Riposa in pace, Kaveh

Светловолосый парень шагал по влажной земле, с отвращением чувствуя, как та прилипает к подошве новых туфель. С неба цвета пыли и олова падали крупные капли дождя, тут же отскакивая от зонта, который, как и весь его костюм, изображал траур. Путь между неестественно одинаковых надгробий становился всё мрачнее, пока одинокий в своей печали посетитель кладбища не остановился напротив камня с выгровированным на ней надписью «Кавех. ХХХХ-ХХХХ. С любовью и скорбью». Несколько непомерно долгих минут они вглядывались друг в друга, и, будто услышал и увидев всё, что хотел, парень возложил пару падисар поверх небольшой горки других цветов. — Riposa in pace¹, Кавех. Телефонный звонок расколол мертвую тишину подходящей под атмосферу мрачной восточной мелодией. — Ты закончил? — голос на той стороне звучал встревоженно и напряжённо, а ещё очень устало и сонно. — Я прощаюсь. В такие моменты нельзя торопить, ты же знаешь, — блондин обвел взлядом окрестности, примечая ближайшие деревья и другие ориентиры, чтобы понять, как вернуться назад. — Твоя сентиментальная херня никому тут не нужна, — голос сделал паузу на тяжелый вздох, а затем продолжил. — Давай живее, если не хочешь опоздать. — Прибуду по мере возможностей. И парень сбросил трубку до того, как на том конце провода полились ругательства. *** Взятая в аренду машина довольно быстро довезла его до аэропорта, где, завершив регистрацию и сдав багаж, парень прошёл в самолёт и занял своё место у окна в бизнес-классе. Вежливо отклонив предложение стюардессы о напитках, он достал журнал и стал изучать последние сплетни высшего света, а когда это занятие наскучило, перевел взгляд в окно и наблюдал, как города сменяются полями, поля — лесами, леса — городами, и так по кругу, пока не опустилась ночь и только подсвеченные дороги как-то обозначали местность. Очень вдохновенный пейзаж, пожалуй, он мог бы сделать это картиной, но сил не было даже на жалкие наброски. Перелёт порядком утомил, но позволил собраться с мыслями. А в мыслях был бардак, в мыслях дождь смешался с тревогой и предчувствием проблем, а своим чувствам он привык доверять. Беспокойный сон поглотил его под ненавязчивый мотив в наушниках, и во сне он гладил наглого серого кота. *** Номер отеля втретил его запахом моря, духотой, разгоняемой кондиционером, свежезастеленной постелью, и пепельноволосым парнем, который беззастенчиво валялся на чужой кровати, перелистывая пожелтевшие страницы «Американских богов» Геймана. — Ты задержался, — зевнул тот, прикрывая рот рукой, оставил в книге закладку и потянулся. — Погода была ужасная, рейс отложили на час, — оправдался блондин, проходя вглубь комнаты и скидывая на ходу пальто. — Печально слышать, — звук спущенного курка пробил напряженную тишину, — я не люблю ждать, Кавех. Кавех продолжил избавляться от верхней одежды и, когда наконец остался в легкой светлой рубашке и свободных штанах, сел в кресло напротив кровати. Он рассматривал выражение лица гостя без капли страха, будто от пули мог получить максимум аллергию на свинец. — Один раз ты уже убил меня. Что привело тебя снова, Аль-Хайтам? Копна серебряных волос всколыхнулась, когда парень снял массивные наушники и отложил их на тумбочку, не переставая целиться глоком в лоб блондина. — Не люблю оставлять гештальты. — Погоди, погоди, — Кавех примирительно поднял руки, улыбаясь так сладко, что у самого зубы свело, — мы можем это обсудить, giusto²? Уверен, те, кто купил мои картины, даже не поняли, что это falsità³. Большинство из них не разбираются в искусстве и не отличат il verismo от arte povera⁴, не говоря уже о моих идеальных копиях. Ну, разве что тот mascalzone¹², что нанял тебя… Но ему ведь достаточно и того памятника с моим именем, так чего ты припёрся? Пока Кавех вдохновенно толкал речь, Хайтам внимательно рассматривал его черты — светлые волосы, украшенные пером экзотической птицы и с одной стороны заплетенные в косичку; янтарные глаза, лучшившиеся светом прикроватной лампы; мягкие на вид щеки и хитрую улыбку. Так, он пришёл к интересному выводу, что убивать пока не хочется. Хочется ещё посмотреть, хочется послушать мелодичный голос, растятигающий гласные на итальянский манер, хочется ощущать его рядом, а убивать — не хочется. Это произошло и в прошлый раз, когда, за секунду до выстрела, Кавех мельком взглянул в прицел и — Хайтам стал безоружным. Рука дрогнула, но цель упала, и, вероятно, была мертва. Тогда проверять не было необходимость, потому что была другая — напиться до потери сознания, чтобы не видеть перед собой два горящих янтаря цвета осени и власти. — Ты слушаешь? — Кавех удивленно выгнул бровь и в одночасье стал произведением искусства. Хайтам сглотнул. — Я думаю. — О чём? — блондин придвинулся в порыве любопытства. — О том, что мог бы разложить тебя на этой кровати и пока не вижу причин себе в этом отказывать. Поэтому — я думаю. Кавех застыл, где-то у него в голове порвался на куски шаблон, сценарий к этой встрече и её исходу, что было видно по его состредоточенным глазам, изображавшим бурную мозговую деятельность, и для Хайтама это стало маленькой победой. И длилась эта победа ровно до того, как блондин улыбнулся. От этой улыбки и искр в уголках глаз стало душно в комнате и тесно в штанах. — Не нужно думать, нужно делать, — проговорил — пропел — Кавех и сам не заметил, как оказался прижатым к покрывалу цвета жжёной умбры, по которому его волосы разметались в вопиющем беспорядке, но возмутиться по поводу разрушенной причёски ему не дали. Губы Хайтама, на вкус как жадность, впились в губы блондина, что на вкус как желание в чистейшем его проявлении. Обкусанные пальцы стараются аккуратно растегнуть светлую рубашку, но на середине сдаются и решают, что пуговиц не жалко. Ненужная одежда летит в угол и складируется где-то в подножья тумбочки, Кавех морщится, не привыкший к такому обращению с его вещами, но отвлекается на занятие более приятное — месть. Его идеально отманикюренные ноготки поддевают облегающую майку партнера и отправляют её следом за рубашкой. — Кто бы мог подумать, что ты так чертовки хорошо целуешься? Хайтам пропустил реплику мимо ушей и опустился ниже, зубами подцепляя светло-розовый сосок, вырывая первый стон за весь вечер. На место укуса опустился язык, выводя круги и спирали, затем ушёл вниз, очерчивая едва заметный пресс, пока не упёрся в край штанов — предмет до того не нужный, что хотелось их просто порвать. Но под укоризненным взглядом парень смог только рвано выдохнуть и с осторожностью стал выпутывать обоих из плена ткани. Сама Венера, наверняка, позавидовала тому, как в этот момент выглядел художник — обнаженный, с бледной, будто и вовсе не видящей солнца, кожей, растрепанными волосами, припухшими губами и раскрасневшимся лицом. Перо из прически упало куда-то за кровать, а косичка расплелась наполовину, и Хайтам позволил себе подумать, что, возможно, только он видел Кавеха таким. Только ему позволили увидеть его таким. Даже если это было не так, одна мысль вызывала трепет и благоговение. Подготовить блондина оказалось не сложно, он уже был достаточно мягким, чтобы два пальца вошли, не напрягаясь. Хайтам двигался медленно и аккуратно пока… — Porca troia¹³, Хайтам… Пока ему не сорвало крышу. Кавех выгибался под ним, плавился, растекался по кровати телом и чувствами, стонал так, что соседи, если не спали, наверняка покраснели, и то, что он стонал, было гораздо важнее того, как. Наёмник привык менять имена, но своё собственное было родным и уютным. А теперь оно стало ещё и горячим, тягучим, с придыханием на первую «а» и протяжным полувсхлипом на вторую. Хайтам отрубился почти сразу после секса, успев почувствовать лишь легкое прикосновение к своим волосам. На утро ни Кавеха, ни его вещей в номере не обнаружилось. Ничего не напоминало о нём, кроме записки «встретимся, когда найдёшь меня в следующий раз, il mio tesoro¹⁴)».