Не Амур близорук, Демиург пидорас

      Илья рвётся на куски. Прямо как та несчастная крыса на рельсах, как сухожилия бомжа в подъезде. Рвётся и смотрит со стороны, потому что не он это вовсе, кто-то другой. Своих воспоминаний осталось так мало, что беречь и перемалывать приходится каждое из них, даже не самые любезные. «Нихуя тебе эта музыка не даст» — сказал родной человек когда-то давно. «Ты такой наивный» — шептала первая любовь. «Я же говорил, что потрошить животных весело» — зажав нос, смеялся друг. Весело потрошить свои мысли посреди ночи и фениксом рождаться каждое утро. Весело осознавать, что все — будь то люди или NPC — делают так же. Да и жизнь, в целом, очень весёлая штука.       Вот смотришь на человека и точно знаешь: он разбит, он тебя не починит. Но ведь тянешься, спасаешь утопающего, когда сам через силу глотаешь воздух. Сюр. Сюрреалистичный Даня Кашин и сплошной, мать его, парадокс. Сидит себе, вейп потягивает. Святая простота, не иначе. Спросить бы у него на досуге «сколько прощальных записок прячешь?», но не спросит — терять не хочется. — Илюх, смотри, — поворачивает экран с очередным тик-током и продолжает улыбаться, будто икающий кот действительно того стоит. Выжидающие глаза вовсе не сверлят дыру, скорее тепло выжигают лазером. Весь он тёплый какой-то, аж душно. — Ну забавный же, че ты.       Блядство, опять забыл вернуться в тело и задействовать мышцы лица, опять стал наблюдателем своей же жизни. Так и до титров недалеко. Уже представляет — Directed by Ilya Koryakov. Да и всё, в общем. — Прости, задумался. Есть ещё видео с котами? Они забавные, — «правильно» отчеканил собственный голос в голове. Похвалу от него не часто услышишь, надо будет дату запомнить и отмечать каждый год. Мысль об этом вызвала усмешку, которую Даня принял за реакцию на какого-то несуразного котёнка. Что ж, уютненько.       Оба парня не знают, который сейчас час, опаздывают ли они на встречу в баре, но разве это важно? В мире есть только эта комната в двух разных цветах и такие же разные друзья, просиживающие кресла. Только потерянный и им же найденный. А есть ли? Коряков перевёл взгляд от монитора компьютера вправо — туда, где Даня без конца смеялся и где приятно веяло теплом.       Но там никого нет. Только захламлённые подарками полки на стене и пустое место рядом. В такие моменты думать страшнее всего, потому что чёрт знает, что за него решат в черепной переговорной комнате, какой вердикт вынесут. Легче отвернуться и продолжать втыкать в чёрное зеркало, просто ожидая признаки жизни извне. Вдруг повезёт. — Ты ещё не оделся? Блять, Илья, мне уже названивают. Поднимайся давай, — повезло.       И он действительно поднялся, натянул на себя джинсы с худи и даже спустился по лестнице. Вспомнить бы как. Как по щелчку, чёрное отражение сменилось более красочным, с плывущими домами и деревьями, правда небо от потухшего экрана мало чем отличается — на нём совсем нет звёзд. Да и кому они нужны, всё равно взорвались все давно, подобно голубю под машиной отца. Пришлось потом шину чистить.       Постепенно возвращаются и звуки: какой-то проходной рэп из динамика, шелест двигателя, сдержанный смех — Даня рядом — свист с улицы и кашель таксиста. Но вот осязание подводит, свои сцепленные в замок пальцы он не чувствует, как и стекла за капюшоном.       Кашину трижды пришлось потрясти за плечо, чтобы наконец обратить на себя внимание. Такое случается часто, не удивляет, ведь он всё прекрасно видит: и пустые глаза, и обескровленные губы, что двигаются через силу, и «был в сети…» на каждой странице некогда известного Мазеллова. Теперь же его никнейм почти не упоминают, будто заживо похоронили, но уже не в шутку. Сгорел парень, неожиданно и резко, даже угли остыли. Никто не знает почему, включая лучших друзей. Макс время от времени заявляется к Илье, без труда получив запасные ключи от квартиры, Антон звонит ежедневно и вовсе не обижается на сотню пропущенных, а Даня чуть ли не силком забирает к себе в Питер на недельку-другую и по заведениям таскает, хотя по натуре тот ещё домосед. Не хотят отпускать. — О чём думал? — придвинувшись, спросил Кашин с лёгкой улыбкой без капли упрёка. — Город красивый, может переехать сюда, — словно в дрёме ответил Илья, разглядывая неровности кожи на чужом лице, складки у носа и родинку на щеке — они так близко. Красивым и живым был не только город. — Серьёзно? Я могу тебе квартиру посоветовать, её мой знакомый снимает. Бабло сдирать не станет, ремонт вон недавно сделал… — всё говорит и говорит, надеясь удержать парня от очередного полёта в космос. Но о главном и наболевшем не упомянет, не так воспитан. — …Ты у меня можешь остаться, пока не накопишь. Я только рад буду, — да хоть на несколько лет, только вернись, пожалуйста — утонет где-то в мыслях.       Однако больше Коряков не проронил ни слова, невпопад кивая на предложения Дани. На деле ему всё равно, в какой части Земли придётся скипать день за днём, оступаться о банки на полу и изучать бесконечный потолок. Вроде они собирались съездить в Амстердам? Или приснилось? Все планы на будущее предстают фикцией, когда будущее уже настало, а глаза, как неумелый проводник, больше не излучают интереса. И кажется, что серый Петербург ужаснулся бы при встрече с ними, но это не так.       Одна дверь захлопнулась, мазнув ветром по талии, другая — услужливо открылась, пропуская в бар с четырьмя цифрами в названии. Внутри так шумно и людно, что конечности сводит, но выросший перед ними Денис не даёт времени передумать, обхватывая Илью своими длинными руками и прижимая, как в их последнюю встречу. Соскучился. Не по настоящему другу, а прошлому. — Привет, ребят, — пробасил парень, здороваясь и с Даней. Они как всегда обменялись взглядами, в одном из которых читалось «как он?», а во втором — «всё так же». Это длится уже год, им и слова не нужны, чтобы всё понять. — Садитесь, вам там еду принесли.       За столом уместились ещё пять человек — нынешние стримеры, друзья друзей, возлюбленные. Но Илья никому так и не заглянул в глаза, знает ведь, что там одна жалость за проёбанную популярность и бесконечное «почему?» Спокойнее водить трубочкой по лонг-айленду и топить в нём дольку лайма, как мешок с котятами в деревне. Их тоже было жаль ещё несколько дней, а потом забылось.       Спокойнее не замечать мелькающие силуэты сбоку, которые все как один сбежались за фотографией к нашумевшему Лил зе Нилу. Кто-то из них даже узнал в понуром призраке Мазеллова, но просить ничего не стал, за что был одарен улыбкой, исчезнувшей моментально. Илья чувствовал, как погружается в вакуум: голоса вокруг стихли, стакан прирос к руке, а осознание происходящего постепенно ускользало. Приятная пустота, почти контролируемая. Вот перед глазами тёмная древесина с пролитыми каплями алкоголя, а вот и разноцветные макушки всех собравшихся. Он всё выше и выше, далеко от «1703» и собственных мыслей. Далеко от того самого дня. — Я курить пойду, кто со мной? — пробираясь через чужие колени, спросил один из друзей Дениса — низенький парень с каналом по доте. За всё время он выходил уже раз третий, поэтому желающих особо не было. Один Илья поднялся как на автомате и последовал за ним — от греха со всем вытекающим подальше. Даня в этот момент обнимал за плечи поклонницу, пока Дрейк смеялся над его жёлтым оскалом и снимал на телефон — Коряков любовался ими, идя спиной к выходу.       Ночь, шумная улица и незажённая сигарета укутали его холодным одеялом, подготавливая ко сну. Что в нём будет? Квартира Андрея и Лёши? Разукрашенные с Тошей печенья? Вот бы снова их попробовать… Но стоило только вдохнуть в лёгкие дым и поднять взгляд на дорогу, как грёзы сменились кошмаром. Илья больше не слышал ворчания сбоку — сраная зажигалка — не слышал крики прохожих и прижатой к рулю кнопки сигнала с протяжным би-и-ип. В сознании отпечатался образ рухнувшего на дорогу ребёнка и онемевшее лицо водителя мерса. Автобус, на который так спешил мальчик, проехал мимо, обдавая вонью выхлопных газов… — Бля, Дим, мы мусорку проехали. — Значит пакеты к тебе домой повезем, всё равно там свалка. — Ты ахуел?       На шашлыки в лесу собирались большой дружной компанией, но, как это обычно бывает, энтузиазма хватило лишь на двоих. Илья ни о чем не жалел, рассматривая ранки на пальцах — ведь кому ещё собирать купленный в Ашане мангал, как не ему — и свой убитый телефон, который Дима по тупости закинул в болото. Сидит теперь рядом, весь мокрый и побитый, зато счастливый: литр пива в себе держит, нечисть такая. — Меня в слэме чуть не убили нахрен, бешенные у тебя фанаты, — Дима выскреб из кармана вейп и глянул на соседнее кресло. — Но знаешь, я тобой реально горжусь. Однажды Олимпийский соберёшь, а я потом всем хвастаться буду. Типа «смотрите, это мой кент выступает, я с ним бухал». — Ни в коем случае, — а сам смеётся, — если меня и там закидают, то я точно прям на сцене сдохну… — за густым паром с запахом черники показалась тень в лобовом стекле. — Тормози!       Спину Корякова прибило к мягкому креслу, а человека напротив — к капоту из стали. Фары осветили ещё живой взгляд и полёт длиной в метр. Видимо его организм между «бей или беги» выбрал худшее — замри на месте и загнанным оленем смотри прямо, пока затылок не встретится с асфальтобетоном и не оставит на нём красный след.       Илья видел этот сюжет сотни раз: ещё в те времена, когда пытался уснуть без таблеток. Воспоминание оживает перед ним, пихает в ноздри запах леса и костра, глушит плач уцелевшего ребёнка, сменяя его скрежетом колёс и тихим: — Я сейчас объеду его, и мы обо всём забудем, ладно?       Фраза-именинница, которой исполнилось двенадцать месяцев, отпечаталась граффити в его сознании, теперь же она двоится и отдаёт эхом. С её наступлением настоящее стёрлось окончательно…       Сдавить себя ремнём в самом начале поездки было лучшим решением, а вот пускать за руль пьяного друга — фатальным. Понадобилось ровно десять ударов сердца и одного судорожного вдоха, чтобы отстегнуть себя непослушными руками и выйти из машины. Он даже не замечал Диму, который тут же выбежал следом, хлопнув дверью. Человек, что минуту назад спокойно мог передвигаться, сейчас бездвижно лежал в позе подстреленного зомби. Белый свет наложил на него жуткие тени, не пытаясь скрыть содеянное. — …Ты меня слышишь вообще?! Сука, сядь говорю! — с обеих сторон Дима видел одно и то же: замершие зрачки и бледнеющую кожу. Стример будто впитывал и отражал всё, что происходит не с ним. — А если кто-нибудь мимо проедет? Илья, твою мать, мне нельзя в тюрьму! — Может он ещё дышит? Надо вызвать скорую, — прерывая зрительный контакт с незнакомцем, он кинулся к бардачку. Там раньше лежал телефон, который наверняка под шумок спрятался за креслом. Боже, хоть бы он работал. — Нет-нет-нет… — шептал Илья, изо всех сил нажимая на кнопку сбоку. И здесь никаких признаков жизни. — Дай мне свой, быстрее.       Дима всем своим существом показал, какой идиотской была эта просьба — и руганью, и неприличными жестами, а загородив дорогу, добавил уже спокойнее: — На мне сестра, понимаешь? Её опека заберёт, если об этом узнают, поэтому перестань из себя святого строить и поехали уже! — для пущего эффекта парень задействовал толчки и выронил несчастный сотовый из рук Корякова. Не забыть бы.       А что будет с ним? Слух разлетится быстро, так же быстро виновным для всех станет ебанутый на голову Мазеллов. Клоун всея твича. Его запомнят убийцей, пьяницей, но ведь всё только начало налаживаться! Первые концерты, новый альбом, Ксюша… Нет, нельзя быть таким эгоистом, как ему потом матери в глаза смотреть? А вдруг и это безвольное тело — чей-то отец?       Илья что есть духу ударил старого друга в челюсть — вот тебе и святой — и подошёл к мужчине на ватных ногах. Как там на ОБЖ учили? Ухом к носу, пальцы на артерию, глазами следить за грудной клеткой… Блять, нет! Так, ладно, неважно, надо сосредоточиться. Вдох-выдох — он не дышит — внутрь заползает знакомый запах крови. Пульс ведь там трогают? Почему чувствуется только свой, бьющий по вискам?       Он и правда умер?.. — Ты совсем конченный?! Может ещё записку оставишь?! — Дима начал грубо оттаскивать его под руки, пачкая чужие джинсы. Не заметив сопротивления, он различил бессвязное бормотание: — Надо убрать с дороги. Давай уберем. Увидят же, снова собьют… — туловище Корякова стукнулось об землю, когда его перестали удерживать навесу. В голове всё мечется, места себе не находит. То ли сбежать хочется, то ли остаться. Этот мужчина думал так же? А успел ли? Они ведь никогда и не узнают, что он делал здесь совсем один. И почему никто до них не похоронил рыжего соседского кота, загрызенного дворнягой. Даже крест из веточек сделали, во всём подражали взрослым. — Ты чё разлёгся? Сам же предложил, — сжав свою больную челюсть и каменеющую ногу трупа, причитал Дима. На нём уже были тёплые перчатки и маска бесстрашия, — помогай давай!       Ночь, пустая трасса и брошенное в чащу тело навсегда остались в памяти Ильи. Они проезжали мимо деревьев, дряхлых построек и совсем новых многоэтажек. Во всём мерещилось осуждение — в гулкой тишине салона и в стенах собственной комнаты. В глазах когда-то любимой девушки, потерявшей опору, и в последней фотографии Завертина. Не уследил в нужный момент, не собрался с силами — и теперь ему некому дарить любовь. Всё осталось в том грёбаном лесу. Илья больше не был стримером. Не был подающим надежды сыном. Не был музыкантом. Его будто вообще никогда не было. — Илюш, отпусти его, поехали домой, — откуда здесь Даня? — Ну же, посмотри на меня.       Темнота поделилась надвое и исчезла. Напротив нет ни дорог, ни машин, только всё та же сигарета, чайник и взволнованное лицо Кашина. Почти родная кухня согрела пуще любого одеяла. — Что я пропустил? — дрожащие пальцы поднесли курево к искаженным в ухмылке губам. Смешно, потому что проходили уже, не впервой. Близкие научились различать, когда Илья здесь, а когда его ответа можно и не ждать. Увлекательные истории в духе «ты реально не помнишь, как сел на самолёт?» стали традицией. — С возвращением, — на вздохе. — Ден заметил, что ты куда-то пропал, и мы вышли на улицу. Знаешь, что мы там увидели? Как один придурок тащит за собой чужого ребёнка и все прохожие на него орут. Мальчика ещё оказывается машина сбила, я вообще ахуел, — Даня отпил что-то из кружки — вряд ли чай, скорее неразбавленный коньяк — и подтолкнул к гостю пепельницу, а то ещё столешницу испортит. — Ты нахуя туда полез вообще? С ним же всё нормально было, синяками отделался.       Коряков помотал головой и стряхнул пепел. Сказать было действительно нечего. Отключается он давно: делает что-то примитивное, как робот, и никого не трогает, но чтобы так — ни разу. Наверное стоит сменить психотерапевта и по новой рассказывать миф о внезапном выгорании с толикой дереала на десерт. Или запереть себя где-нибудь. Например, в тюрьме. Она по нему уже плачет небось. — Ну, короче, ты и тогда ниче не сказал и доехал со мной на такси. Пацана мать забрала, менты тебя трогать не стали. Зато у наших ребят теперь дохуя вопросов, — уставшие глаза скользят по лицу Ильи, он это чувствует, но веки не поднимает. Даня и так всё поймёт, не станет ругаться. Он чуть ли не единственный, кто быстро свыкся с изменениями. Спросил однажды: «Что с тобой случилось?» но, завидев тонущего в самом себе друга, просто обнял за плечи и больше никогда об этом не заикался. — Ладно, пять утра уже. Пей свои таблетки и пошли спать.       Кашин поднялся, оставив кружку на радость пыли, и поковылял в сторону спальни. Сбоку пронеслось глухое «спасибо». Даня не успел подумать, как собственная рука уже оказалась на чужих сальных волосах. А что хотел-то? Удержать? Прикоснуться, чтобы самому не забыть? Вот же он, здесь, сидит и ребус в пепельнице разгадывает — а может предсказывает, как по кофейной гуще, кто его знает — и вроде не исчезает под пальцами. Но страшно до разбитой плитки в ванной, до блядского тремора.       Дане смерть как тяжело. Как бы сильно он не пытался плыть по течению и делать вид, что ничего не происходит — это невозможно. Сорваться бы, встряхнуть изо всех сил за плечи, да дать волю эмоциям. Но не сломается же, год в себе держит и не отпускает. Бегает вечно от реальности — Соник ёбаный — и не замечает, что всё реже в ней появляется. Однажды ведь может и не вернуться. Тогда и Кашин в космонавты заделается. — Завтра поедем загран твой продлевать. Подождём пару месяцев и в Нидерланды по-бырому сгоняем. Или ещё куда-нибудь, как захочешь, — смотрит с высоты своего роста на пятерню и волосы под ней. Каждый раз боится, что в ответ получит молчание.       Плотный дым скользит по родинкам вверх, чуть достаёт до опущенных ресниц, за которыми теплится надежда. Мечтал же уехать, точно мечтал, жаль только не в другие страны, а в тот самый лес и желательно в прошлое. Вдруг найдёт там самого себя, потрёпанного, но живого. Такие билеты где-нибудь продают? — Хорошо, — Коряков поднял голову, чтобы утешить, убедить в правдивости своего существования, но встречается с пустотой. Снова полки, но уже с крупами и солью. Нет тут Дани, ещё час назад спать ушёл, так и не дождавшись.       И каждый их диалог как переписка через почтового голубя. Того самого, что умер под колёсами. Или под поездом? Да и голубь ли это был?       Может Илья смотрел не в зрачки незнакомца, а в свои собственные? Застывшие, без намёка на искру, где крест из веток, могильная чаща и бочка с водой. Разве не он умирал все эти разы? Примерил на себя роль станционного смотрителя и съеденного семейством мушек старца. Что в этом плохого? Каждый лес рано или поздно кончается. — Хватит свет тратить, мне за него платить! — крикнули из глубины квартиры.       Даня так и не уснул. До сих пор ждёт его и всегда будет. А Илья обязательно вернётся, починится, но только если он действительно всё ещё жив.