stannum
stibium
Гравировки пестрят перед глазами, отпечатанные по всему периметру класса — грубовато-изящные, ровно-готические, бросают золотистые отблески, заставляют искать определенный угол, под которым откроется следующее слово — эта игра может продолжаться до бесконечности: надписи расходятся круговыми волнами, и к концу одной фразы забывается другая; но спокойное ожидание утомляет ещё сильнее — ты и без того упустила слишком многое, несокрушимо пропустила момент, когда можно было терять время, совершать ошибки и никуда не торопиться. Теперь у тебя — цель. Впитываешь знания, запутываешься в собственных записях, жадно хватаешься за каждую возможность — истинная Когтевранка, — зачерпываешь ладонями, нацарапываешь поверх предыдущих, с детским восхищением сплетаешь общую сеть: в ней множество дыр и сотни спутанных нитей, вязь грубая и торопливая, но это единственное, что может тебе предложить столь позднее начало обучения, когда все остальные уже давно выжгли в себе подобный энтузиазм и теперь просто латают и штопают пробелы, готовясь попрощаться с Хогвартсом — пятый курс спокойный и правильный, расслабленный, но сконцентрированный на экзаменах. Ты за ними не успеваешь — разрываешься между обязательной программой, дополнительными занятиями и болезненным вливанием в коллектив — они друг друга знают со времён первых начинаний и ошибок, у них бесконечное количество общих воспоминаний, а тебе ещё только предстоит знакомство с этими стенами; и ты стоишь, встревоженная навалившейся ответственностью, одурманенная запахом сушеных трав, что хрустят под пальцами, и впитываешь каждую деталь — даже чрезмерно. Именно поэтому ты замечаешь значок мракоборца, о котором шептались в классе. И горькую складку в тени губ — замечаешь тоже. — Он может исцелить некоторые раны, но далеко не все, — профессор Шарп отводит потемневший от воспоминаний взгляд, отстукивает пальцами что-то задумчиво-невеселое по столешнице — а ты стоишь, задыхаешься горечью осознания, пока жар печи под котлом бьёт по твоим коленям, и разглядываешь его руки, в которых порхает тонкое перо — широкие ладони, загрубелые, бледные от россыпи шрамов — на них кожа пергаментно-тонкая, особенно уязвимая. А его тёплое пальто поверх костюма-тройки заставляет внезапно остро почувствовать холод подземелий. Ты впиваешься пальцами в баночку с листьями бадьяна до тонкого хруста стекла, и смотришь на профессора непростительно долго, уже после того, как остальные приступают к приготовлению зелья — твоя первая ошибка. Поэтому ты и встречаешь его прямой взгляд — внимательный, изучающий, хмурый — новое лицо, о котором все говорят, маггловская девчонка с внезапно открывшимся даром, — и он уже готов подойти к тебе, направить и подсказать, ведомый преподавательским чутьём — но ты легонько ведёшь головой в сторону, и берешь в руки ступку — эти движения знакомы уже давно, успела выучить порядок действий и правильные пропорции, пригодилось не единожды — и, по истечении указанного в рецепте времени, протягиваешь профессору Шарпу склянку резво, с налётом почти-самоуверенности, и синий галстук твой говорит сам за себя. — Судя по тому, что я слышал о ваших подвигах в Хогсмиде, — он чуть морщится, отводит взгляд, потому что внезапно в твое юное лицо смотреть становится неловко: он ведь должен был быть там, не смел позволить тебе попасть в подробную ситуацию — как мракоборец, защищающий людей; и как преподаватель, защищающий своих студентов, но предложение он всё-таки озвучивает: — Вам не помешает изучить защитное зелье Эдурус. Защитное зелье — произнесенные слова остаются осадком, окрашивают эмоции в необходимый оттенок: опасение, настойчивость, забота — и зельевар дёргает уголком губ в полуулыбке, потому что видит в твоих глазах искрящееся отражение энергичности профессора Фига, и понимает, откуда берёт начало твоя гриффиндорская рискованность, хотя облачена ты в цвета Когтеврана — и даже разрешает взять ингредиенты из собственных запасов. Чуть позже ты вернёшь ему их, и принесёшь даже больше, незаметно — наивная! — добавляя к остальным. А он позволит пользоваться котлом во внеурочное время — подобная тяга к знаниям вызывает одобрительные усмешки и развёрнутые ответы. Но всё это позже — а пока тебя ожидает то, что и станет началом конца. Так иди же — ведомая любопытством и попыткой стать частью этого мира. Внутри остро горит осознание собственной уникальности, распаленное похвалой — и беспрекословно-мягкое доверие наставника, и благодарность местных жителей — всё это, несомненно, окрыляет, заставляет бросаться помощью самоуверенно. Даже если она подразумевает воровство из преподавательского кабинета. Остатки воспитанности уговаривают передумать, сбросить с себя оковы чужого влияния — Гаррет улыбается тебе медово, солнечно-рыжий, обворожительно-честный, уговаривает нарушить правила в обмен на услугу, безмолвно обещает симпатию и дружбу — нужно только помочь, и ты, как зачарованная, киваешь — это ведь шанс! вот оно, не упусти! — и хотя вежливость запрещает тебе находиться здесь дольше положенного, а яркие перья царапают обещанием — всё равно оттягиваешь момент принятия решения, позволяешь себе передумать, и взгляд твой продолжает бегать по бесконечным рядам пыльных баночек с острыми росчерками надписей, стекает каплями вниз по длинным позвонкам свечей, ловит торопливо тусклые блики на деревянном столике, все коробочки и скляночки, артефакты и статуэтки, обереги и книги, — и, окончательно осмелев, — ворочает страницы записной книжки и стопки писем. мракоборческий центр.. нездоровое оживление.. ведущих наблюдение.. ожидайте дальнейших указаний — сердце твое трепещет от раскрывающейся тайны, фразы рвутся, оседают в подсознании, ингредиенты оттягивают глубокий кармашек мантии, и всё естество тебе советует поскорее уходить, унести с собой то, что не следовало видеть — и ты резко делаешь шаг к широкому комоду, непослушными пальцами отделяешь пёструю щёточку из общего пучка — невозможно заметить пропажу одного пера, думается тебе, пока детальное изображение какой-то твари напоследок притягивает твоё внимание, заставляя замешкаться. Запуская механизм. — Я переоценил ваши способности, если вам кажется, что в зелье Эдурус необходимо добавить перо фвупера, — голос разрезает пространство плавно, почти добродушно: чуть насмешливый, негромкий — казалось бы, он открывает возможность отшутиться, извиниться и уйти только вот глаза — чёрные-чёрные, мерклые, остро изучающие, грозовые — обещают совершенно иное. Твои пыльные лоферы утопают в стоптанном ковре, узкое окно за спиной, кажется, вовсе перестает пропускать серый свет, а огонёк на восковом огарке в бронзовом подсвечнике трепещет вместе с тобой. — Профессор, я... — Или, возможно, вы внезапно решили испробовать что-нибудь новенькое? Похвальное стремление к самообразованию, — он ступает неровно, и широкий разлёт плеч его перегораживает проход, скрадывает пространство; и ты оказываешься прижата к широкому шкафу, касаясь заострённо-напряжёнными лопатками мутного стекла так, что чудовищные скелеты на полках перестукивают косточками. — Тогда какое отношение к этому имеют мои запасы? Ты не опускаешь взгляд, хотя очень хочется — лишь в защитном жесте вскидываешь ладонь к шее, совсем позабыв о том, что пальцы твои уже крепко сомкнулись вокруг яркого ингредиента, который неосознанно притягивает внимание в этой серой комнате, — и, когда профессор Шарп переводит взгляд на твои руки, избавляя от удушающего внимания твоё лицо, наконец-то находишь в себе силы ответить: — Простите, сэр. Подобное никогда не повторится. Витиеватый росчерк шрама его оказывается не таким страшным, когда блики свечей укрывают бледные линии — они перечеркивают высокий изгиб брови и спускаются до кромки короткой бороды, — и узкие нити морщинок расцветают в уголках его глаз, когда зельевар усмехается и тянется своими пальцами к твоим, вынимая пёстрое перо: — Эта птичка весьма юркая, — пушистый кончик задевает твой подбородок, пуская по коже неожиданную дрожь. — И пугливая, — тонкие губы профессора марает неожиданно добрая улыбка. Ты стоишь, почти зажатая между шкафом и своим преподавателем — словно между молотом и наковальней, и глаз не можешь отвести от прядей тёмных волос, что касаются распахнутого воротника, соскальзывают по узлу галстука и оседают на бархатных узорах отворотов пальто — выше поднять глаза сил нет никаких, ты внезапно слышишь двойное дно в каждой фразе, чувствуешь неправильную амбивалентность ситуации, — но когда жаркое напряжение твоё достигает предела, заставляя мысленно метаться по пространству и неотвратимо интенсивно чувствовать чужое тело перед собой, — зельевар спокойно делает шаг назад и протягивает перо обратно. — Можете передать его мистеру Уизли. Обещания необходимо выполнять. Даже любопытно посмотреть, что же у него получится. Ты тяжело моргаешь, стряхиваешь с ресниц налипшие мысли и стремительно хватаешься ладонью за дверную ручку, торопясь сбежать, сбросить горячую пелену где-нибудь в холодных коридорах замка, и обдумать произошедшее — разобрать по полочкам то, что действительно было; то, что тебе могло показаться;