Весна приходит в Нарготронд

      Как прекрасен и неповторим аромат весны, носящийся в нагретом солнцем воздухе! Особенно приятно чувствовать этот ни на что не похожий, безошибочно узнаваемый запах, когда стоишь на залитом светом Анара балконе и взираешь с высоты полета орла на город и долину, надежно защищенную Окружными Горами от любых посягательств из вне. Тургон глубоко вдыхает и крепче сжимает резные каменные перила. От такой высоты у того, кто впервые поднялся сюда, на одну из самых высоких городских башен, может закружиться голова. Но сам Тургон наслаждается высотой, а также даримым ею зрелищем раскинувшегося под ним, сияющего белизной каменной кладки города, первой бледной зеленью окруживших его полей и царственным видом гордо вздымающихся вокруг горных пиков, острые вершины которых вечно покрывает снег. Кажется, тело обрело легкость и, подобно орлам, парит в безграничной вышине. Дух захватывает от красоты вокруг и внизу. Глаза жадно всматриваются в очертания зданий и башен, словно ищут кого-то там, на городских площадях и улицах, орлиным зрением стараясь уловить стройный до невесомости силуэт, легкой походкой приближающийся к дворцовым воротам. «Не идет ли он ко мне?» — спрашивает сердце. А разум отвечает: «Он сейчас далеко…», возвращая Тургона из обольстительной грёзы. В такие моменты возвышенной радости Тургону всегда хочется, чтобы он был рядом. Чтобы тоже мог узреть этот великолепный вид, открывающийся с его балкона, вдохнуть полной грудью свежий теплый воздух, почувствовать на лице дуновение своевольного ветра, желающего спутать его роскошные золотые пряди. Замерев в одиночестве на широком балконе, Тургон так и видит, как Артафиндэ, стоя рядом с ним и неловко улыбаясь, бледной ладонью заслоняет ярко-голубые глаза от не менее ярко сияющего солнца, другой рукой придерживая норовящие упасть на лицо непослушные локоны. Его густые волосы, доходящие до поясницы, горят и переливаются в свете Анара. Его улыбка кажется чуть смущенной, но все же довольной. «Ты роскошно живешь, Турондо, — говорит он, и улыбка становится шире. — Я всегда знал, что ты — птица высокого полета…» И Тургон, окрыленный этими словами, взлетает в лазурную высь. Как же нестерпимо хочется прикоснуться к золотым волосам, дотронуться до изящной руки, до тонких, унизанных перстнями, пальцев! Тургон прикрывает глаза… Вот он уже летит на своем белоснежном скакуне. Подковы звенят о камни мощеных улиц и площадей города. Блестит на солнце, звеня капелью, серебряная сбруя, горит алым закатом бархат попоны. Словно мощнейший вихрь, проносящийся над горами, он распахивает настежь тяжелые створки массивных ворот: сталь, золото, серебро, железо, бронза, камень, дерево… Все сметает он на своем пути. Конь скачет крупной рысью на юг, вдоль течения Сириона. Всем своим существом Тургон стремится к нему, когда-то покинутому ради великой цели. Расставаться с Артафиндэ, с его Финнэ, всегда было нелегко. В первый раз Тургон сделал это еще в Амане, когда женился на Эленвэ, почти насильно отдалившись от не находившего себе места тоскующего Инголдо. У того оставалась Амариэ. Но смог ли он найти в ее объятиях утешение? Исход, разлука Финнэ с невестой и ужасная смерть Эленвэ в Хэлькараксе снова сблизили их. Оба долго не могли сделать решающий шаг. И вот, в разгар одной из особенно жестоких снежных бурь, Инголдо пришел к нему в палатку. Почти приполз, прокладывая себе путь сквозь снежные заносы. И снова между ними вспыхнуло пламя, что опаляло своим золотым сиянием, простирая над ними широкие крылья, защищая от ледяной стужи. Второй раз они расстались уже здесь, в Эндорэ. Никто из них двоих, вновь, как когда-то в отрочестве, ставших неразлучными, не хотел этого. Но Ульмо явил Тургону свою волю. И он, хоть и терзаясь предстоящей скорой разлукой, последовал ей, спасая народ. Тургон устремился ввысь, ища защиты у заснеженных горных пиков, а Инголдо предпочел зарыться под землю, спрятаться под холмом, заручившись поддержкой гномов и Среброманта, основать свой подземный мир… Нарог-Ост-Ронд. И все же Тургон уверен — он бы пришел. Будь известен ему путь, Артафиндэ снова пришел бы к нему пешком, пройдя сотни лиг и сто раз подвергшись смертельной опасности. Он бы принес свою арфу и играл бы, и пел бы в этих стенах для него одного, и смотрел бы только на него своими ярко-голубыми глазами, следя за выражением его лица. Но он не придет. Никто не знает и не должен знать пути в Гондолин. В этом его спасение… и проклятье. Однако на сей раз все иначе. На сей раз Тургон сам придет к нему. Король Гондолина придет к трону нарготрондского владыки хоть странствующим рыцарем, хоть простым менестрелем. Хотя, мастеру игры на арфе и лютне, Артафиндэ, самому больше подходит эта роль — бродячего певца, беззлобного и нежного, благородного и отважного, бесхитростного и доверчивого, словно дитя. Это прекрасное дитя Тургон, в своем воображении, лелеет и пестует, изнемогая в разлуке, любовно тоскуя и с каждым приходом весны порываясь отправиться в Нарготронд. И пусть он увидит там то, чего не хотел бы видеть никогда. Пусть убедится в справедливости своих ревнивых догадок. Это не сможет ничего изменить… Мысленным взором Тургон наблюдает, как другой темноволосый воин-принц, блестя глубокими синими глазами, склоняется к растерянно глядящему на него Финнэ. Куруфинвэ Атаринкэ… Да, Атаринкэ может. Атаринкэ хочет… Он искусен не только в кузнечном деле и всегда был неравнодушен к простодушному, неискушенному кузену. От него пахнет мускусом и каленым железом. Его голос глубокий и бархатный, когда он обволакивающе шепчет на ухо Артафиндэ его амилессэ: «Инголдо, мой Инголдо…» и коварно улыбается, охватывая сильными руками его плечи. Тургон тоже слышит этот заставляющий содрогаться внутренности шепот. А затем он видит Артафиндэ, который, словно в беспамятстве, лежит навзничь в дрожащем пламени свечи, выхватывающей из темноты смятые простыни чужого алькова. Артафиндэ жмурится, мотает головой, учащенно дышит, с шумом выдыхая и снова хватая воздух рваными вдохами. Он вздрагивает от дерзких, бесстыдных касаний и диких укусов-поцелуев. Он мечется и бьется под властно вдавливающим его в мягкое ложе неистовым Курво. Он ахает и протяжно стонет, загнанный в ловушку сильных рук, распластанный и беспомощный, а его волосы растекаются по постели, ниспадают с ее края тяжелыми прядями подобно золоту, что плавится в безумном пламени горна и течет в приготовленный тигель. Как же он красив в те моменты горячечного исступления! Невыносимое жаркое марево колет глаза, заставляя их слезиться. Но даже сквозь пелену слез зрелище изнеможденного Инголдо видится прекрасным и величественным. Оно манит Тургона, будоража кровь, горяча сердце, опаляя кожу на щеках и нагревая ладони.

***

      Образ смущенно улыбающегося ему Финнэ снова возникает перед ним. Инголдо стоит в немой задумчивости, виновато опустив ресницы, словно хочет, но не решается попросить, высказать вслух свое желание. «Приди ко мне!..» — просит его несмелый взгляд. И Тургон, тоже молча, покоряясь своему безумию, сверкая глазами, отвечает: «Да!». На сей раз он будет тем, кто принесет во владения Артафиндэ аромат весны… Тургон уверен — он сможет вопреки всему… Весной ворваться в Нарготронд, ветром неистовым всколыхнуть султаны камышей и тонкие тростинки вокруг берегов Нарога, заставить шелестеть молодую листву старых стволов стройных буков, стрелами солнечных лучей разить ковры из прошлогодних листьев, превращая их в цветущие шатры. Разрушить мороки зимы, иссушить слякоть, серебристым месяцем осветить потеплевший воздух ночи, хрустальными каплями дождя мерцать на перилах моста, ведущего к его владениям. Спешить к нему, вихрем вздымая знамена, колыхая стяги на ведущих под землю каменных вратах, что отворятся для него, впуская и тут же закрываясь, словно заключая в объятия. Его объятия крепкие, но бережные. Инголдо держит его, обхватив одной рукой за шею, пальцами другой впиваясь в плечо, зарывшись лицом в его разметавшиеся темные волосы, вдыхая запах дорожной пыли и ветра. Он улыбается широко, открытой счастливой улыбкой. Тургон не видит лица, но знает, эта улыбка сейчас светится на нем, заставляя светиться все вокруг, а самого Тургона — улыбаться в ответ. — Ты здесь! — восклицает Инголдо, отстраняясь, вглядываясь, продолжая улыбаться. — Вот, приехал посмотреть на Нарготронд… — виновато отвечает Тургон, а сам смотрит только на короля. — Я так рад! — качает он головой. — Уже и не чаял… Он снова смущается, отойдя на пару шагов, оглядывая высящегося перед ним Тургона. — Много воды утекло с тех пор, как мы вместе пили мирувор, — говорит Тургон, не зная, что сказать. — Турьо… — блаженно произносит Артафиндэ. — Финнэ… — выдыхает Тургон, пожирая его взглядом. Слова льются безмолвным потоком в осанвэ, не тревожа покой королевских чертогов. Потом они ходят по залам и пещерам. Тургон глядит вокруг и вверх, на каменный куполообразный свод, и слушает мелодичный голос, рассказывающий ему о строительстве ворот и дамбы, об устройстве подъемных механизмов, о трубах для фонтанов и кипучих водах Нарога, что течет, бурля, под их ногами. Тургон не видит красоты резных стен и потолков, не слышит оглушительного шума реки. Внутри него бушует, разливаясь по венам, перехватывая дыхание, другая стихия. В ушах звенит голос Инголдо, а перед взором неотступно стоит он сам, одетый в парчовые золотящиеся одежды, с золотым венцом в золоте волос. Он сияет и переливается, и глядит прямо в душу своими лазурными глазами. Что же в них есть такого, что всегда заставляло Тургона подолгу смотреть в эти глаза, не в силах отвести взгляда? Спокойствие? Мудрость? Блаженство? Его красота сочетает в себе набожность ваниар, ученость нолдор и беззаботность тэлери. Он похож на отца, но бывает мечтателен и задумчив как мать, а еще пылок, своеволен и упрям, как истинный нолдо. Когда они наконец остаются одни, Тургон стремится прочесть в глазах Инголдо то, что так тревожит его в навязчивых видениях — «Куруфин?». «Нет!» — возмущенно восклицает он, произнеся в осанвэ одно лишь это слово. Время замедляется. Тургон слышит, как гулко и часто бьется внутри него горячее сердце. «Я ждал тебя… — снова доносится обращенное к нему осанвэ. — Хоть и не верил до конца, что ты явишься… Ты принес мне весну» — совсем тихо шелестит, касаясь напряженного сознания, сладкозвучный голос. Артафиндэ улыбается уголками чувственного рта, опуская ресницы. Руки Тургона сами тянутся к мягким волосам и шероховатой ткани одежд Инголдо. А тот стремится переплести их со своими, шагнув к нему, сливаясь в новом объятье. И вот он, самый трепетный миг — их первый поцелуй после столетий разлуки. Губы у Инголдо мягкие, теплые, податливые и сухие. Зато внутри его рта кажущаяся сладкой от выпитого перед этим меда влажность. Его язык неторопливо обнимает язык Тургона и слегка дрожит, и сам Финнэ дрожит. А Тургон весь словно вибрирует, поддаваясь нахлынувшему возбуждению. Не прерывая объятий, он подводит Инголдо к кровати и опрокидывает на нее, мгновенно вспоминая, как это было между ними раньше. Тургон опускается на него сверху, упираясь руками в матрас, разглядывает раскрасневшееся лицо и растекающиеся по покрывалу тяжелые золотистые пряди. В закатных лучах Анара они кажутся темнее, отливая медью. От Инголдо пахнет чем-то теплым, телесным, но невообразимо приятным и близким. Тургон помогает ему избавиться от украшений и одежд, хочет вдохнуть глубже, отчетливее уловить сводящий с ума запах. Зрелище обнаженного Артафиндэ намного прекраснее вида, открывающегося с его балкона в Гондолине. Затаив дыхание, Тургон любуется. А Инголдо трепещет предвкушением, не смея взглянуть на него, но рукой потянувшись к шелковому поясу на его талии. «Он тоже хочет видеть меня таким, какой я есть…» — проносится в голове Тургона, и он в единый миг выпрыгивает из сапог и сдирает с себя одежду, стремясь поскорее показать Артафинддэ, чего тот был лишен все время, пока они не виделись. Начало сумерек окрашивает его бледную кожу в розовато-оранжевый цвет. Инголдо восхищенно взглядывает на него, а потом легко проводит ладонью вдоль спины, пока Тургон, наклонившись, стаскивает с него сапоги и остатки одежды. Это прикосновение — последняя капля… Во рту Тургона мгновенно пересыхает, а член дергается вверх от возбуждения. — Готов? — чужим задыхающимся голосом спрашивает он, выпрямляясь, сверкая глазами на выжидательно замершего на ложе Инголдо. Тот вздрагивает всем телом, осматривая с ног до головы высящегося над ним кузена, но кивает, чуть подавшись вперед, сгибая в коленях длинные ноги. «Как ты хочешь, чтобы я взял тебя?» — прошивая его взглядом, спрашивает Тургон в осанвэ. Теперь осанвэ меж ними снова, как прежде, прочно. И Финнэ, потупившись, поджимает красивые губы. Он молчит, но Тургон уже знает ответ. Не медля ни мгновения, он опускается на колени перед кроватью, шире разводит в стороны стройные ноги кузена, смачивает слюной пальцы, затем аккуратно вводит внутрь, начиная одновременно шептать в осанвэ самые ласковые слова. Инголдо лишь прерывисто дышит. Кожа его горячая, а внутри он податливый и мягкий. Тургон знает, как надо трогать его там, внутри. Он любил и умел когда-то так делать, доводя Финнэ до всхлипов, откровенных стонов и заставляя сходить с ума. Теперь и сам Тургон близок к сумасшествию. Он так давно не прикасался к Инголдо, так давно не ощущал его кожу, его запах, его дыхание и частое биение его сердца, что теперь не может остановиться, оглаживая белоснежную поверхность бедра, целуя нежный впалый живот, продолжая пальцами разминать внутри него, нажимая на ту волшебную точку, прикосновения к которой и ему самому когда-то, в другой жизни, приносили небывалый восторг. А теперь он желает видеть наслаждение Финнэ. И оно такое же, как тогда, когда они, будучи совсем юными, делали это в Амане. Инголдо сначала весь сжимается, напрягая мышцы, крепко сцепив зубы, но Тургон удерживает его, шепчет, что он здесь, рядом, и тот постепенно отпускает себя, откидывается на покрывала, стонет, не замечая ничего вокруг. В этот момент Тургон наконец поднимается на ноги и проникает в него, сразу погружая весь без остатка член внутрь вздрагивающего и задыхающегося Инголдо. И тот, казалось, нетерпеливо ожидавший этих новых ощущений, подается вперед, ему навстречу, проводя вверх-вниз вдоль собственного естества. Двигаясь короткими рывками, Тургон не сводит глаз с лица кузена. Как же оно прекрасно в эти мгновения! Все блаженство мира отображается на этом совершенном лице. Отрешенный, с полузакрытыми глазами, с приоткрытым ртом, Финнэ словно парит в недостижимой вышине, вместе с орлами Манвэ. И Тургон в осанвэ описывает ему то, что он видит — залитые солнечным светом площади и улицы, высящиеся, одна выше другой, белоснежные башни, сияющие золотом и серебром полукруглые купола святилищ, высочайшие неприступные крепостные стены, гордо развевающиеся на легком ветру знамена двенадцати Домов. Гондолин… прообраз покинутого когда-то Тириона. — Ах! — вырывается из груди Инголдо отрывистый восхищенный возглас. Его глаза широко раскрываются, но смотрят не на Тургона, а куда-то вверх, сквозь окружающие их стены. И вот уже его сотрясает новая дрожь, и семя струей выстреливает из истерзанного тонкими пальцами члена. Видя это, Тургон делает еще несколько особенно отчаянных рывков и тоже оказывается в плену сладостных ощущений, поднимающих его дух на вершину упоения, с силой вброшенного внутрь прикрывающего глаза рукой обессиленного Финнэ. — Я видел, видел… — шепчет он, тяжело дыша. — Теперь я понял, почему ты ушел на север, в горы… — Я вернулся к тебе, — глубоко вдыхая, изменившимся голосом отвечает Тургон. — Я вернулся, чтобы просить тебя уехать со мной. — Уехать? — переспрашивает Финнэ, подбираясь и сворачиваясь среди измятых покрывал, светясь на них золотым самородком среди бурой горной породы. — Я хочу, чтобы ты и наяву увидел Гондолин… — произносит Тургон укладываясь рядом и обнимая Инголдо поперек груди. — Я поеду с тобой, — голос короля Нарготронда снова обретает свою всегдашнюю мелодичную приятность. — Но совсем не ради Гондолина… Ничего не ответив, Тургон придвинулся ближе к горячему, покрытому испариной телу Инголдо и стал блаженно вслушиваться в его дыхание и в слышный отовсюду шум реки. Бурный Нарог шумел по-особенному — живее, громче, звонче. Воздух дрожал и тоже звенел, напоенный запахом прохладных подземных вод. Оранжеватый свет зажигавшихся в залах и переходах светильников горел ярко, создавая вокруг обманчивое уютное тепло. Все вокруг просыпалось, обновлялось, оживало. В Нарготронд пришла весна.