трикветр

Их было двое. Одинаковые крепкие пальцы, длинные, чуткие, — как он любит до всего невзначай дотрагиваться, а потом прятать ладони. Возбуждение отдавало в висках гулом крови, член, наверное, полностью стоял и жался головкой к животу. Даня сопит (слишком) шумно, дрожит и — ничего больше не делает. Его попросили расслабиться. Дважды. Он расслабился. И это было ошибкой. Просить Сережу было ошибкой, просить того, другого, тоже стало серьезным таким проебом. Прохладными дорожками пот скользит по спине. — Кос-стя, — прошептал Даня это имя в темноту, оно сползло с языка горечью порохового ожога, а затем мозолистые пальцы сомкнулись на его запястье. Даня не знал, почему Гром. То, есть, конечно, после всех этих многозначительных взглядов Марина во время съемок, он подозревал неладное, но Костя умел прятаться в сигаретном дыму и рассеиваться вместе с ним. Костя умел идти по краю, умел вертеть бедрами своими потрясающе совершенно, а еще он округлял рот во время курения так эротично, что Дане моментально хотелось затянуться электронкой. Костя хитрый, у него мутный взгляд, мутные методы, и жизнь вся такая же — сквозь расцарапанное стеклышко, чтобы потом впиться в кожу разбитыми надеждами. Мольбы же Дани были услышаны. Сережа — простой. Делает вид, что таковым является мастерски совершенно, но когда процесс переходит со слов... Здесь все слишком органично. Сережа был понятен, был знаком, поэтому член, растягивающий собой задницу, не вызвал трудностей. К нему просто стоило подготовиться, и сережины пальцы отлично справились. Два, три. Дырка влажно хлюпает, лубриканта он тоже не жалеет. Заботливый. Загадочный. — За, — выдыхает Даня куда-то в потолок, — ебись, — конечно, а как с ним иначе. Ладони опускаются на бедра, мазнув большими пальцами по талии, и Сережа держит его, словно фарфоровую фигурку, самыми кончиками своих охуенных пальцев. Бурление желания под кожей становится невыносимым. Костя же хлопает глазами. Ему не хочется мешать, он и Сережу толком-то не видит — так, тень размытая, спрятанная за бородой и парфюмом вычурным. Не настоящий. Томный только взгляд карий. Но Даня с этим категорически не согласен: он приминает чужой стояк, он проезжается ногтями по тусклому рисунку шрамов на торсе, и его внезапно охватывает чувство легчайшей грусти, пока Сережа выдыхает куда-то в шею. Он усмехается. Вот ведь торопыга. — Не бойся, — снова шепчет Даня, губы облизывает сухие, щурится, ловя совсем размытый голубым взгляд Грома. — Я хочу, — еще томнее и мягче добавляет, — тебя. На лице Кости молнией мелькает эмоция. Одна, короткая, но он тянет ладони вперед, а затем поцелуем накрывает губы. Смело. Хорошо. Охуенно. — Может, хватит этих нежностей? — Сережа своим толстым членом заполняет полностью, руки его и Кости на секунду сталкиваются, почти высекая искры. От экстаза мироздания Даня хочет кончить прямо сейчас. Даня, блядь, морально готов к этому бесславному проигрышу, пока с одной, и с другой стороны его окружает знакомый запах сигарет и хрипящий басистый голос. Какой же он... Даня снова шумно втягивает носом. Шутка ли, правда ли — но он явно попросил как нужно, когда нужно и у кого, ведь карма просто так не пошлет ему маску и ее оригинал в сплаве похоти со страстью, в котором сейчас находились их тела. Костя ломается, но, когда Даня сам раздвигает его бедра, перестает сопротивляться. Словно Даня поймал птицу из молний сотканную, искрящуюся, бьющуюся чистой энергией, что жжет роговицу, и ожогов на коже не избежать потом, но сейчас — все равно. Он готовит Костю плавно, пока Сережа начинает так же медленно в нем двигаться. Зараза ведь. Стоит Грому остро всхлипнуть, Даня понимает, что пора, и, размазав липкую смазку по себе, начинает входить, направив член ладонью. Привычное движение. Бедра сокращаются, ягодицы, наоборот, сжимаются, и Сережа позади шикает даже, так тесно ему становится. Гром, оказывается, стонет более хрипло. Но это нормально. Это хорошо. Это охуенно. Это заебись. Когда они находят общий ритм, словно в каком-то искаженном танце, начинают двигаться, как детали одного механизма, следуют друг за другом, продолжая одного и заканчивая за последним, сорвав с губ или шеи зыбкий поцелуй, — тогда, конечно, все уйдет до головокружения, а кровь в виски задолбит с такой силой, что возникнут сомнения в прочности черепной коробки. Блядь, да. Даня сливается с мирозданием и больше не думает — существование в пространстве теперь весьма и весьма условное: всполохи липкой кожи, резкие толчки, пульсирующие венки на изгибе члена, быстрые вдохи, частые слишком шлепки, вязнущие в темноте стоны. Нет никакого Дани Воробьева, есть теперь только две пары рук, отчаянно за него хватающихся, есть ногти, в кожу впивающиеся, есть широкий член пульсирующий внутри, и собственный — в чужой заднице, принимающей как нужно им обоим. И все это: и низкий протяжный стон на ухо, обкусанное этим же ртом, и хриплый, почти вой волчий, — с другой, самая ласковая музыка для слуха, и самая важная вещь во вселенной, ведь значит, Даня все делает правильно. Костя рассыпается дрожью, охая, ягодицами насаживается до мошонки, ерзая нетерпеливо. Так хорошо ему еще никто не делал, и угловатость проходит, а с лица смыто мученическое выражение. Шрам в форме молнии расправляется. — Тогда, — сипло выдыхает Даня ему, — стреляй. Гром кончает себе на живот первым, и воздух, разбухший от похоти, жаром сдавливает диафрагму с новой силой. Сережа изливается внутри, долго выстанывая на ухо. Даня блаженно улыбается, преисполнившись гармонией со вселенским началом. Оргазм съедает их липкой пастью, обволакивая с влажных от пота макушек до подрагивающих пальцев на ногах. Но уставшие мышцы мгновенно анестезированы теплом неги, и они валятся друг на друга, слипаются в сплошной клубок человечьих тел. Сережа цепляется мягким подбородком за плечо, он дышит по-прежнему сбивчиво. Костя шуршит дыханием возле ключицы, и Даня не уверен уже, где реальность, где — нет, где его ебанутая фантазия, которая ударила спермотоксикозом по мозгам, но сейчас ему заебись, и двум другим с ним — тоже, а логика происходящего тонет в угасающем сознании. — И что это? Ворчливая интонация Сережи вынуждает открыть один глаз. Только бы не, только бы не, только... Даня обнаруживает себя на кровати одним, тискающимся с одеялом, сбитым под ним. Давненько он не просыпался с ощущением липкого стыда, щекотавшего нутро. Его это заводит. — Это... Это браво, — мурлычет Даня, вынудив брови Марина взлететь вверх. — Поделишься? Любопытство берет вверх, он быстро облизывает пересохшие губы и проминает собой край кровати. Даня расплывается в блаженной кошачьей улыбке. — В общем, представь: ты, я и... Гром. Он знает, утреннего секса после подобного не избежать.