиндр вновь стал счастливым.       Джинн редко выбиралась в патрули. А еще реже оставалась одна на какой-то части маршрута патрулирования. Из-за того, что Варка увел в экспедицию множество рыцарей, Ордо Фавониус как никогда нуждались в людях. — Неужели в ордене все настолько плохо, — начал Дилюк, вынырнув из темноты, чем ошарашил Джинн, — что даже действующему магистру приходится патрулировать, да еще и в одиночку?       Обычной язвительности Рагнвиндра по отношению к Ордо Фавониус девушка не услышала. — Может я просто прогуливаюсь? — отозвалась Джинн, наблюдая за реакцией. — Ты в боевой экипировке, — ответил Дилюк, оглядев девушку с головы до ног, чем невольно вызвал у нее приступ смущения. — И хоть я оставил службу, но маршруты все еще помню. Позволишь сопроводить?       Джинн кивнула, всеми силами пытаясь взять себя в руки. Они довольно редко пересекались в городе, если не случалось каких-то форс-мажоров. — На самом деле я хотел поговорить, — начал Рагнвиндр, подтверждая мысли девушки о том, что это все не просто стечение обстоятельств. — Я не знаю, как ты это воспримешь, но мне бы не хотелось, чтобы сказанное мной как-то отразилось на наших, хм, дружеских или рабочих отношениях.       Дилюк замолчал, остановившись и вынудив Джинн последовать его примеру. Рагнвиндру хотелось смотреть прямо ей в глаза и было совершенно все равно на то, кто еще услышит его дальнейшую речь. — Я был в плену своих темных порывов достаточно времени, чтобы они затмили мой взор своей чернотой. Но сквозь нее смогли пробиться чистые лучи света. Словно ты протянула руку и дотронулась до чего-то сокровенного, еще не объятого этой тьмой. И она отступила. Все это время мне хотелось вернуться домой и защищать Мондштадт так, как я привык и как считаю правильным. Но не только. Еще мне хотелось вернуться домой и по другой причине. Хотелось увидеть что с девочкой, с которой я вместе растил черепашек, с девушкой, с которой вместе проходил службу, с женщиной, на чьи плечи теперь легли чужие, непомерно тяжелые, обязанности, все в порядке. И знаешь, хотел бы я сказать, что мне было бы достаточно этого знания, но я не буду лгать тебе. Но если ты не сможешь принять мои чувства, то я просто похороню их в себе и все равно буду благодарен за то, что ты всегда была на моей стороне. Вопрос в том — позволишь ли ты мне обратное?       На середине речи у Джинн немного зашумело в ушах от того, что сердце начало бешено колотиться, разгоняя кровь по венам. Она молча сняла левую перчатку вместе с наручем. Внутри наруча был небольшой кармашек, в котором Джинн хранила фотографию семьи и… то самое письмо, которое она написала в день ухода Дилюка из ордена. Девушка протянула письмо непонимающему Рагнвиндру: — Я хотела отправить его множество раз, но у меня не находилось достаточно смелости. Оно написано сразу после твоего восемнадцатого дня рождения.       По мере прочтения лицо Дилюка из удивленного и настороженного становилось все более ясным и радостным. Джинн уже давно не видела его таким… живым. — То есть это и есть твой ответ? — спросил Рагнвиндр, наконец дочитав. — Да, — ответила девушка сразу на все. — У меня есть одна идея, — на губах Дилюка заиграла загадочная ухмылка. — Ты мне доверяешь? — Конечно, — тихо отозвалась Джинн.       Рагнвиндр аккуратно сложил письмо и снял свою правую перчатку, взяв в свою ладонь левую руку девушки. Джинн ощутила жар от прикосновения, а затем на ее глазах, в некотором отдалении от ладони, вспыхнул шарик пламени. Он не был горячим, даже касание Дилюка было горячее, скорее просто теплым. — Подуй, — тихо попросил Рагнвиндр.       Девушка ощутила себя маленьким ребенком, наблюдающим за каким-то фокусом, но выполнила просьбу. И то ли вступили во взаимодействие их элементальные силы, то ли это был искусный трюк Дилюка, но пламя обрело форму, превратившись из шарика в птицу. Рагнвиндр «скормил» этой огненной птице письмо, которое осыпалось пеплом к их ногам, а затем птица, взмахнув крыльями, приподнялась над сложенными ладонями и исчезла.       На лице Дилюка играла та самая, давно потерянная в беззаботном детстве, широкая улыбка, которая была так дорога Джинн, а на кончиках пальцев чувствовалось успокаивающее тепло их признаний.