Бессонная ночь

Бальту скоро сорок четыре. Шестнадцатое апреля подчеркнуто красным маркером на висящем на кухне календаре. Правда, до шестнадцатого еще месяц с лишним, ведь страничка календаря показывает лишь третье марта, что отмечено ярким зеленым прямоугольничком. На кухне удивительно пусто — потому что Гарсия ушел еще минут двадцать назад в спальню. Клюисы никак не могли привыкнуть к новому, просторному дому. Ну, он все еще маленький, по чьим-то меркам, но для Бальта и Гарсии, после старой, душной квартире в сомнительном районе Берлингтона, он до сих пор казался просторным. У Бальта дурацкая фамилия. Такая же дурацкая, как у его мужа. Вообще, будь она там, от отца, можно было бы отмахнутся, сказать, что он вообще-то ее не выбирал, и вообще, чего это вы пристали, у самих фамилия не лучше. Но в этом случае было совсем тяжко. Фамилию они выбрали вдвоем. Они были пьяные и веселые, и «Брать чью-то фамилию, это вообще скучно и парх. питр… патрирх… по-пидорски, короче!». Если честно, и Гарсия, и Бальт помнят эту фразу, но до сих пор спорят, кто конкретно ее произнес. Бальт до этого был Льюисом. Обычная фамилия, обычного человека. Гарсия — Корвусом. Не часто встретишь такую в Канаде, но он и не канадец совсем, так что давайте ему это простим. Но что это мы о фамилиях. Нет больше никакого Гарсии Корвуса или Бальта Льюиса. Есть только Бальт и Гарсия Клюисы. Но по мнению Бальта, для идиллии, в доме не хватает еще одного Клюиса. Клюиса помладше. Он давно уже мечтает о детях. Да и его мама, Элайза, кажется, не отказалась бы от внуков. Только вот мнение Гарсии на этот счет у Бальтазара совершенно не удается узнать. Гарсия то увиливает от разговора, то отшучивается, и не понятно, что он вообще думает по этому поводу. Но сегодня ему не увильнуть. Они уже ложатся в постель. Гарсия снимает свои дурацкие очки, кладет их в футляр — который не так давно у него появился, какой-то год назад — после чего снимает толстовку, оставаясь лишь в одной футболке и трусах, и быстро заныривает под одеяло, ежась от холода, что шел через окно, открытое на кухне. У Гарсии на лице дурацкие жиденькие усы. Не усы, а позорище, как выражается Бальт рано утром, видя своего мужа в ванной, у зеркала. — Достали твои усы, — первое, что произносит старший, когда ложится рядом с мужем, и притягивает его к себе, — иди сюда. — Кто бы говорил, — Гарсия бурчит это себе под нос, подползнув ближе к старшему, и устраиваясь поудобнее на его груди. Кто-бы-говорил-мать-его-Клюис, кстати, тоже не отличался чисто выбритым лицом. Более того, растительности было куда больше, чем на лице младшего. Но это другое — Слушай, пернатый, у меня борода и усы хотя бы не выглядят позорищно, как у некоторых, — руки старшего сильнее прижимают пернатого к себе, так, что становится немного тяжелее вздохнуть, — кстати. Это «кстати» звучало как-то подозрительно. Особенно, когда тебя с таким усилием прижимают к себе. Особенно, когда ты сбегаешь от разговоров про детей днём, а сейчас, ночью, когда ты уже точно никуда не свалишь — потому что дивана, который был в прошлой квартире, уже нет. — Чего? — Бальт слишком долго держит паузу, поэтому Гарсия первый нарушает тишину, чтобы они не лежали, ну, так и тем более молча. — Ты почему бегаешь от меня, когда я спрашиваю про, — раздалось тихое «ой» где-то сверху от пернатого, — ты меня не перебивай, так вот. Ты почему бегаешь, когда я спрашиваю, про. Н-ну, насчет пополнения? — Я не бегаю, — сразу отнекивается младший, даже не стараясь выбраться из-под чужих рук, — увиливаю, да, но не бегаю… Не знаю я, ясно тебе?! На самом деле ясно. Бальт чувствует чужое сердцебиение, которое становится быстрее раза так в два. Но допытываться сейчас — все равно, что рыть себе могилу. Ну и подумаешь. Не очень-то хотелось. Все равно теперь от вопроса он никуда не денется. — Так и что ты думаешь? — Бальт уже не сжимает любимого так сильно, как до этого, когда убеждается, что тот не уйдет, не отвернется и наконец-то с ним поговорит. Гарсия молчит долго. В голове куча мыслей. И большинство из них — страх. Не понятно чего, правда, наверное, ответственности. А еще куча мыслей про Бальта. Про то, что тот так и не бросил наркотики. Нет-нет, да и видит пернатый свежие синяки на изгибе локтя, как бы старший не старался их прятать. Видишь кофту с длинными рукавами на Бальте — уже знаешь, что там свежие синяки и следы от уколов. Да и вообще, кто позволит безработным, — официально, на деле же ребята же столько лет корячились в аду за копейки — не молодым мужчинам взять ребенка? А еще и зависимость Бальта играет роль. — Нет, — Гарсия отрицательно кивает головой, спихивая чужую руку с себя, не чтобы выбраться, а чтобы повыше задрать рукав свитера и увидеть сгиб локтя. Как он и думал. Следы уколов, еще свежие, — ты как органам опеки вот это объяснишь? А еще, — рукав снова закатывается самим Гарсией, — столько мороки с документами. Думаешь, позволит кто двум безработным мужикам взять ребенка… Да ладно это. Пока мы не справимся с первой проблемы, мы не можем позволить себе ребенка. Ясно тебе? «Мы», «нам» и прочие местоимения второго лица во множественном числе Гарсия стал использовать с тех пор, когда выяснилось, что происходит с его мужем и его наркотической зависимостью. Так он пытался дать понять, что не оставляет его одного. Что он может на него положиться. Реагировал он, конечно, все так же остро, как и год назад, может, поэтому Бальт это так тщательно скрывал. — Если разберемся, то тогда уже можно будет говорить о ребенке. Детскую ты же не захотел переделывать, чего ей стоять. Вот оно. То согласие, которое Бальт ждал. Ну, не совсем то, но все-таки есть шанс, правда? Если он только постарается. Больше эта тема в ночном разговоре не поднималась. Пока что.