Круговое движение

Открыть, обновить, пролистать ленту, лайкнуть все новые фотографии. На пару минут залипнуть в его серые глаза на смазанной пьяной фотографии с дурацким тегом «#туса», где он и его невменяемые хоккеисты обжимаются на фоне заброшенного музейного павильона. Поскроллить комменты, разозлиться практически без повода, зная, что, в отличие от его сотен грудастых девиц, не могу бездумно отправить стикер-сердце с подписью «красавчик». — Разве? Так вроде могу, — разрешаю сам себе эту шалость и отправляю пошлый красный эмодзи. Черт с ним, пусть сам потом объясняет своим амбалам тонкости нашего общения. Курить не хочется: на столе пепельница забита утренними окурками, а на тонкой скатерти коричневые круги от кофейной чашки — следствие моей больной тяги влезть в жизнь Нико с разбега и без должного разрешения. Я выучил его «от» и «до»: расписание спортивных тренировок, размер обуви, марку дешевого оттеночного шампуня, номер старенького подъезда в угловой секции дома, код домофона из шести цифр, этаж. — Трудно не запомнить, если наши квартиры друг напротив друга, — продолжаю бормотать вслух, натягивая лосины по самый живот. Балетки складываю в аккуратный дизайнерский шоппер, на трико напяливаю мешковатый свитер, отросшие за лето волосы плотно закрепляю заколками. В сумку следом летят контейнеры с фруктами, батончики-мюсли, несколько яблок и бутыль лимонно-имбирной воды. С тоской провожаю взглядом бисквитные пирожные, оставшиеся с отцовских именин. — На том свете отожремся. Из дверей мы выходим одновременно, потому как обоим на репетицию к двенадцати. Разве что ему с палкой камень по льду гонять, а мне — шпагаты тянуть, пока задница не треснет. — Здарова, следопыт, — улыбается Нико, и мне приходится собраться с силами, чтобы не рухнуть на пол при виде его лица. — Не называй меня так, чувствую себя каким-то больным извращенцем. — Да? — тянет с искренним изумлением, но сквозь его губы, приоткрытые от протяжного «а», так и проскальзывают смешинка за смешинкой. — Кто-то пересидел утром в фейсбуке на час больше положенного? То-то все мои посты филигранно «пролайканы». Кидаю на него сердитый взгляд и, нажимая на кнопку лифта, раздраженно интересуюсь: — Ты можешь хоть немного соответствовать своему образу «тупого хоккеиста»? Откуда такие умные слова в лексиконе? Я знаю, что он знает. И уж точно догадываюсь, что и насчет самого себя он не больно и скрывается: вся моя лента твиттера закидана его едкими комментариями, заумными вставками и ссылками на википедию, когда я в очередной раз лажаю с грамотностью. А еще нутром чувствую, как и в любой зрелой влюбленности, что период первых притираний мы давно прошли, быстро перешагнув через пару ступеней. И теперь, флиртующие через идиотскую слежку за собственными жизнями, находимся где-то между этапом осознания своих чувств и нелепым первым поцелуем. Он мне нравится. Или я — ему. Пока что не давим друг на друга, просто ходим кругами и прощупываем: Нико серфит по моему профилю в линкедине, я — по его закладкам на фейсбуке, он — тень моей ленты твиттера, я — его ярый фанат в инстаграме. И, что главное, никто никого не убеждает, что это странно. Если не считать его дружков по клюшке, которые не стыдятся своих привычек крикнуть мне в спину очередные колкости. — Подвезти? — спрашивает он, когда мы спускаемся на первый этаж. И заранее знает, что я отвечу «ага»: на передних сидениях по понедельникам, средам и пятницам, в дни наших тренировок, всегда пустуют водительское и пассажирское. Во все остальные вторники и четверги я, проходя мимо его покоцанной тачки, удивляюсь той куче хлама, что он успевает накинуть в эти промежутки. — Ага. Мы забираемся в машину, где я уже почти по-хозяйски подключаюсь к его колонкам и врубаю не-свой-плейлист, нагло украденный из его репостов избранного в спотифае. И я знаю, что он подмечает это, потому как нагло прячет улыбку в шарфе. — Вбей адрес, только поставь промежуточную точку в «Бискью», хочу кофе перехватить, — он тянет мне свой телефон. Не спрашиваю пароль, я давно его запомнил, вбиваю по памяти. На заставке мобилки — картина «Влюбленные» Магритта, которую я запостил вчера в ленте. Не комментирую, но в душе ликую: он всегда крадет себе всё мое, присваивает без стыда и совести. Ставлю два адреса, нашего спортивного комплекса и кофейни, и откидываюсь назад. В машине пахнет ароматической подвеской и моим парфюмом, и это не может не радовать. Мы выезжаем на шоссе, пока из колонок тихо льется музыка Нико в гитарных переходах. — Я выложу вечером новые треки, — как бы между делом сообщает он, но я-то знаю к чему он клонит. Хочет утопить меня в своих песнях, чтобы я без них и без самого Нико дышать не мог. Но я уже и так не могу, потому что слишком привязался к нашим интернет-догонялкам. — Давай что-то спокойное, ладно? А то под вчерашние с трудом уснул, слишком много битов. Мне уже гораздо легче признаваться в том, что я весь по самую макушку увяз в этих новых чувствах и что засыпаю теперь только с наушниками под плейлисты соседа-хоккеиста. И Нико это нравится — не заметить это абсолютно невозможно. — Как скажете, ваше Высочество, — смеется он, сворачивая вправо. Меня слегка заносит, и я упираюсь лбом в прохладное стекло. За окном уже потихоньку просыпается весна, как и во мне самом — медленно, без лишней торопливости, почти что сонно. Нико просит у меня зажигалку, и я, естественно, делюсь. Кроме него никто из близких не знает о моих вредных привычках: я пишу о них только в твиттере, в котором три подписчика: два бота и сам Нико. Он курит такую же марку сигарет, поэтому перед каждой тренировкой, чтобы не получить нагоняй, просит у меня миниатюрку парфюма. Аккуратно делает три нажатия — шея, запястье, шарф. И я всегда представляю, как следом прохожусь губами по его небритой щетине, крепким, натренированным рукам, чтобы потом уткнуться носом в дорогую ткань, пропитанную моим же запахом. Но пока что это все выходит за грань наших «вокруг да около», и я не хочу ускорять и без того ценное время. Мы заезжаем в кофейню около одиннадцати, чтобы было время неспешно позавтракать. Я первым встаю к кассе и, когда подходит моя очередь, делаю заказ: — Латте с ореховым сиропом и шоколадной посыпкой. Нико улыбается за моей спиной, следит, как я отсчитываю золотые: — Двойной эспрессо и стакан воды. Мы садимся за дальний столик на улице. На Нико большой спортивный бомбер с зелеными быками, маскотом их команды, и мне до ужаса хочется себе такой же. Но у меня в сумке не перчатки для хоккея, а черные балетки, и куртка местных знаменитостей мне недоступна. Разве что мой коренастый сталкер сам повесит ее на мое плечо. — Ваш двойной эспрессо, — сообщает молоденькая официантка, поглядывая на Нико, и я догадываюсь, что она его клеит. Но это и не удивительно, потому что выглядит он на все сто. Только вот Нико непрошибаем, он с благодарностью кивает и забирает «свой» кофе, чтобы тут же протянуть его мне. И, конечно, получает латте с ореховым сиропом. — Ты запомнил мои вкусы? Мне приятно, — благодарит меня и больше не оглядывается на девчонку, смотрит прямо мне в глаза. А я и не против, мне нравится наши игры в «узнавание». Вспоминаю его пост в фейсбуке недельной давности из «Бискью», где он и его дружки напиваются молочным кофе, а пенка от взбитых сливок блестит на губах Нико. Нетрудно узнать, что нравится твоему сталкеру, если сам сталкеришь за всеми его социальными сетями. — Ты тоже хорош. Как нашел мой профиль в форскуэре? Там был только один отзыв годовой давности на отвратительный эспрессо из кофейни у залива. — Секрет фирмы, — усмехается Нико, и я восхищаюсь его яркой и беззаботной улыбкой. Он только что без грамма стеснения признал, что следит за мной с той же ревностной тягой, что и я — за ним. И, да, я тащусь от этого безумия, которое мы делим на двоих. Пока я пью, ощущаю на себе его взгляд. Как он пялится на мои дешевые заколки по тридцать центов, как опускается ниже, чтобы изучить мою тонкую шею, как следит за моим дыханием. И это всё — его прямолинейность, в каком-то смысле похабность, открытость — заводит меня до безумия. Он точно нравится мне. И я ему — тоже. Мы оба это знаем, но вдвоем не спешим, потому что тащимся от этих моментов, от осознания своих чувств, от своей же натуры преследователей. Я достаю батончик мюсли, открываю и медленно ем. И знаю, что он наблюдает за моими губами. — Как твоя стопа? — интересуется Нико, распечатывая новую пачку сигарет. В этот раз я не ловлю его вслух, но подмечаю, что историю из инстаграма, где я жалуюсь на отвратительный глиссад, после которого пришлось заматывать ногу бинтом, Нико тоже не пропустил. — Болит, — отвечаю, посматривая вниз. Лодыжка действительно припухла, и, делая каждый шаг, я упорно хромаю на правую ногу, — и это обидно, потому что обычно я изумителен в глиссаде. — Это то, где ты скользишь вбок? Я видел, красиво. — «Скольжу вбок», ужас, никакой романтики. Это же балет, Нико, здесь все витиевато, без простых скольжений. Только восхитительный точный прыжок в слайде по полу. Восторг! — Ну прости, что я хоккеист, — смеется он и пожимает плечами, — у нас везде сплошное скольжение, подсечки и маскулинность изо всех щелей. Не то, что у вас, нежная принцесса. — Кто из нас еще принцесса? — отвечаю подколом на подкол, указывая на свой стаканчик двойного эспрессо. — Не я пью эту молочную ерунду на ореховом сиропе. Нико изгибает брови и довольно щурится: — Туше! Когда мы добираемся до комплекса, он сам открывает мне дверь и помогает выбраться из машины. И до самого зала ведет меня за плечи, как будто так и надо. Насмешливые взгляды своих прихвостней, собравшихся кучкой у входа, беззаботно игнорирует. — Нормально? — уточняет он, и я понимаю, что спрашивает про ногу. Но, когда идешь плечом к плечу со своей первой влюбленностью, забываешь про любые травмы. — Угу, спасибо, что провожаешь. Он держит меня крепко, пока мы спускаемся по лестнице вниз, и, клянусь, слегка приподнимает, чтобы мягко опустить на последней ступеньке. У входа тормозит, чтобы оглядеть меня напоследок: — Будь аккуратнее, принцесса. Я не успеваю ответить, потому что тренер, замотанная в трико, все еще не снимающая из года в год хитон, громко окрикивает нас: — Нико, твоя секция в другом крыле! Что ты тут забыл? Опять доводишь моих мальчиков до слез? Она никак не может выкинуть из головы, что он больше не тот горделивый хулиган, и единственные слезы, которые он может у меня выбить — от неслучившегося поцелуя. — Все хорошо, мадам, он просто помогает мне дойти, — вступаюсь я, но женщина мне не верит. — В прошлый раз ты отделался выговором, но на этот раз я так просто от тебя не отстану. Нико коротко кивает ей, мне — машет на прощание. Уже ему в спину кричу: — До вечера! Когда он уходит, я поворачиваюсь к тренеру: — Пожалуйста, не ругайте его. Он действительно мне помог. — И никаких издевательств? — Никаких издевательств. Тренировка проходит на удивление бодро, хоть я и упорно лажаю на жете, пропускаю свою очередь на револьтад, а потом и вовсе до вечера тянусь на коврике у зеркала. Партнерша помогает мне опуститься на шпагат, контролирует мои бедра и с интересом шепчет: — Что у вас с Нико, черт тебя дери? Девчонки уже тебя ненавидят. Но я не готов пока давать названия нашим догонялкам, спешно отшучиваюсь: — Пусть сначала научатся прыгать двойной тур-ан-лэр, раз есть время обсуждать глупые слухи. Она пытается раскрутить меня на подробности, но я плотно сжимаю губы и опускаюсь к ноге, прижимаясь к ней грудью. Мышцы после стольких лет уже не гудят от боли, а спокойно принимают привычное положение. Мое тело растянуто и гибко, как веточка ивы. На перерыве ем фрукты и незаметно выскальзываю из зала. Бежать с подвернутой ногой неудобно, но я умудряюсь за десять минут доползти до западного крыла и, спрятавшись за инвентарем, понаблюдать за Нико. Тот наматывает круги по льду, катая за собой шайбу, и выглядит при этом так, что у меня текут слюни совсем не от приторно сладкого персика. Я ничего не смыслю в хоккее, а спортивный ажиотаж нахожу только в па де сизо и кабриоле, но это не мешает мне во все глаза пялиться на его широкую спину. И представлять, как идеально будут смотреться мои тонкие ноги, обвитые вокруг его бедер. Потому что я уже знаю, что отдамся ему в тот же момент, как он попросит. Или когда просто выпадет такой шанс, ведь я дрожу от одной мысли, понимая, что у нас разные раздевалки, и мы никак не сможем помыться вместе в душевой. Я возвращаюсь к станку почти вовремя, но все равно получаю выговор. Тренер все еще видит в моих побегах предательство, но мне все равно: меня несет к Нико каждый божий день, и это уже не просто привычка, а мания. — Он не подарит тебе счастья, милый, — она наклоняется ко мне и рукой давит на спину, чтобы прижать меня к ноге и увидеть «дансе маджик», как ей нравится повторять. До меня доходит, что мои чувства, видимо, написаны на лбу, потому что скрываться я никогда не умел. — Я сам решу, что мне делать с моей личной жизнью! — шиплю себе в коленку, когда тренер берет мою здоровую стопу и наклоняет к деревяшке, прогибая до невозможности. Я все еще не чувствую той жгучей боли, как в первые недели занятий, но меня все равно покрывает мелкой рябью дрожи от ее прохладных тонких пальцев на моей щиколотке. — Он хулиган, грубиян и хоккеист! — последнее сказано таким тоном, что мне остается только рассмеяться. Ее аргумент понятен: наш мир танца — волшебство, пластика, искусство, а вся эта беготня по льду — варварство и вульгарщина. — Ты достоин большего! — Вы лезете не в свое дело. Она смотрит на меня сверху вниз косым колючим взглядом и тихо шепчет: — Что скажет твой отец, когда узнает, за кем ты бегаешь? — Ничего, и это не ваше право — говорить ему об этом. Вы мне не мать. Я знаю, как больно ее бьют эти слова, потому что лицо родной матери я не помню, зато тренер — её имитация с моих ранних лет. Но слишком много воли она дает себе в моей жизни, в моей любви и в моих решениях. — Следующее упражнение делаем без поддержки, встаем в центр зала, — она быстро отходит от меня, и я напоминаю себе, что позже, когда с Нико все наладится, мне стоит хорошенько извиниться. После тренировки, потный и разбитый, долго размокаю под душем. Повязку с ноги приходится снять. На улицу выхожу уже затемно. Мои волосы слегка влажные, но я спешу на парковку, где Нико, прислонившись к капоту, пинает асфальт кроссовком. — Устал? — спрашивает, когда я прыгаю на переднее сидение. — Нас загоняли в хвост и в гриву, думал, что не выдержу, — вспоминаю последние связки под Вериковского и морщусь. — С такой ногой мне стоило бы сидеть дома. — Может, отдохнешь недельку? — Не могу, на носу концерт, остался месяц. За это время должен наверстать упущенное. — Опять «Пламя Парижа»? — Нико напевает мелодию, под которую я скакал Пьером баллоте. — Нет, благо решили закончить с этой безвкусицей. Долой революцию, как говорится. Ставим «Пана Канёвского», буду Ярошем теперь, образ Пьера откладываю в дальний ящик. — Пригласишь на премьеру? — интересуется он, когда мы выезжаем с парковки на дорогу. У Нико слегка согнут локоть, и я, игнорируя вопрос, наклоняюсь ближе. — Что с рукой? Он с оттяжкой выдыхает и перестает делать из себя непобедимого героя. Поджимает губы и скрипит от боли: — Не состыковался с напарником, полетели кубарем после хита. — Сильно болит? — Не сильнее, чем твоя нога, принцесса. Переболит, если подаришь билет на своего «Пана». Мне и приятно, и страшно от того, как мой рот мгновенно растягивается в улыбке. Как мало мне нужно, чтобы почувствовать на языке вкус счастья. — Подарю. Один? Нико с удивлением оглядывает меня: — Ну, если ты на сцене, то один. А если нет, то два, на тебя и на меня. То ли по моему лицу все действительно предельно ясно, то ли меня выдает пресловутая улыбка, но, как только мы останавливаемся на светофоре, Нико на полном серьезе добавляет: — У меня никого нет. А если бы и был, то не тогда, когда я трачу все свое время, чтобы посталкерить за маленькой балериной. Я опускаю взгляд и ощущаю, как щеки становятся пунцовыми. Шепот громче вопля: — Так ты признаешь, что следишь за мной? — Только после тебя. Но я не признаюсь. Мне хватает и его осторожного шага в мою сторону. Даже крошечный, но такой важный. Заставляет чувствовать себя по-дурацки влюбленно. — Ничего подобного, я не занимаюсь такой ерундой, — вру ему и глупо улыбаюсь в отражение на стекле. — Конечно, — соглашается Нико, — не занимаешься. Всего лишь переслушал всю мою музыку, пересмотрел все рекомендованные фильмы, заклеймил всю мою ленту своим присутствием. Да ты знаешь обо мне больше меня самого! — Я еще не нашел твой профиль в «гриндере», так что мне расти и расти. — Как и я — твой. Мы молча едем до самого дома, мне неловко за себя и свои слова. И немного колет в груди от того, что попал в самую точку. Конечно, у него есть аккаунт, как может быть иначе, это же Нико. Тот самый Нико, от которого толпа фанаток хочет родить ораву темноволосых хоккеистов, а молодые мальчишки штабелями укладываются к нему в ноги. Но он первым нарушает тишину: — У меня нет профиля в «гриндере». А у тебя? Я мну футболку руками, потому что теперь мне, черт подери, дважды неловко. — Есть. Был, — поправляю на ходу. Мне не хочется, чтобы он думал, что наши игры в следопытов для меня ничего не значат. — И как? Успешно? Давлю в себе желание выпрыгнуть из машины сиюминутно. — Ну, в каком-то смысле. — А, понял, — Нико догадлив до ужаса, мою фотографию с белобрысым хип-хоп танцором Жозе вспоминает сразу, — ты про того парнишку, который обжимал тебя на прошлогодних «Талантах»? Я киваю. С Жозе все было скучно, быстро и совсем не так, как хочется с Нико. — Вы встречались? — Нико, пожалуйста, хватит, я сейчас сгорю от стыда. И, нет, боже, мы не встречались. — Так ты уже совсем не принцесса? А настоящая королева? — смеется он. До меня доходит, что мы обсуждаем мою девственность в тот самый момент, когда мое лицо чуть ярче цвета алого капота соседней машины. — Прекрати, умоляю, — я зарываюсь в куртку по самый нос и молюсь, чтобы на пути больше не встретилось ни одного светофора. — Жаль, — вдруг произносит Нико, — я опоздал на целый год. Слишком долго изучал твои стихи на «ватпаде». Меня бьет током от его внезапных слов. И это тот самый случай, когда ни куртки, ни собственных ладоней не хватит, чтобы скрыть смущение. Он читал! Господи, он читал все это мракобесие, которое я бездумно постил, надеясь, что никто и никогда не доберется до моих тщетных попыток излить душу. — И давно ты читаешь? — мямлю я. Мне не хватает воздуха, жму кнопку, и через приоткрытое окно до меня долетают запахи города. — Ага, давно. — И ты до сих пор… — И я до сих пор читаю. Наскоро пытаюсь вспомнить, что я там понаписал, и какой фразой сейчас можно перекрыть этот позор, но такой не существует. Не тогда, когда я выставил тот бред про Нико, где его образ нельзя не считать. — Не злись, пожалуйста, мне понравилось — просит Нико, пока я прихожу в себя. Он коротко зачитывает по памяти. — «Холоднéй той ледóвой корки только цвет твоих серых глаз, я заложник станка и снорóвки, а ты раб хоккейных проказ». Я не сразу понял, что это про меня. Только когда ты выставил четверостишье «влюблядь», где… — Остановись! Да-да, — я истерично машу руками, — это все про тебя, только хватит! Иначе я расплачусь, Нико. Ты не должен был это видеть. — Ладно, прости, не должен был, но увидел. — Ты придурок! Ты всё знал и молчал, — я почти кричу, — а я как дурак вел себя все это время! Нико паркуется под домом, но не дает мне и шанса выскочить из машины, сразу блокирует двери. — Я не молчал, я потихоньку влюблялся. Почти перехожу в истерику, когда снова накидываюсь на него, на этот раз со сжатыми кулаками: — В кого? В придурка, который год по тебе сохнет, слушая все твои песни? Смешно тебе было? Нико мягко перехватывает мои запястья и коротко прижимается к ним горячими губами: — В грациозную, беснующуюся на ровном месте ищейку. — Да пошел ты! — Не пойду, — веселится он. Мои руки в его ладони выглядят совсем игрушечными, кукольными, — пока сам не прогонишь.