Вещи

.      В Гюллене грязно, пыльно. Мерзко, и ничего не изменилось. Нищие, жалкие, все ждут подачек, потому и встречают свою благодетельницу с таким восторгом и фальшиво-радостным упоением. Все это ложь, и Клара об этом прекрасно знает.       Дряхлая старуха не нужна никому из них — всех волнует ее состояние, ее деньги, те, что она милостиво пожертвует на благо городу, в котором родилась.       Они, вероятно, забыли, с каким позором она уезжала. Ничего, Клара-то прекрасно помнит все до детали. И напомнит всем, кто забыл.       Особенно ему. Жалкий предатель, гнусный перебежчик. Делает вид, словно рад ее видеть. Право же, это в самом деле даже не смешно, Альфред. Твое лицемерие сочится из всех щелей, из складок и морщин, что изрезали твое лицо за эти тридцать пять лет. Ты обрюзг, постарел, а ведь в молодости был красавцем. В молодости многие совершают ошибки. Вот и Клара ошиблась, поверив тебе.       Самое страшное — она ещё где-то глубоко в душе что-то чувствует. Ещё остались в ней какие-то эмоции, какие-то стремления, кроме жаркого, упоительно-горького плана мести. О, подождите, господин Илл, вы вкусите ее месть сполна, не сомневайтесь. Ведь вы уже видели гроб и погребальные венки, что она привезла с собой? Как же, неужели вы не помните, как Клара выехала под траурный марш, лёжа в полуоткрытом деревянном ящике?       О, это стоило видеть. Какой фарс, какой абсурд, и все для того, чтобы казаться, казаться кем-то значимым, кем-то страдающим, мучающимся, но упорно не признающим своей тяжкой судьбы. Да, это все о Кларе. О той Кларе, что проехала в Гюленн с собственной, лишь ей известной целью.       Месть, как прекрасна она сквозь года. Бумерангом возвращается к обидчику. Так закружишься же ты юлой, Альфред Илл, настал и твой черед бояться.       Ты ещё не забыл про венки? Красивые, правда же? Искусственные, хотя тому, кому из подарят, аромат цветов не нужен. Все молчат, но прекрасно понимают, для кого это добро привезено в вашу смрадную дыру.       Клара говорит громко, тоном, не терпящим возражений. Два миллиарда. Один городу, второй, как помойные крысы, растащат по карманам жители. Побегут в свои норы прятать почти что украденное. Да, украденное, но Клара закроет глаза, когда потянутся в её карман. Хотя…карман-то будет не совсем ее.       Разве стоит этот негодяй так дорого? Она бы не дала за него и пары тысяч, но ведь чем больше приманка, тем больше на нее поймаешь. Клара закидывает удочку в надежде выловить справедливость.       Да, лишь ее одну госпожа благотворительница и желает. Желает купить ее хоть сейчас, спустя тридцать пять лет. Лучше поздно, чем никогда, правда же, Альфред? Ты же хотел когда-то побывать на море? Сам жаловался ей, что лишь единожды выбирался из Гюллена в столицу, да и только.       Это Клара исколесила весь свет, и посмотри, что от нее осталось? — Какая у тебя гладкая, белая ручка. Совсем не изменилась.       Что ты, это протез. Из слоновой кости. Крушение самолёта. Афганистан. Протез руки, протез ноги. Она почти полностью состоит из металла, шурупов и острых выпирающих костей. Ее так просто в могилу не сведешь! — Клара, а у тебя везде теперь протезы…?       Хочется сказать какую-то морализаторскую глупость, какая заденет его черную совесть, но Клара знает: ее поступки скажут больше слов.       Везде ли у нее протезы? Нет, к сожалению. На месте сердца у нее пустота. Такого протеза делать ещё не научились. А она бы хотела. Хотела, чтобы больше там, между ребрами, не болело при воспоминании о вырезанном сердце на дереве, поросшем мхом, о том лесе, в каком они вдвоем проводили дни. И о плачущем и визжащем комочке, какой умер, даже не посмотрев на свою мать. Женевьева, твоя жизнь должна была быть счастливой.       Как и жизнь самой Клары. Но на суде ее когда-то возлюбленный от нее отрекся. Он подкупил свидетелей — они солгали за литр водки. И где они сейчас? Ходят, держась друг за друга, слепые. Кастрированные.       Пустоты в сердце Клары хватит ни на одно преступление.       Как и у жителей Гюллена, которых, она не сомневается, нужда припрет настолько, что даже церковь отречется от морали.       Ее свита — нечисть, она сама — ведьма в черном, искушающая людскую мелочность и жажду наживы. Весело играть на струнах чужой деланной нравственности реквием для кого-то. Кого-то одного, обидевшего, а теперь платящего за свое предательство.       Сама милостивая мадам и причина их бедности. Они ещё пытаются, ещё крутятся в своем колесе убеждений, стараясь усидеть на двух стульях разом. Заводы, они предлагают Кларе обмен. Наивные, зачем ей их нищенские заводы — она купила их уже давно. Мир принадлежит ей, вот только Кларе его мало.       Может, весь мир ей и не нужен. Может, нужно ей то, чего в избытке у Матильды Илл?       Матильда всего лишь владелица вшивой лавчонки, а при том богаче госпожи миллиардерши. У нее было то, за что продался Альфред когда-то. Теперь этого и у Клары достаточно. Потому она может позволить себе поторговаться с чужой судьбой.       Продать жизнь Альфреда с молотка, какая прелесть. Кто сколько даст? Кредиты горожан говорят о том, что Альфред им не очень ценен. Своя рубашка ближе к телу. Даже его семье Илл не так важен. «У меня сын и дочь. Материалисты, лишенные идеалов».       От осинки не родятся апельсинки, дорогой. Пора тебе подавиться косточкой.       Клара смотрит на него свысока. Она может поставить его на колени, если пожелает, однако выбирает месть не своими руками. Пусть с тобой разделается город. Как он однажды разделался с ней.       Выгнали на улицу точно паршивую псину. Выгнали с позором брюхатую, продавшую себя невесть кому.       Она принадлежала каждому, кто платил. Она жила в борделе. Отныне, заимев власть, она превратит мир в публичный дом.       Где каждой гнилой душонке своя цена.       Два миллиарда — вот она, цена любви. За нее каждый упадет к её ногам.       Лишь пустота в том месте, где должно быть сердце, ещё о чем-то жалко шепчет. Оно говорит слабо, голосом умирающего. Оно ещё о чем-то просит, еле шевеля губами.       Да брось ты, больное, он заслужил.       Для своих чувств Клара не купила протезов. Потому что сердце деньгами не лечится. Орган — да, душа — никогда.       Потому Альфред уезжает с ней вместе на море. В деревянном ящике, с тлеющей сигаретой. Гюллен процветает, жители благославляют милстивую фею, напрочь забыв о цене вопроса. Ведь одно плохое дело против ста хороших простительно?       Клара не желала никому добра. Она не смогла купить живой любви, потому оплатила мертвую справедливость.