***
15 февраля 2023 г. в 00:11
Место этому человеку было в тюрьме Шоушенк — так считали родители, соседи и даже сам Билл — но он отделался штрафом на лечение, и на этом судебное дело закрылось. То ли у него был отличный адвокат, то ли показания мистера Грея, работающего клоуном в местном цирке, показались судье более убедительными, чем показания семьи Денбро — Билл точно сказать не мог — однако его оправдали. Джорджи остался без руки, а его оправдали.
Может, в чьих-то глазах это, действительно, был несчастный случай. Цирковой грузовичок ехал с допустимой скоростью, был страшный ливень, но дворники работали, и мистер Грей просто не успел затормозить, когда Джорджи выскользнул под колеса в своих несуразных резиновых сапожках и желтом доджевичке. Он мог умереть — наверное, умер бы, не выпрыгни мистер Грей из машины, чтобы зажать кровотечение. Ответственный гражданин, который совершил ошибку и тут же попытался её исправить.
В семье поселилось горе. Такое яркое и вместе с тем обыкновенное, человеческое горе, что Биллу стало казаться, будто они всегда жили так — печалясь, тоскуя, не обращая внимание на его нужды. Он понимал, что Джорджи нуждается в заботе и внимании. Он понимал, что младшему брату придется учиться жить без руки, а дети в его — да и в любом другом — возрасте очень жестоки. Он понимал, что для любого родителя тяжелое испытание — видеть ребенка изувеченным.
Но не понимал, почему при этом нужно игнорировать его. Ведь он тоже нуждался если не в заботе, то хотя бы во внимании. Ведь он тоже пережил ужасное потрясение, когда увидел своего брата в больничной палате — такого маленького и хрупкого, бледного, изможденного, уже без руки. Когда услышал: «Билли, я потерял его. Я потерял кораблик. Прости».
Билл не знал, зачем пришел в первый раз. Вроде как посмотреть на человека, который разрушил счастье его семьи, из-за которого Билл стал лишним в собственном доме, из-за которого родители забыли, что у них двое сыновей.
Мистер Грей жил на Нейболт-стрит 29, в старом, неприглядном доме. Может, раньше этот дом выглядел лучше, но сейчас несколько окон было выбито, а на стенах красовались оскорбления, написанные краской, углем — чем придется. Люди, писавшие это, не знали Джорджи или семью Денбро. Их вело не чувство справедливости, но стадное желание травить. Билл не испытал удовлетворения, увидев эти оскорбительные надписи и уродливые дыры в стеклах.
Ему стало стыдно.
Мистер Грей сразу узнал его, потому что позвал по имени. Может, он видел его в газете на семейной фотографии или в здании суда — в зал Биллу войти не разрешили, поэтому он топтался в холле, подбадривая Джорджи и стараясь не раздражать родителей. Уже тогда они чувствовали, что срок этому парню не светит, и были на взводе.
Билл никак не участвовал в деле. В тот день, когда Джордж пускал кораблик, Билл лежал дома, читал книгу, наслаждался тишиной... Он болел целую неделю, кашлял и температурил, поэтому у него раскалывалась голова, и когда Джорджи вышел на улицу, Билл даже немного обрадовался. Немного, потому что буквально через полчаса он напрочь забыл о болезни и головной боли.
Мистер Грей пропустил его в дом, предложил ему чай. День был почти такой же мокрый, как тот день, когда Джорджи потерял руку, Билл сильно промок и поэтому согласился. В любой другой ситуации он отказался бы, не раздумывая.
Роберт завел разговор. Он рассказал о том, как несколько лет назад приехал из Швеции вместе со своей дочерью. Дочерью, с которой он почти не общается, потому что она вышла замуж за мужчину по фамилии Керш.
– Это очень хорошо, – сказал он тогда, медленно потягивая чай. – Потому что сейчас ей пришлось бы туго. Она работает медсестрой, знаешь ли.
Вспомнив о надписях на стенах дома, Билл молча кивнул. И невольно подумал, могла ли миссис Керш быть той медсестрой, что ухаживала за Джорджи, пока он мучился под капельницей.
Роберт рассказал о том, как стал работать клоуном. Сперва он выступал как «Боб Грей», но это было слишком просто и даже строго, не привлекало детей и наталкивало хозяина цирка на мысль, что Роберт не слишком-то профессиональный клоун, раз не может выдумать смешное прозвище. Тогда он стал звать себя Пеннивайз. Танцующий клоун.
– Пеннивайз — танцующий клоун, звучит намного лучше, так? – спросил Роберт.
Билл снова кивнул.
Роберт рассказал о том, как его стали приглашать на разные мероприятия — детские дни рождения, выпускные, свадьбы, сюрприз-вечеринки. Как он научился жонглировать острыми предметами. Как ему доверили возить грузовичок. Ухмыльнулся на слове «грузовичок». Неприятно так, что в груди кольнуло.
А потом он спросил про Билла. Не про то, как сейчас дела в его семье. Не про состояние Джорджи. Про Билла.
Билл смотрел на свое дрожащее отражение в чашке и медленно, чтобы не слишком заикаться, стал рассказывать о том, как живет. Сперва он рассказал про то, как ездит с Эдди на велосипеде, возит его на своем багажнике, но только до угла улицы, чтобы миссис Каспбрэк не увидела, иначе его друга запрут дома навсегда. Потом про то, как строил Плотину с Беном — сперва ужасную маленькую плотину, которую разрушили хулиганы, а потом настоящую большую Плотину, из-за которой река вышла из берегов. Потом о том, как тяжело отвечать на уроках, потому что мешает заикание. Как одноклассники снова вытащили из пыльного шкафа почти забытое прозвище «Заика-Билл».
Он опускал самое важное, но чем дольше Билл говорил, тем сильнее дрожал его голос. Пока он не расплакался, повторяя «мама и папа меня б-б-больше не любят». Он сам не заметил, как прижался лбом к пыльно-серой рубашке мистера Грея с дурацкими оранжевыми пуговицами, как его обняли за плечи, медленно покачивая, словно младенца. А потом мистер Грей вдруг спросил шипящим шепотом: «Хочешь шарик?».
Билл так опешил, что ничего не сказал. Быстро схватил свою сумку и сбежал. Он дал себе слово никогда, ни за что в жизни не приходить больше в дом 29 на Нейболт-стрит. Ради родителей, ради Джорджи...
Но не сдержал свое слово.
Билл так и не понял, зачем он приходит. Рассказать о себе? Рассказать о том, что он никому не нужен? Поплакать? Прижаться к рубашке мистера Грея лицом и почувствовать себя важным и нужным?
Мистер Грей ему даже не нравился — Билл слабо представлял его клоуном. По настоящему веселым клоуном, который бы, действительно, обрадовал кого-нибудь на дне рождения. Рассеянно разъезжающиеся в разные стороны глаза казались пугающими, улыбка больше напоминала оскал. Когда мистер Грей открыл ему дверь в образе клоуна, — в тот день у него было вечернее представление в цирке — Билл чуть не пустился наутек. В тот миг он понял своего друга Ричи, который как-то нехотя сознался, что боится клоунов панически.
– Дела идут неплохо, – невозмутимо поведал «Пеннивайз», поправляя шевелюру перед зеркалом, чтобы она торчала вверх. – В маленьких городах вроде Дерри любят годами мусолить одни и те же события, поэтому большая часть людей по-прежнему приходят посмотреть на меня — оскорбить, бросить гнилыми овощами. Но пока они платят за билеты, хозяина цирка всё устраивает.
– А тебя в-всё устраивает? – спросил Билл, глядя на него с софы.
– Мне нужно как-то оплачивать больничные счета твоего брата, – ответил «Пеннивайз» ничего не выражающим тоном.
В тот день Билл поцеловал его в первый раз. Он не понял, что именно побудило его это сделать — ощутил потребность, необходимость и потянулся навстречу, размазывая грим Роберта своим лицом. На миг ему показалось, что мистер Грей назовет его глупым мальчишкой или заносчивым юнцом, однако ничего не случилось. Ничего. Роберт не ответил ему и даже не оттолкнул.
Но с тех пор мистер Грей начал целовать его сам — сажать на колени, придвигать ближе, если они сидели рядом, брать его худую ладонь в свою руку. Билл был готов к тому, что с ним сделают что-то неправильное. Может, поэтому он и начал приходить к мистеру Грею — хотел, чтобы с ним случилось что-то по-настоящему плохое. Потому что иногда «плохое» и «значимое» это практически одно и тоже.
Роберт то ли не хотел делать его значимым, то ли в принципе не думал об этом. В представлениях Билла в голове Роберта было место для любой чертовщины. И для того, что он хотел, в том числе.
– Т-ты не б-будешь ничего со мной делать? – наконец, спросил Билл.
К тому моменту прошел почти год с тех пор, как они начали видеться. И за всё это время мистер и миссис Денбро ни разу не спросили, с каким это другом Билл теперь так часто проводит время, почему возвращается позже установленного часа и никогда не звонит из гостей. Зато родители знали имена всех друзей Джорджи, даже тех, с кем он уже не общался, и с каким-то невероятно глупым видом интересовались, когда же они зайдут в гости.
Давясь любимым макаронным пирогом Джорджи, — который младший брат уже сам не мог видеть, настолько часто они теперь его ели — Билл всерьез обдумывал вариант как бы между прочим сказать: «Сегодня я был у мистера Грея. Ну знаете... того самого мистера Грея, который сбил Джорджи на грузовике». Но стоило этой мысли четко оформиться в его голове, как хотелось спрятать голову под стол от стыда. Один взгляд, брошенный в сторону младшего брата, и Билл чувствовал себя страшным негодяем, почти преступником. Особенно когда Джорджи смотрел на него своими огромными глазищами и спрашивал: «А ты как погулял сегодня, Билли?».
Обычно после этого родители заявляли: «Об этом можно поговорить позже. Лучше расскажи, как у тебя дела в школе, Джорджи». На третий раз Билли перестал даже пытаться открыть рот. На десятый начал делать вид, что его тошнит, заставляя брата хихикать. На двадцатый ему это надоело.
– Например? – поинтересовался Роберт, лениво водя пальцем по тыльной стороне его ладони.
Это успокаивало. Билл только в такие моменты понимал, насколько он напряжен и взвинчен. Насколько ему нужно, чтобы его поняли, утешили, приласкали. Это явно не должен был делать мужчина, едва не угробивший его брата, но других желающих не было. Билл не мог сказать, что любит его. Ей-богу, чувства, что он испытывал, были так же далеки от любви, как самолет далек от поезда.
Но, пожалуй, он нуждался в мистере Грее. В том, как снисходительно он мог говорить о важных вещах. Обычно снисходительно относились к Биллу. Обычно значение имело, что угодно, кроме него. В доме на Нейболт-стрит было по-другому.
– Что об-бычно подозрительные мужики в-вроде тебя д-делают с такими подростками к-как я, – ответил Билл.
Роберт засмеялся. Он плохо смыл грим, поэтому у него были неестественно красные губы и большие белые пятна под глазами. Это смотрелось чудно, потому что интуитивно Билл ожидал видеть под глазами область кожи темнее, чем на всём лице.
– Хочешь, чтобы меня всё-таки упекли за решетку? – спросил Роберт, неприятно скаля зубы — его ухмылка выглядела дьявольским подобием улыбки.
Билл давно не видел улыбок своих родителей, адресованных ему — для него были только выражения усталости и досады — и именно эта ужасная, кривая насмешка позволяла ему ощутить себя нормальным. Человеком, не живущим в вечном горе.
– Да, – серьезно проговорил Билл, с вызовом глядя на Роберта. – Я с-скажу: «Плохой д-дядя заставлял меня делать в-всякое».
– В твоем возрасте уже не говорят «плохой дядя», – сказал Роберт, поглаживая его нижнюю губу большим пальцем. – Поэтому внимательно подойди к своим показаниям, когда пойдешь в полицию, хорошо?
Казалось, они обсуждают это серьезно. Составляют план, а потом приводят его в действие — проваливаются в сумрак спальни, стягивая друг с друга одежду, оставляют друг на друге следы, чтобы потом предъявить их на экспертизе. Происходящее вызвало у Билла смешанные эмоции. Он не чувствовал удовольствия, — наверное, в первый раз и не должен был — но отчетливо ощущал исходящую от Роберта уверенность. Хотелось делать всё, что он говорит, несмотря на нелепый вид и безумные глаза.
Безумные глаза, кажется, лишь больше уверяли Билла в правильности отдаться ему.
Провожая его до двери, Роберт не стал говорить: «ни в коем случае никому про это не рассказывай». Просто мягко поцеловал в лоб, в который раз озвучил желание подвезти Билла до дома. Бросив взгляд на злосчастный грузовик, стоящий под навесом, Билл почувствовал, как его колотит от отвращения. В сумраке ему мерещилось что-то похожее на кровь на бампере, но, конечно, Роберт давно всё отмыл.
Переступив порог дома, Билли вдруг отчетливо понял, что родителям будет всё равно — они смотрели телевизор с Джорджи в гостиной, смеялись над чем-то, и их совершенно не волновало, что старший сын задержался на два часа, а на улице темно и опасно. Даже если он скажет, что Роберт взял его силой, они и бровью не поведут. У них один сын — Джорджи, и не потому что он потерял руку. На самом деле у них всегда был только один сын — маленький, но более удачный, чем старшая поделка, так и не научившаяся говорить без запинки.
Они будут волноваться только о Джорджи. И если они прислушаются к Биллу, то только чтобы достать Роберта Грея. Чтобы восстановить справедливость для Джорджи. Чтобы Джорджи мог спать спокойно, не боясь шума проезжающих мимо автомобилей.
И тогда никто больше не спросит: «Ну, а как твои дела, Билли?».
– Я тебе в-всё равно не верю, – сказал Билл в один из воскресных вечеров, когда ему полагалось быть дома, готовиться к школе, но он был черт знает где, и родители по-прежнему не задавались вопросом, где именно. Роберт, выцеловывающий влажную дорожку на его шее, не остановился даже на секунду. – Я д-думаю, ты сделал это сп-сп-специально. Ты видел, что Дж-джорджи упал на д-дорогу и не затормозил.
Чем больше он узнавал мистера Грея, тем больше ему казалось, что эта мысль верна.
Роберт неприятно хихикнул. В его шею. И чужой смех булькнул в горле. Билл посмотрел в лицо Роберта. Глаза смотрели безумно и внимательно.
– С такими заявлениями тебе надо выступить в суде, – серьезно произнес Роберт. – Присяжным понравится твоя версия.
– Я д-думаю, я виноват не меньше, чем ты, – заметил Билли. – Я д-думаю, мне не б-было так уж плохо в тот день, но я п-просто не х-хотел с ним играть. Я д-думаю, я д-должен был смотреть за младшим братом, н-но я остался дома, читать книжку. И теперь п-плачу за это.
Он снова посмотрел на Роберта — в его глазах не было осуждения.
– Хорошие родители не перекладывают на старших детей свои обязанности. Если ты не хотел с ним играть, то и не должен был, – спокойно сказал он, поглаживая Билла по боку. – Если твой брат был занозой в заднице, это не твоя вина.
– Он в-в-всё ещё жив, – раздраженно возразил Билл, со злостью уставившись на Роберта, невозмутимо обнимающего его одной рукой. – Хотя ты, наверное, с-сделал всё, чтобы это б-было не так. И не говори так о моем б-брате! П-понял?
– А то перестанешь приходить?
Роберт склонил голову, пристально его рассматривая. Смотрел взглядом человека, который точно мог бы сказать своим родителям: «Я сегодня был у того парня, что сбил Вашего младшего сына на грузовике. Весело, правда? Но это ещё не гвоздь программы. Самая соль — чем мы занимались».
– Нет, – наконец, сказал Билл. – А то я п-проткну тебя железным штырем или с-сделаю что похуже.
Роберт рассмеялся. Неприятно рассмеялся, по-клоунски. Безумные глаза блеснули, когда он приблизился к губам Билла.
Билл всё ещё не знал, зачем приходит.
Возможно, чтобы удостовериться, что не он один сошел с ума. Возможно, чтобы убедиться, что он — не самый плохой человек. Смотря с кем сравнить.