Позер

Прошлой ночью я вел машину, не умея водить, и вообще она была не моя — я ехал и давил тех, кого люблю …один город проехал на сто двадцать. Я остановился в Хеджвилле и заснул на заднем сиденьи …меня звала моя новая жизнь. © Грегори Корсо.

      Где вы все были, когда я тонул?       Где вы все были, когда я заливался слезами, размазывая по кафелю кровь?       Посмотри на мои ноги — один фарш, мне вообще не жаль себя, я делал это для того, чтобы прийти в сознание. Когда тонешь, ты готов на все, чтобы сделать хотя бы еще один глоток воздуха.       Эти мысли в моей голове как паутина, в конце концов они оглушают и —       знаешь, каково это, когда тебя все ненавидят?       Давайте поговорим о мразях. Как много мразей вы встречали за свою жизнь? Вспомните, да, вспомните эти лица: ненавистный сосед сверху, извращенец-начальник, наглый препод, возомнивший себя властелином мира, или, может, кто-то родной, папаша, мамаша, брат там, сестра — думайте, думайте, проживите заново все те эмоции, которыми они вас наполняли. Эмоции яркие, правда? Ярче первой любви в детском садике, ярче оргазма после первой удавшейся дрочки, ярче солнца, пробившегося сквозь занавески. Кто ответит: как встать? Хотите насладиться фантастическим фильмом — включите рекламу, в которой вам покажут радостное пробуждение.       А вы сами, кстати, часом не мразь?       Уверены? Хах.       —       Ему достаточно посмотреть в зеркало, чтобы вспомнить: хуже еблища не сгенерирует никакая поломанная нейросеть. И дело не в красоте. Красота субъективна, бла-бла, смотрите на душу. Да-а, копайтесь в мусорных ведрах! Мало у кого душа — это музей. От дурных воспоминаний мы хотим избавиться, но это невозможно. Душа — вот ваш невыносимый мусор. Израненная душа смердит разложением. Кому-то действительно хочется влезть в это руками? Нет, ну, их дело, конечно, но перчатки б хотя бы надели, потом же сами начинают ныть, что испачкались.       Мразь во плоти, вот она. В теле, размалеванном приметно — черные стрелки, искусанные губы, фингал на щеке, шрамы на руках, ногах, животе, тату сзади на шее. Спасибо, что челюсть не сломали, пока орали свое «ебаное чмо». Мир полон уродства. Одно уродство поглощает другое. У всего есть срок годности. Чем вы спелее, тем быстрее вас сожрет плесень.       Скар умывается; у него дрожат руки. Костяшки разбиты, на одном ногте черный лак отошел. Браслет с шипами, кстати, один годный, но что толку обвешиваться цацками, это лучше не сделает. Мразь во плоти, она и без плоти — мразь.       Такие, как он, только делают вид, что приняли в себе все. Кричат громче всех, привлекают внимание ложной осознанностью. Просто вопли заглушают дурные мысли, ясно? Не вините тех, кто не имеет к вам отношения. Скар, например, никого не трогал, пока не тронули его. Ну, знаете, это типичное доебалово в стиле: «Нам не нравится, как ты одеваешься и что в этой одежде ты заходишь на нашу территорию». Когда они говорят, показывая кривые зубищи, когда хватают, не дождавшись ответа — о, видит тот, кто все может видеть, но не смотрит намерено, он не хотел насилия — не знают еще, с кем связались. Дикие собаки из академии элементов, они опасные. Должны носить предупредительный значок на груди, по идее, но Скару пох: не то, чтобы он гордился своим неконтролируемым электро… Так вот, ему достаточно просто поднять искрящуюся руку, и эти уже разбегаются, ссыкливые твари. Не нужно доводить до точки кипения. Прежде чем нападать, убедитесь, что вы сильнее. Это же простейшая логика!       Разряд-разряд!       — Наблюдались грубые нарушения сердечного ритма! А теперь, поздравляю: вы прокачали Анахата чакру. Я ваш бесплатный доктор, не благодарите, конфеты и бутылку засуньте себе в задницу, я не ем сладкое, а выпивка вам и самим теперь пригодится. Проваливайте, блядь. Про-ва-ли-вай-те. Наслаждайтесь реальностью. После таких экспириенсов врожденная тупость обычно атрофируется. Добропожаловатьвжизнь. Если вправил себе мозги — жди беды. Умных у нас не любят!       Скар сплевывает и вытирает лицо рукавом. Он терпеть не может свое отражение. Но и не смотреть не может: а вдруг изменилось что? Хуже стало, допустим — взгляд тяжелее? Вываливать гнилую душонку неприлично. Общество нельзя пугать. Оно ж такое чувствительное, особенно когда нападает на одного. Общество любит творить хуйню, но не любит пожинать плоды. Конечно, плоды-то заплесневели.       «Не станет милостиво небо, сколько ни молись; мозг размажет по стеночкам, по кафелю. О, лучше б ты был безмозглым, а так за тобой убирать кому-то придется. Только представь, как несчастная женщина, работающая на полставки, оттирает кровавую кашу старательнее, чем полирует посуду, из которой кормит своих детей».       «Хах, да бросьте драматизировать. Ей за это выдадут премию, она купит пожрать. Или новый кран. Или новую лейку для душа. Дома постоянно что-то ломается. И постоянно на что-то не хватает средств».       Скар вынимает коробок из кармана. Когда-то в коробках он хранил найденных мертвыми оникабуто, они, высохшие, были как живые. Но детство прошло. Коробок — место для спичек. Чиркает, задувает, прижигает запястье. Немного морщится, почти с блаженством, переступает с ноги на ногу, молится не отцу и не матери, молится своему ничто, любит его, лелеет.       «Здрасьте, у меня ничего нет, я никто, и зовут меня никак».       Его зовут уебком.       Чучелом.       Гнидой.       Плацебо превращается в таблетку для головной боли. Хорошее не действует. Хорошее не помогает.       Хорошее не хочет помочь.       Врачи — их лица — меняются из раза в раз: «бам-бам-бам!» Скар представляет каждую рожу с пулевым во лбу. Он бы даже не стал тратить на них электро. Пули — самое то. Быстрая смерть для ничтожеств. ДОБРОПОЖАЛОВАТЬВЖИЗНЬ. Относись к другим так же, как хочешь, чтобы относились к тебе? Я умоляю, это нихуя не работает! Кто-то рождается уже помеченным. У прокаженной мамаши и сынок больной, гаденький. Скар, может, возомнил о себе слишком много. Иногда он представляет себя богом. О да, богоматерь Райден, пихая плачущему уродцу грудь, надеялась, что молоко превратится в яд раньше, чем у уродца прорежутся зубы. Понимаете ли, появление зубов — это обряд инициации. Отрастишь зубы — и вот, ты уже непобедимый, вот ты уже самый сильный. Зубы же можно модифицировать, превратить их в настоящие крючья, торчащие из десен, в режущие цепи, натянутые на пильные шины. Сама башка как конструкция: настоящая мясорубка. И в горле вращается шнековый вал.       Подходите! Покормите голодную мутировавшую псину! Кстати, кто выпустил ее из клетки? О не-е-ет, расходимся, расходимся, дамы и господа! Уберите телефоны, нечего тут снимать! ДА ДЕЛАЙТЕ ЖЕ ВЫ НОГИ, ВЫ ЧТО НЕ ПОНИМАЕТЕ, ЧТО ВАС СЕЙЧАС…       Гзш0щоиолрщгршзгхш       грохнут.       Мда.       Кхем…       Штош. Любопытство до добра не доводит. Эй, пригласите уже ту женщину работать на полную ставку! Кто здесь, в конце концов, за все отвечает?!       Нужно срочно прибраться. Такие ЧП не редкость, однако никто не ведет статистику. Мы умалчиваем об очевидных вещах. Помните? — общество нельзя пугать, так что, вы ничего не видели!       ВсЕгО хОрОшЕгО, дОсВиДуЛи)))       Руки дрожат. Как хочется обласкать, как хочется отпиздить себя. Погладить-порвать кожу ногтями, зубами, есть-есть-есть, давиться. «Спасите-помогите» никто не слышит. Жалкое отчаянье растворяется в наполненности пространства. Нет смысла кричать. Толку-то? Нет, правда. Утопающего сфотографируют вместо спасения, а перед этим закинут его в воду с камнем на шее. «Ну как, уже чувствуешь себя проектом? Чувствуешь себя инфоповодом?!       Всегда будь смешным! Люди к тебе потянутся. Люди любят веселых и ненапряжных. Любят, когда им не ебут мозги. Любят ебать мозги сами.       Всегда будь смешным. И тогда они сделают мем с твоим лицом, а когда будешь стоять на краю крыши, не выдерживая травлю, назовут позером.       Только когда тело расплющит, скажут: «О, мы были лучшими друзьями! Так жаль, так жаль». Для приличия постоят на похоронах, потупив глаза.       Как же печально…       …что нужно тратить время на конченного. Фу».       Скар представляет себя в горящей лодке посреди бушующего океана. Лучше на его похороны никому не приходить. Для сохранности ментального здоровья.       В туалет стучат. Приходится врезать себе по лицу и собраться. Никто не разрешал устраивать передышку. Собраться, выйти, съебать. Все просто.       Хочется курить.       Скар щелкает замком и выходит в коридор. Ухмылка как стремная трещина, с лица не сходит, и кто бы знал, над кем зло смеется: над миром или над собой? Какой-то хмырь недовольно цыкает, закатывает глаза. Видать, почти обоссался.       Прочь, прочь отсюда. На задний двор, в укромное местечко. Пересидеть, пока буря внутри не утихнет. А погодка та еще: тучи сгущаются, начинает накрапывать, просвета не предвидится. Ветер гоняет сухие листья, становится холодно.       В беседке кто-то сидит. Скар подбегает ближе, пихая руки в карманы толстовки, поднимает плечи. Его бьет дрожь. Домой уже не успеть, придется пережидать в академии.       «Кто-то» оказывается Лайлой. Снова уснула где попало. Хах. Замерзнет. И сумку обчистить могут. Вот же. Скар не хочет с ней разговаривать, но и оставить так не может. Не хватало еще, чтобы заболела. Он тянет руку, не зная, как лучше разбудить, чтобы не напугать. Хотя сам факт, что тебя будит такой тип, как Скар, достаточно страшен сам по себе. Скримак хренов. Но делать нечего.       — Эй, — зовет, не позволяя себе коснуться, прокашливается и громче тянет: — Эй! — а Лайла спит крепко, игнорируя и холод, и шум усилившегося дождя, и Скара. — Епт… Лайла, эй, Лайла, — он все-таки легонько трогает ее ледяное плечо. В такую погоду девчонка сидит в майке на бретельках… Да уж. Наконец Лайла реагирует и просыпается. У нее черные круги под глазами, губы — бледные, сама она вся холодная и голодная. Скар вздыхает с показательным осуждением и снимает толстовку, кидает ей. — Надевай и поднимайся.       Под ее сконфуженный вздох Скар наконец достает сигу, щелкает зажигалкой и делает затяжку. Мысли не то чтобы успокаиваются, но он чувствует себя, определенно, чуть лучше. Щека болит, душа болит, разрывается. Да еще и Лайлу встретить в такой момент… Интересно, побрезгует ли надеть его шмотку? Если так, Скар даже не обидится, ведь это естественная реакция. Ну и, кстати, он не то чтобы добряк, который всем помогает, просто Лайла — исключение из правил. Сбой в системе, когда бесконтрольно теряешь голову, размякший от первой полученной полуулыбки и несерьезной помощи. Не смотрела презрительно, губы не кривила, руки не отдергивала, не избегала его. Даже проект согласилась с ним делать, когда никто не соглашался. Хорошистка в паре с маргиналом. Глупее и не придумаешь. Впервые Скару было интересно с кем-то. Интересно узнавать человека, разговаривать, слушать. Но это не имело смысла. Хоть мамкин выродок и заделался в поэтишки, неспособный подавить желание нахваливать самыми красивыми словами глубину возлюбленной, он прекрасно понимал, что ее поведение — дежурная вежливость и ему ничего не светит, хоть из кожи вон лезь, хоть наизнанку выворачивайся.       Твоя заветная мечта — быть значимым? Посмешище. Нет, правда, так глупо просить несбыточного. Лучше бы мечтал стать самым богатым человеком на земле или властелином вселенной, это и то звучит не настолько сказочно. «Любить и быть любимым». Бред. Ты даже любить не умеешь, о чем вообще говорить? Для тебя бытовые нежности — это какое-то таинство. Вспомни, как она пиздила тебя пряжкой до полусмерти, мамка твоя. А ты ведь заслуживал мамочку или на крайняк Эи. Получил Райден.       «Как же я тебя ненавижу, ты мне всю жизнь сломал».       «Зачем я тебя вообще родила?»       «Нужно было сделать аборт».       Что ж не сделала?       «Видеть тебя не могу!»       Глаза себе вырежи.       «Сдохни».       Убей.       Звон: бутылка разбивается вдребезги возле виска. Под обстрелом зеленых стекол стоит маленький озлобленный мальчик, который в свои двенадцать уже имеет наглость бросать вызов. Это все скверный характер, дурная наследственность. Хорошие дети так себя не ведут. Хорошие дети все прощают. И безусловно любят.       «Я же люблю тебя, иди сюда, иди обниму».       Сгори в аду.       Твоя заветная мечта — быть важным? Вот скажи, какой от тебя профит? Связавшийся с тобой получает одни только минусы и, как следствие, ухудшение качества жизни. Все хотят жить хорошо. А ты отравляешь пространство, мир уже плачет от того, что породил тебя. Вот и думай теперь, кто твой отец. Кто этот прокаженный, который заделал тебя.       — Спасибо, — Лайла выводит из ступора, становясь рядом. Полосатая толстовка очень даже неплохо на ней сидит. Надела — приятненько. Скар не отвечает. Продолжает курить, глядя перед собой. Нужно быстрее идти внутрь. Можно устроиться в буфете. Там в это время как раз почти никого не должно быть. — Ты… подрался?       — Упал с лестницы, — фыркает Скар и тушит сигарету. — Пошли, нельзя тут торчать, — ему ужасно холодно, он весь покрылся мурашками, а еще все его шрамы можно рассмотреть, но уже похер, если честно. Какая разница, когда он сам — шрам, да даже зовут его Шрамом?       Они быстро, не успев толком промокнуть, добегают до входа и прячутся в академии. Тепло. Можно расслабиться.       — Сильно болит? — Лайла, которая должна была уже пойти по своим делам, продолжает топтаться рядом и неловко прятать взгляд. Стоит только Скару отвернуться, как она поднимает глаза и уставляется на его щеку.       — Что?       — Ну… синяк.       — Какой синяк?       «Здравствуйте, это служба защиты детей. Пожалуйста, откройте дверь».       «Убирайтесь, суки, у нас все в порядке!»       «Мэм, вы должны открыть дверь».       «У нас все в порядке, вы слышите?! Все в порядке! Мой ребенок в порядке!»       «Мэм, прошу, успокойтесь. Откройте дверь, и мы поговорим».       «Пошли прочь! Я знаю, кто вас вызвал! Они просто считают, что мать-одиночка ни на что не способна, но мы справляемся! Я не собираюсь унижаться, кому-то что-то доказывать!»       - - - мамаша поймала белку - - -       «Что с тобой случилось, парень?»       «Она сказала, что я никто. Что меня не существует. Потом взяла осколок и всадила его мне в бок. Видите, сколько крови? Я все-таки существую, раз кровь идет».       «Меня зовут Скар, мне двадцать три года, у меня вообще много диагнозов… Но, само собой, без депрессии не обошлось. Неделя прошла как обычно хуе… плохо, прошу прощения. Из позитивного: я написал песню. Позитив на этом кончается. Из негативного: я в очередной раз проснулся. Знаете, каждый день такое ужасное чувство, будто мне кто-то душу жует. Открывает плоть как раковину, спрыскивает лимончиком, а потом смакует под винцо. Жить особо не хочется. Ах, меня опять понесло не в ту степь. В любом случае, иногда мне кажется, что весь мир — это одна большая ложь, а я в нем — ложь маленькая. И ничего не существует. Да. Меня нет. Совсем».       «Я думаю, вы не замечаете своих достижений. Ведь написать песню — это огромный труд! И то, что вы сделали это, говорит о том, что в вас сохранилась еще тяга к искусству, а искусство есть жизнь. И вы ведь оставите после себя свое творчество. Значит, точно существуете».       \Скар вздыхает и пафосно издыхает. В группе поддержки для людей с депрессией он находит только непонимание и типичные попытки успокоить. Надо ценить себя. Надо. Ну, да, ага. А можно подробную инструкцию, как из состояния разумного овоща превратиться хотя бы в какое-то подобие человека? Ах да, нет такой инструкции. Поможет только фарма. А фарму еще подобрать необходимо. Кто-то начал новое лечение и пока еще не понял, лучше ему или нет\.       \\\\\кто-нибудь ответит нахуй он лечится вообще если никому не нужен даже себе\\\\\       — У тебя там рана, давай я заклею? — Лайла не обижается на то, что Скар такой какой есть: закрытый, озлобленный, агрессивный. Хоть кто-то не пытается ничего изменить.       — Нормально все, — бросает строго, но невольно касается раны. На подушечках пальцев влажно. Кажется, на том типе было кольцо…       — Давай, не сопротивляйся. Я ничего такого не предлагаю, — Лайла зачем-то улыбается. Улыбается обескураживающе, так, что почва из-под ног уходит и дыхание сбивается. Глупо? О, так реагировать — это не просто глупо, это преступно. Но, знаете, на некоторые преступления идешь с особой охотой, особенно когда осознаешь тяжесть последствий. В данном случае последствие — не наказание. Лайла берет его за запястье и тянет за собой, не спрашивая и не продолжая упрашивать. На словах Скар никогда не согласится, это и так понятно.       Пока идут, Скар не без задавленной радости смотрит Лайле в спину, прокручивая в голове абсурдное «Она в моей толстовке». Это реальность или дурацкий сон наивного мальчика, которому вопреки всему снятся не потрахушки, а какая-то ванильная хрень? В аудиторию Скар не заходит. Не хочет. Много чего не хочет: видеть одногруппников, светить фингалом, портить репутацию Лайле… Она же исчезает за дверью, бросает вежливое приветствие парочке студентов, пережидающих дождь. Возвращается уже со своим большим рюкзаком. Скар зовет ее жестом. Стоять посреди коридора — плохая идея, так что они прячутся под лестницей. Лайла обрабатывает рану и аккуратно заклеивает. Руки у нее все еще ледяные, а глаза — ужасно уставшие.       Вот так вот посмотришь и теряешь себя напрочь, забываешь, кто ты, чем обременен, насколько грешен. Глядишь и восторгаешься, находишь чем. Понимаешь: не разучился еще прекрасное видеть. Но не описывать. В голове полная хрень и неразбериха. Кажется, любое слово ее оскорбить может. Банальное: и ресницы, и ключицы, руки-ноги, все при ней вообще не катит. Выдумать бы что-нибудь оригинальное (а зачем? Все равно вслух ведь не скажет), да не получается.       Он играет в молчанку. Черт и ангел на плечах хором заорали «шат ап» и в кой-то веке оказались услышаны. Да, люди, знаете… глуховаты, слеповаты, туповаты, если речь идет о совести, предчувствиях и здравом смысле. Ну, Вы-то уж точно знаете.       Лучше молчать, когда сказать нечего. И лучше уходить, когда неловкая пауза превращается в твой полный провал. Но Скар продолжает стоять и тупо пялиться на Лайлу, и та на него пялится, будто ждет чего-то, хотя бы простого «спасибо».       Хрен.       Еще помните про мразей? Мразь в отражении, и лучше бы Скар никогда не смотрел на себя в зеркало. Он бы, конечно, знал, кто он такой, ведь от себя не спрячешься, но эту гадкую рожу не наблюдал бы. И не было бы так стыдно перед Лайлой за то, что она вынуждена смотреть. И делать вид, что не испытывает неприязни.       «Но она же все еще в моей толстовке».       «Слышь, ошибка природы, ты бы сбёг, пока не поздно, а то у нее начнется аллергия. А разве может причина устранить последствия не самоликвидировавшись?»       Скар не выдерживает. На него обычно не смотрят. На него обычно не смотрят так. Спрашивает:       — Чё? — и складывает руки на груди: закрывается, прячется, ему не нужна лишняя мозгоебля, ему нельзя позволить себе размякнуть, ему нельзя. Нельзя. Много чего нельзя. А быть адекватным — невозможно. Не получается, сколько ни старайся. Правда жизни в таком случае горькая — не сыскать счастья. На пути один лишь обман. И жестокость. Много-много жестокости, да такой, что начинаешь в нее влюбляться. Стоишь посреди площади и орешь, будто ополоумевший: «Забейте меня уже наконец!» И они ведь исполняют желание. Такое желание — с радостью. Это ведь не о хорошем просьба. Камни повсюду, цветы еще вырастить нужно.       — Нет-нет, ничего. Извини, — мямлит Лайла, опускает голову. Ну вот. Он правда не хотел грубить, оно само получилось. Лайла слишком замечательная, чтобы стоять рядом с отбросом, так что лучше бы ему отойти, но он остается, смотрит, выжидает прощения. — О, точно. Я должна отдать толстовку.       — Оставь сегодня себе. Холодно.       — Спасибо.       И они не расходятся вопреки здравому смыслу.       Топчутся как школьники, а Лайла еще и продолжает улыбаться. Скару становится страшно. Он будто бы на распятье, подготовленный к смерти, но к нему тянут руки, чтобы погладить. Животное рычит, скалится, шерсть на загривке — дыбом, глаза дикие-дикие. От паники аж руки сводит, пальцы скрючиваются.       — Я тут случайно услышала на днях, как ты играл, — Лайла открывает рот, а у Скара перед глазами начинает сверкать чернотой. Грязное торжество мрака, скопление теней, что как змеи перекручиваются и превращаются в сферическое нечто, наполненное откровенной паникой. О, наш страдалец, кажется… — Это было прекрасно, — …в ахуе.       Нет, правда, Скар ждал чего угодно, но только не похвалы.       — Мне не стоило стоять под дверью, я должна была обозначить себя, но не смогла. Если честно, я просто застыла, обомлела… Меня давно так не трогала песня.       «Я разобью гитару тебе о голову!» — от крика мамаши аж уши закладывает. Она визжит, будто одержимая тысячью бесов, вцепляется в горло, пытаясь душить, трясти, всю душу изорвать когтями. Давно мертвая, легко вылезает из могилы, пробирается фантомом в самую глубину, наводит там свои порядки, гнобит, уничтожает остатки здравости, уничтожает самооценку, чувство собственного достоинства, все-все положительное, склоняет к самовыпилу.       «Хватит играть, голова от тебя болит».       «Бездарность».       «Никто».       «Меня трясет от твоего голоса».       — Можно попросить тебя спеть для меня?..       Ч т о?       ЧтО?       Чточточто       Ты серьезно? Серьезно?       ---       Мои поздравления, Лайла, ты сделала маленького ничтожного человечка чуть менее ничтожным в собственных глазах. Он пока, правда, еще не понял этого, он напуган, его плавит, кроет и вообще — в груди, в башке полный раздрай, но он поймет, что это — путь к исцелению.       [Хоть кто-то не ПЫТАЕТСЯ ничего изменить. Этот кто-то МЕНЯЕТ].       Подумав немного (точнее, собираясь с духом), Скар говорит:       — Ну, да?       Говорит:       — Пошли. Сейчас. Все равно льет.       Лайла, чтобы сдержать искреннюю радость, прикусывает верхнюю губу. Скар отворачивается, чтобы не видеть этого забавного выражения лица, и отправляется в актовый зал, слушая стук каблуков семенящей за ним Лайлы.       Чтобы он да играл для той, кто небезразличен? Это отличная возможность показать себя во всей красе, показать ей ПРАВДУ, насколько внутри все прогнило, насколько серьезна болезнь, насколько все заражено, поражено, раскрошено, изрезано, в труху перемолото… Боги, от него остались лишь лоскуты! Но, Скар как будто бы даже бесстрашен. Не важно, что руки трясутся и продолжают трястись даже тогда, когда он настраивает гитару.       Лайла сидит напротив, сцена слабо подсвечена, а в пустующем зале кромешная тьма. Атмосфера интимная донельзя, двое ближе друг другу, чем кто бы то ни было, двое — это целое «мы», и пусть кто-то только посмеет сюда войти, Скар его самолично убьет.       Лайла смотрит с восхищением, слушает, как он негромко перебирает струны, наблюдает за движением рук.       — Ну, вот. Недавно написал.       Жизнь наебет. Система выебет. Девочка, запомни это, хотя, пожалуй, у вас с ним совершенно разные судьбы и тебе чужда философия морального инвалида. А знаешь, моральному инвалиду очень интересно, кто ты такая. Чем ты живешь, что любишь, что слушаешь, о чем думаешь, куда ходишь и все такое. Интересно, расскажи между делом, он даже не сможет тебя послать, хотя, по классике, очень захочет. Ведь это страшно. Страшно снова нарваться на привычный исход.       — Меня заставила молчать моя бескрайняя печаль…       Жизнь наебет. Система выебет. Судьба произдевается. Бойся, бойся, БОЙСЯ, бей-беги-убивай-твори-зло, ведь творить зло у тебя получается лучше всего.       Происходящее не может быть правдой. Не может Лайла вот так сидеть, смотреть в глаза и наслаждаться музыкой и выстраданными стихами. Сейчас выскочит кто-нибудь с криком: «Вас снимает скрытая камера!» Да, точно. Все это — одна большая издевка. Сначала все хорошо, тебя зовут на праздник, но стоит тебе открыть дверь, как на голову летит ведро с помоями. «Вас снимает скрытая камера!» «Мы покажем это на выпускном!» «Звезда школы найдена!»       Но ничего не происходит, представляете? Точнее, так: происходит химия. И ничто, ничто не портит ее.       Химия происходит, и Скара кроет. Он поет свое откровение, считайте, изливает ей душу, ведь песня о невероятной боли, о первородном страдании, о непостижимом мучении, которое ему удалось постигнуть. Восторг в глазах Лайлы множится. Восторг и исключительное сочувствие. Не жалость.       И она верит.       Верит.       Действительно верит, не как все эти твари, которые неоднократно ломали жизнь. Насмешки, плевки в душу — все это уже остоебенело, а здесь в зрачках не что иное, как принятие. И Скар едва держится, чтобы не разрыдаться.       Ему ведь никто никогда не верил. Никто не верил в его болезнь, никто не считал его мучения достойными внимания. Все придумал, вечно прибедняешься. Характер паршивый, ты просто выебистый.       «— Доктор, мне постоянно хреново.       — Вы смотрели «Джокера»?       — Смотрел.       — Видимо, пересмотрели.       Джокер лезет в холодильник. Скару бы тоже туда, чтоб немного остыть, но в кабинете психиатра нет холодильника».       Звучит завершающий аккорд, и Скар опускает замерзшие руки. Его начинает трясти, и это уже никак не получается скрыть. Он дрожит всем телом, а глаза предательски намокают. Слишком много дерьма было в этой маленькой жизни, слишком много гребаных испытаний, слишком много ненависти, непринятия, злости. Зло отлично формирует зло, это и так ясно как день, но в случае Скара даже зло получилось бракованным, ведь он слаб перед светом, просто невероятно слаб…       Лайла забирает гитару и аккуратно отставляет в сторону. А после нежно берет его за руки, помогает перебороть немую истерику, а потом обнимает — как смело! — и объятье ее лучше всего на свете, оно не сравнится ни с чем, и Скар никогда не чувствовал ничего подобного. Хочется навсегда остаться с ней, вот так вот стоять, уткнувшись носом в плечо, выплакивая все, что накопилось. Вечности не хватит для освобождения, очищения, и Скар вцепляется в нее как в спасательный круг, забывая о том, что должен бежать, что должен жалеть. Его доломала обычная доброта. Доломала, да, но не с целью сгрести ненужные детали и выбросить, а с целью помочь, починить. Скар, если честно, не против, если у него есть шанс.       Спаси спаси спаси и храни мою душу я вверяю ее тебе нет нет нет нет нет что же ты делаешь безмозглая ты тварина не поддавайся да да да да да отпусти себя и будь ней она лучше знает что тебе нужно она все знает она так мудра так спокойна она так правильно ведет себя с тобой       И Скар сжимает ее в ответ, отчаянно сжимает, старается не завыть, оттого еще сильнее трясется. Какой же он мерзкий плакса, наверное… Но Лайле плевать. Она рядом и никуда не уходит. Она ничего не говорит. Не издевается. Она… будто передает энергию. И своим крио снимает болезненный жар. Как хорошо. Как с ней хорошо! Как чудесно с ней… Это сон?..       От отчаяния Скар готов умолять ее не покидать, от отчаяния люди вообще готовы на многое. И уже не имеет значения, кто что подумает, как это выглядит со стороны. Он будет каким угодно жалким, опозорится как угодно, лишь бы заслужить еще одно прикосновение без ненависти.       Просто будь со мной просто будь со мной просто будь со мной       Пойми меня исцели меня люби меня       Я люблю тебя       Ох.       То, что он скрывал, то, чего он боялся, его победило. Вот так вот легко и просто, но этот проигрыш не ощущается унижением. Нет. Шагом к новой жизни. Скар и так слишком многое растоптал в отместку за растоптанного себя. Он всегда был нелюдимым, всегда пугал и вызывал у окружающих отвращение. Но сейчас хочется быть лучше. Лучше. Поддаться. Поддаться всему. Доброму. Чуждому. Новому.       И Лайла обнимает его при отсутствующей толпе, и отсутствующая толпа рукоплещет, потому что холодной девочке удается сделать то, что не удавалось еще никому.       Своим льдом она растопила его сердце.       Надежда появляется так неожиданно, та самая искренняя надежда, которая, казалось бы, давным-давно сдохла в муках. Очевидно, не сдохла: тут как тут, стоит, улыбается, даже не похожа на зомбаря, веселенькая такая, ладненькая. Так и хочется спросить: «Где же ты, сука, раньше была?» Но, конечно, она не ответит. Не потому что немая, а потому что жестокая.       Скар разъебывается окончательно после того, как Лайла пишет ему тем же вечером. Между ними завязывается разговор. Глубокий разговор о важном, о необходимом, и Скар понимает одну удивительную вещь: их взгляды на жизнь, на связь, сходятся. Если Лайла, конечно, не врет. Хотелось бы, чтоб не врала. Потому что когда слышишь от ДРУГОГО человека то, о чем думаешь постоянно… Ну, ради таких моментов определенно стоит жить.       Лайла говорит, что ей тоже необходима духовная связь. Та самая, когда вы друг для друга истинные, нужные, когда чувствуете друг друга на всех уровнях и когда мороз по коже от того, что тебя принимают таким, какой ты есть.       Они разговаривают каждый день. С утра до вечера. В академии, по переписке. Не могут наговориться, тянутся навстречу с большим удовольствием, и каждый в равной степени проявляет инициативу. Скар не чувствует себя назойливым, не чувствует, что говорит лишнее, когда в очередной раз соглашается на откровение. И Скар испытывает счастье — нет, это даже не шутка — когда Лайла доверяет ему. Ее тайны он будет хранить как самую важную драгоценность, ее боль он ощущает на физическом уровне и готов забрать себе хоть прямо сейчас, только отдайте, радость разделяет с ней, ловя себя на мысли о том, что от улыбки болит лицо. Холодная девочка заставляет улыбаться самую мрачную мразь. И кто эта девочка, если не всесильная? Кто?       Холодная девочка постоянно хочет спать, забывает поесть и постоянно делает пометки в своих научных работах. Скар напоминает ей о том, что она должна хорошо питаться, каждый раз просит фотоотчет, и это помогает. Но больше ему нравится сидеть с Лайлой за одним столом. Тогда они обсуждают всякую хрень и глупо хихикают. Скар может хихикать, смеяться, улыбаться. Все он может. И совсем не бракованный Скар. Такой же человек, как и остальные, со своими слабостями и заебами, но человек настоящий, пусть сложный. Человек с большой буквы. И Лайла такая же.       Вот и встретились два Человека.       В конце концов Скар окончательно теряет голову. И ему нравится, определенно. Ему очень и очень нравится.       В один прекрасный день (в день ее рождения) Скар стоит под ее дверью с букетом и коробкой сладостей и предлагает начать встречаться.       И она соглашается.       Соглашается. Серьезно. Не шутит. Радуется так красиво, так ярко, и за такие ее эмоции Скар готов на все, что угодно. Он любую херню сделает, лишь бы только Лайла была довольна.       Лю би ма я       Даже звучит удивительно.       Лю би мый       Еще удивительнее.       Она говорит, и в груди каждый раз аж болит, но приятно, и слезы на глазах наворачиваются. Объятия — спасение от всех бед.       Поцелуи — апогей безумия, совершенная искренность, потрясающая близость. Впервые Скар целует ее, когда они гуляют по набережной. На улице тепло, в урну летят два пластиковых стаканчика из-под кофе, горят фонари, парочки прогуливаются, тоже наслаждаясь атмосферой. И вот они останавливаются и ничего не говорят, потому что говорить в такой момент — это кощунство. И Скар приближается к ней, целует со всей нежностью, на которую только оказывается способен. У него взрывается мозг, бабочки в животе проедают дыру изнутри, его тело будто бы обновляется. У Скара подкашиваются ноги, он не может стоять, он забывает обо всех своих бедах, обо всем на свете. Ему хорошо. Хо-ро-шо. И это не сарказм, не мираж. Он испытывает все и сразу. Его разрывает. Он любит, так сильно, так бережно. Есть только двое. Этого предостаточно.       Скар, конечно же, не излечивается, как и Лайла. У нее проблемы в семье, ее постоянно обесценивают и сравнивают, Лайла — недолюбленный ребенок, который всегда делал недостаточно, который всегда должен был заслуживать внимания.       Запуганная отцом, вышколенная строгой матерью, изувеченная, склонная к селфхарму в виде переработок и лишения себя сна и еды. Скару болит за нее, он хочет ее спасти, вылечить, вытянуть из ее личного ада. Чтобы ценила себя, чтобы любила себя, восторгалась собой так же, как он восторгается ей.       Хочет изменить ее жизнь к лучшему, но это, к сожалению, так не работает. Но он многому учится. Учится быть вместе с ней. И начинает верить в то, что вместе они все вынесут, справятся с любыми испытаниями.       Лайла удивительная: добрая, умная, смелая. Каждый раз перед сдачей экзамена волнуется до истерики, но каждый раз сдает на отлично. Она не заслужила испытывать такие колоссальные стрессы. Скар каждый раз поддерживает ее как может. Сперва получалось не очень, потом он понял, что ей необходимо. Нашел нужные слова. И Лайле стало чуть проще. Да, может совсем немножко, но стало ведь.       И она никогда не осуждала, никогда не говорила плохих вещей, ЕГО никогда не обесценивала. А Скар старался сделать так, чтобы она не обесценивала себя. Напоминал о том, как она важна. Миру и ему. Ему — особенно.       Занимается рассвет. Скару в очередной раз хреново, Лайла в очередной раз рядом. Иначе и быть не может. Они молча идут к нему домой, гуляли всю ночь, ужасно устали, стоптали все ноги. Тишина не давит и не давила — вместе правильно и приятно.       Плохое затыкается, плохое катится к чертям. Даже если случаются откаты, это не так критично, когда ты не один в этом, когда тебе банально есть кому позвонить и завыть в трубку. Или выдохнуть (и по этому выдоху все поймут).       Они идут, взявшись за руки, и Скар…       Вы еще помните про мразей? А знаете, Скар впервые за долгое время не чувствует себя мразью. И не важно, что в душе у него пиздец. Он больше не мразь. Хотя бы для одного человека.       Он никого не прощает. Ни себя, ни мать, ни отца, которого даже не видел. Даже призрачный образ ненавидеть легко. Сложно не рухнуть в самобичевание, сложно не захлебнуться чувством вины. Но Лайла подставляет плечо, и Скар проваливается под ее лед, а там, подо льдом — тепло, там — дом. Сердца стучат в унисон, и все кажется правильным. А Скару никогда ничего не казалось правильным раньше.       В прихожей целуются, едва закрывают дверь. Грустные поцелуи и пальцы в волосах, слезы, застывшие на ресницах. Они влюблены, они растворяются друг в друге, реальность тает, реальность больше никому не нужна.       Скар распускает ей, прижатой к стене, волосы и касается губами шеи. Лайла тихо выдыхает, покрывается мурашками вся, вцепляется в плечи, притягивая ближе, ближе, еще ближе. Их накрывает. Многому нужен выход. Любви — особенно, да.       Скар покрывает поцелуями ее шею, влажными, горячими, лижет. Секса у него никогда не было, но он старается, смотрит за реакцией, улавливает каждое изменение, чтобы понимать, как и где ей приятнее.       — Есть резинка? — откинув голову, спрашивает Лайла, и Скар, прижавшись к ней, чувствует, как бешено стучит ее сердце.       — Угу, — отвечает, вынуждая себя отпустить. — Иди в ванную, я потом.       Когда дверь закрывается и включается вода, Скар судорожно выдыхает. Здорово же его выбило из колеи. Сам себя не узнает. Никогда раньше он не знал страсти и желания выразить свои чувства нежностью. Чаще всего его одолевало желание кому-нибудь въебать, а сейчас хочется только оказаться рядом, обнимать, гладить, ласкать. Чтобы Лайла ощутила себя защищенной, чтобы доверилась. И тоже довериться ей. Скар пытается представить, как все пройдет, но у него башка гудит, мыслей нет, только глупая улыбка появляется очень кстати. Боль постепенно уходит, но нарастает волнение.       Скар достает пачку презов, стаскивает рубашку. Лайла как раз выходит из ванной.       — Быстрее, — говорит, и глаза ее блестят как яркие звезды.       Скар покоряется. Моет руки, приспускает штаны, трет хер, споласкивает подмышки. Вечером он уже мылся, так что сейчас этого вполне достаточно. У него уже стоит, и это почти болезненно. Он думает: «Хоть бы не упал от волнения». Хочется, чтобы все прошло хорошо. «Пройдет, если не будешь заморачиваться», — констатирует он, выходя из ванной.       Лайла сидит на кровати, выжидающе поджимает пальцы ног — она без обуви, только в носках.       Скар подходит к ней медленно, будто немного с опаской. Опускает глаза, касается ее раскрытых ладоней, водит по ним, вынуждая Лайлу едва ли не задыхаться от ощущений. И сам чуть не задыхается, ведь это невозможно приятно — находиться так близко, это просто нереально, просто охуительно, просто… Несмелые, почти робкие движения, будто никто только что страстно не целовался в коридоре. А Лайла не подгоняет. Ее дыхание сбито. Это будет ее третий раз. Ей все равно, очевидно, волнительно, и не только по причине того, что со Скаром у них впервые. Два раза — совсем немного. Она сказала, что поначалу было немного больно, а потом — никак. Ей не особо понравилось, она даже решила, что секс — это в целом бессмысленное занятие. Но сейчас хочет, смотрит так, как смотрят на самого дорогого человека на свете, облизывает губы, ерзает с нетерпением. Ее возбуждение сильно, и Скар ее понимает. Внизу его живота все скручивается. И, если честно, кончить можно уже от простого нахождения рядом.       Скар берет ее лицо в ладони, наклонился, целует. Аккуратно, со всей любовью. Сперва касается губами губ, потом скользит языком ей в рот, вызывая еле слышный разгоряченный стон. Проводит подушечками пальцев по ключицам, едва касаясь, а Лайла подается навстречу, вытягивается струной, продолжая неосознанно кусать губы. Это очень заводит.       Скар приспускает бретельки ее майки, ласкает плечи, а она в ответ вцепляется в него намертво, и ей разрешено трогать его израненную кожу. Пусть делает все, что захочет. Хоть рвет, хоть кусает, хоть бьет. Ну вот, его опять несет не в ту степь. Как будто бы забывает, что с ним по-доброму можно, а не только с агрессией и презрением. Волнуется, вот и все.       А на самом же деле его шрамы как будто разглаживаются под ее горячими ладонями. Она ведет по предплечьям, то слабее, то сильнее, то вообще — отчаянно и нетерпеливо, умоляюще даже, и мурашки уже идут у него.       Он впервые в жизни кого-то хочет, он впервые в жизни кого-то хочет так сильно, впервые в жизни кого-то хочет от огромной любви, чтобы высказать все, ведь словами не умеет, не научили. А так — поцелуями — правду о своей зубодробящей трепетности мягкостью не сорвавшихся слов впечатывать в бархатную кожу. Признание необходимо как никогда. Быть с нею, касаться ее, обращаться как с королевой — высшая радость, и не приведи архонт стать причиной ее слез.       Лайла кладет его руки себе на грудь. Немая просьба избавиться от стеснения услышана. Легко сказать, тяжело сделать, конечно. Скар сам, перенимая привычку, кусает губу, правда, выглядит это не так красиво, как у нее, да и больно он себе делает ненароком. Лайла замечает сразу, притягивает за затылок, впивается в губы. В перерыве, когда переводят дыхание, снимает майку и бюстгальтер, откидывает в сторону. Теперь оба без верха. Лайла ложится, разводит ноги, а Скар нависает сверху, ведет по груди, ребрам, мягкому животу. Дыхание у Лайлы сбито напрочь, она извивается, выгибается, гладит. Есть только она, в этом мире есть только она, и так хочется любить ее, любить до безумия, и тут уже становится плевать на неопытность.       Головы кружатся, между ног горячо. Скар лижет сосок, прихватывает второй, и она отвечает шумным смазанным выдохом. Сжимает Скару волосы, это только сильнее распаляет его.       Сама приспускает штаны с бельем, уводит смущенный взгляд к потолку. Скар помогает ей избавиться от одежды, снимает ее умилительные носки с кошачьими лапками. Лодыжки Лайлы лежат у него на плечах. Она раскрыта, она прилагает усилие, чтобы не спрятаться, и кажется, даже наслаждается своей выдержкой. Неловкость — ее бич, и каждый раз, когда Лайла побеждает, она искренне радуется за себя.       Скар рассматривает ее тело, думает: «Как ты прекрасна, боги, как ты совершенна», но не может произнести вслух, ругает себя за это — дурак. Но через время все равно исправляется, понимая, что наверняка ей нужна поддержка в такой момент:       — Ты очень красивая.       Его хватает на сухой комплимент, а Лайла вдруг улыбается и забавно прикрывает руками губы. Скар целует ее под коленкой, заставляя вздрогнуть и инстинктивно чуть сдвинуть ноги. Он волнуется, но, несмотря на это, в штанах тесно. Не падает, хорошо. Скар поднимается поцелуями по внутренней стороне бедра к лобку. Лобок у нее выбрит, но немного колется.       Лайла говорит:       — Давай рукой.       Скар подтягивается так, чтобы лицом к лицу, и касается пальцами половых губ. Лайла знает об удовольствии, понимает, что у него, вероятно, нет шансов ублажить ее ртом, поэтому предлагает альтернативу. Лайла вся мокрая, двигает тазом, шире раздвигает ноги, дышит в самое ухо.       — Медленно. Только клитор. Двумя пальцами. По кругу.       Скар не давит, но гладит. Делает, как она говорит, и по реакции — Лайла выгибается и обхватывает его бедра ногами — понимает, что делает то, что нужно. Он благодарен за то, что она не страшится направить, более того, хочет этого. И это весьма и весьма возбуждающе — слушать ее дрожащий от удовольствия голос, исполнять ее просьбы.       — Чуть быстрее…       Хрипит она, не сдерживая стон, и у Скара в башке что-то взрывается, ему так хорошо, хотя все, что сейчас чувствует его тело — это болезненное возбуждение. Но нутро его заходится от любви, нутро его заходится от обожания, самому ничего не нужно, лишь бы ей было приятно. И как же охуенно осознавать, что это он — причина такой реакции.       — Быстрее…       Сладкая мука заставляет ее задохнуться. Скар ускоряет движения, она поднимает таз. Влажные звуки сводят с ума, тишину разрезает только ритмичное хлюпанье и стоны, почти что вскрики.       Лайла сбивчато шепчет:       — Люблю.       И громче:       — Люблю тебя люблю тебя люблю тебя…       У Скара волосы дыбом встают, воздух в комнате наэлектризованный и ледяной. Его электро витает где-то под потолком, у розеток — шаровыми молниями, в венах — разрядами. Сам как электрошокер, но вопреки всему не причиняет боли. Может когда хочет. Обезоруживает иначе. И исключительно с благой целью.       Лайла вся напрягается, сдвигает ноги так, что бедра Скара с трудом выдерживают давление. Видеть лицо, искаженное от накатившего оргазма — это лучшее, что могло только произойти. Она не стонет, ни звука не издает — не может, ведь происходящее — слишком. Слишком прекрасно. И замирает так на несколько долгих мгновений. Ее пальцы на спине Скара, но она не причиняет дискомфорта — только подушечками проводит, не ногтями. Под ее задницей теперь мокрое пятно. Лайла, когда отходит, тушуется, но Скар не дает ей уйти в свои мысли, отвлекает поцелуем, а потом спрашивает тихо:       — Закончим?       Лайла протестующе мотает головой:       — Нет. Смазка. Возьми…       Скар отслеживает движение ее руки. У изголовья кровати и правда лежит лубрикант. Скар отстраняется от нее, чтобы снять штаны и белье. Сразу становится холодно. Так холодно без его ледяной. Она смотрит восхищенно и пьяно, блаженно улыбается, ждет. Скар обнажается, берет презерватив, открывает, натягивает, дотягивается до тюбика и выдавливает смазку себе на руку. Проводит рукой по члену несколько раз.       — Тебе страшно? — спрашивает, ведь самому становится страшно. Хер знает почему, наверное просто не хочет накосячить, хотя головой понимает, что все идет нормально.       — Нет, нет… Иди сюда, — Лайла протягивает руки, Лайла хочет обнять, и Скар не отказывает ей. Они снова близко, между ними снова разряды, в висках стучит, хочется еще ближе, еще и еще.       Скар смазывает ее половые губы, чуть раздвигает, смазывает влагалище. Без лубриканта никак — там влажно, но не скользко. Лайла немного напрягается, а Скар сразу же останавливается, вглядываясь ей в лицо, пытаясь понять, все ли в порядке. Однако по лицу видно, что она испытывает одно лишь удовольствие, поэтому Скар продолжает. Медленно вводит в нее один палец, что сразу же вызывает ее хриплый стон. Подгибает фалангу, Лайлу аж дергает, настолько это приятно.       Больше смазки, чтобы никакой боли, никакого дискомфорта. Еще один палец. Плавные движения. Скар оглаживает тугие стенки влагалища, чувствует, как Лайла сжимает его. Она не стонет от предвкушения, даже не дышит, кажется. У нее мокрый лоб, волосы липнут к вискам. Лайла разгоряченная, плохо соображает от накатывающих волн наслаждения.       — Я хочу тебя, — говорит, шире раздвигает ноги. Трогает его торс, спускается ниже, от пупка — еще ниже, обхватывает член, делает несколько движений, направляет так, чтобы ему осталось только толкнуться.       Сердцебиение выбивает из легких весь воздух. Невыносимо жарко, невыносимо холодно, невыносимо из-за тока, передающегося от тела к телу. Он медленно входит, не сводя с Лайлы глаз. Она шепчет, чтобы не останавливался, а сама застывает, прислушиваясь к своим ощущениям, пытается не переживать. Скар успокаивающе целует ее виски. На губах становится солоно. Лайла быстро расслабляется, слегка надавливает ему на копчик, предлагая начать. Скар делает первое движение. Ему жарко, жарко, жарко, ему безумно, ему прекрасно, охуительно, перед глазами искры, костры, всполохи, и как будто бы все стихии собрались в их постели. Пиро, электро — как страсть, анемо — свобода, крио — любовь и спокойствие, дендро и гео — заземление, плотское, гидро — духовное.       Скар двигается снова, снова и снова, пока еще медленно, давая Лайле привыкнуть, а у нее руки блуждают то по его спине, то по своей груди. Спускается ниже, к лобку. Скар ускоряется, Лайла проводит по клитору, начинает себе надрачивать. Скар хотел бы сделать это вместо нее, но пока что не может. Его раскатало, расплавило, он чувствует такое единение, от которого можно сойти с ума, от которого кричать хочется. Он в ней, вдалбливается так глубоко, что у нее на глазах выступают слезы, Лайла сдавленно просит «еще», и он дает ей еще, дает ей почувствовать себя наполненной, гладит внутреннюю сторону бедра, замечая, что руку, на которую он опирается, уже сводит, но напрочь игнорирует это. Не важно, что потом будет ломить все тело.       Скар все наращивает темп, входит в узкое лоно на всю длину, затем выходит полностью, входит опять. Лайла еле дышит, исполненная блаженством, и быстро двигает рукой, помогая себе. Скар расцеловывает ее плечи, ключицы и шею, переходит к щекам, нежно касается губами век.       Лайла — богиня, совершенное создание, его безграничная любовь. Лайла самый близкий человек, ее хочется бесконечно носить на руках, давать ей все, о чем только попросит. Она стонет громче, напрочь позабыв о стеснении, и в этом такое неописуемое доверие, что аж в груди щемит. Скар благодарен ей за то, что подпустила к себе настолько близко. За то, что смогла принять его искореженные, местами уродливые чувства. На деле чувства оказались совсем не уродливыми, но Скару пока не до рефлексии.       Он трахает ее ритмично, с характерными шлепками, ощущая, что постепенно подходит к пику. Все напрягается, пресс вот-вот разорвет. Лайла кончает со вскриком, вновь мокро, но уже не так обильно, как в первый раз. Скару требуется еще время, а потом его буквально бьет в судороге. Это так хорошо, так хорошо. Он и подумать не мог, что когда-нибудь может испытать подобное. Горячий выдох в шею, гортанный рык-стон, это так расслабляюще, так чувственно. Он осторожно выходит, уже совсем не соображая, и заваливается рядом. Перед глазами кромешная тьма, хотя на улице светло. Лайла нащупывает его руку, сплетает пальцы, сжимает. У Скара едва хватает сил сжать в ответ.       Тяжелое дыхание в тишине. Скар поворачивается на бок. Теперь рука болит просто нестерпимо. Он пытается пошевелить пальцами, но в итоге забивает на это. Просто обнимает Лайлу, утыкается носом ей в макушку, гладит по волосам.       И нет боли.       Нет ненависти.       Страдания нет.       Есть только неописуемая любовь. Да, Скар, может, постиг непостижимое мучение, но еще и выразил невыразимые чувства.