быть

Трафальгару нужно было кем то быть. Быть человеком, быть врачом, быть животным, быть воином, быть мстителем, — главное быть. Быть, и, быть и быть, чтобы был смысл. Потому что если ты не будешь, то и смысла не будет, откуда смыслу взяться, если тебя нет? И ты должен быть, продолжать быть и светить, а может и создавать темноту, делать что угодно, убивать и лечить, мстить и прощать, до прощения ему, правда, было далеко, так далеко, как было бы далеко идти пешком от начала Земли до конца Венеры. Трафальгар не дурак — ни за что бы не пошёл. Но как быть, если тебе не за чем уже быть? Если ты сделал все, что мог сделать, если смысл пропал из дома твоей пустой головы, головы пустой и одновременно полной всякого хлама, хлама совершенно глупого, ненужного. А быть очень хочется, так хочется, что можно умереть. Но умирать нельзя, что будет если ты не будешь быть? Ничего от тебя не останется. А ты хочешь, чтобы что то осталось? Конечно хочешь, ведь если от тебя ничего не останется, ты больше не будешь. Быть позволял лишь один человек. Хлам выбрасывался, глаза обжигало, приносило боль — горючую, горючую, как ожог от кипящего масла, когда кожа слезает с плоти. Боль позволяла быть. О, огнём своим он обжигал сильнее кипящего масла, кожа не слезала — она слетала моментально, слетала вместе с плотью, плоть отделялась от кости легко, как отделяется хорошо проваренное мясо. Он был его личной болью, его звездой, самой опасной в этой вселенной, белым карликом, который ещё не белый карлик, снаружи температура превышала все известные значения, внутри сковывал лютый холод, середины не было. Он был его личным Панк Хазардом, но в пятьсот раз контрастнее, не было огнедышащих драконов, была обжигающая сталь лютого холода и сковывающий жар запеченных в огне его глаз душ. Это был Юстасс Кид. Они встретились случайно, ещё до Нового Мира, в маленьком баре на заброшенном за тысячу водных гладей острове. Случайности не случайны, а может быть и случайны, но их свела, казалось, сама вселенная. В первую совместную ночь, на скрипучей кровати, в маленькой обшарпанной комнатушке Трафальгар впервые почувствовал, что он есть. Он впервые почувствовал себя живым. Сквозь щели деревянного окна тогда дул пронизывающий душу ветер, завывающий изо всех уголков тогдашнего маленького мира. Трафальгару не было холодно, ему было жарко, так жарко, потому что рядом с ним лежала звезда, звезда которую не сможет поглотить ни одна чёрная дыра. Но когда ты есть, ты имеешь множество шрамов. Потому что только шрамы позволяют тебе быть. Это Трафальгар понял только на Дресс Роуз, утопая в собственной крови, без левой руки, с тысячами пулевых и сотней ножевых. В это время где то его звезда потеряла такую же руку, чтобы он мог вернуть свою. Трафальгар понял, что значит быть. Любовь тоже позволяла ему быть. Но их любовь была странной. Она состояла из звездной пыли — россыпи встреч на Сабаоди, в маленьких трактирах и барах, случайных столкновений в Новом мире, на разоренных островах. Звезда тянулась к чёрной дыре. Трафальгар понял, что значит любить. Любовь их состояла из совокупности вздохов и опалов горячих тел, сотен битв и сотен разговоров в ночной тишине при свете луны, при свете звёзд, звёзд, святящих тускло и печально, — Трафальгару не было до них дела. Рядом с ним был тот, кто затмевал их свет одним всполохом огненных волос. Трафальгар хотел быть, хотел существовать. Трафальгар был. Потому что быть это самое важное, что было в его жизни. Потому что без быть его звезда не загорелась бы так ярко.