Перси помнил одиннадцатилетнюю Гермиону Грейнджер, склонившую голову над книгами в любое время дня и в любом месте. В классе, на ступеньках, в садах Хогвартса. Ее более взрослая версия не так уж сильно отличалась: чуть выше, чуть больше походила на женщину, но всегда не отрывала глаз от этих страниц, воображая бог знает какие чудеса. Гермиона была той девушкой, которая часто посещала дом его семьи, но с которой он был знаком лишь косвенно, слушая ее разговоры, иногда ловя себя на том, что наблюдает за ней, даже не осознавая этого. Она очень часто внушала ему мысль, что они весьма похожи. Но, в то же время, были разными: Гермионой двигала страсть, с ее глубоко романтической душой. Он таким не был. Романтику так переоценивали. Но, в конце концов, что он знал об этом?
Гермиона была послушной и соблюдала правила, об этом знали все, как профессора, так и студенты. Но она тоже была человеком, и иногда она даже забывала об окружающем мире и погружалась в грезы. В последнее время она увлеклась классическими романами маггловской литературы, в частности романами сестер Бронте. «Грозовой перевал» — так называлась книга — захватил и поразил ее до такой степени, что однажды утром она потеряла счет времени. Расположившись на ступеньках с книгой на коленях, она была полностью им поглощена. И Перси, который как староста школы также отвечал за соблюдение правил, не мог притворяться, что ничего не происходит. Она сидела там неподвижно, но ее разум и душа были где-то в другом месте, в другом времени. Перси всегда был сдержан, он привык наблюдать, не слишком вмешиваясь. Но не в этот раз.
— Пропускаем уроки? Это на тебя не похоже, Гермиона.
Перси никогда не знал, как к ней обращаться. Они не были двумя незнакомцами, но у них также не было такого доверия, чтобы тепло относиться друг к другу. Было бы более уместно, если бы между этими двумя существовала отстраненная вежливость. Гермиону подхватили и увлекли живые чары и образы, которые она рисовала в своей голове. И она покраснела, почти оскорбленная тем, что ее прервали в такой волшебный и интимный момент. И обиделась на то, что его поймали с поличным, как дурочку.
— … Я не заметил, как пролетело время. Черт, — прошептала она, смутившись. Перси мог быть еще хуже, чем она, просто он никогда не нарушал правил. Рон всегда жаловался на то, каким скучным он был даже дома, Фред и Джордж обычно дразнили его за его точные и прямолинейные манеры. Теперь он смотрел на нее сурово, но с некоторым смущением.
— Если ты сейчас уйдешь, я притворюсь, что не видел тебя. Но это в первый и последний раз, уж от такой как ты я этого не ждал, — сказал он ей отстраненно. Гермиона нахмурила брови. Ей бы хотелось спросить его, что он имел в виду под «такой как ты». Она была аккуратной и дисциплинированной, но в то же время могла взбунтоваться, когда того требовала ситуация. Не говоря уже о том, что она могла быть уступчивой, в отличие от него.
Оскорбленная, она быстро встала, бросила последний взгляд на старосту, а затем поспешила в класс. Но в пылу возмущения она забыла «Грозовой перевал» на ступеньке. Стыд был настолько велик, что на мгновение она потеряла ясность мысли.
— Эй, ты забыла… кое-что, — сказал Перси, но его проигнорировали. Если кто-то оставит свои вещи валяться где попало, то в конечном итоге потеряет их! Эта девушка была действительно рассеянной в последнее время. Что ж, подумал он, я верну ей это, как только увижу ее. Перси взял книгу и прочитал название. Оно ему ни о чем не говорило, должно быть, это была какая-то маггловская книга. Он пролистал несколько страниц и прочитал несколько строк. Затем он снова закрыл ее. Сейчас было не время для чтения, ему не следовало подавать плохой пример.
Гермиона побледнела, когда до нее дошло, что она забыла свою книгу. Это был единственный экземпляр, который у нее был, она привезла его из дома и берегла как зеницу ока. Что же она натворила? Как она могла его посеять в момент рассеянности.
— Брось, Гермиона, сколько переживаний из-за какой-то одной книги, их же сотни, — сказал ей Рон за обедом, набивая рот.
— Ты не понимаешь, Рональд. Я погрузился в историю и была на полпути к ее завершению. Ты хоть представляешь, как это ужасно, когда ты не можешь узнать, чем закончится история?
Рон посмотрел на нее в замешательстве.
— Нет, не представляю.
Девушка закатила глаза. Должно быть, она оставила книгу на лестнице в то самое утро, когда Перси отругал ее. Да, именно Перси, возможно, он взял ее экземпляр «Грозового перевала» (не для того, чтобы отобрать его у нее, надеялась Гермиона). Ей следует спросить у его, как только она его увидит.
В этот момент с противоположного конца стола к ней подошел Перси, держа в руке небольшой томик. Он кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.
— Я думаю, у меня есть кое-что, что принадлежит тебе, — сказал он ей тихим голосом. Глаза Гермионы расширились, и она немедленно протянула руки.
— Хорошо, что она была у тебя! Спасибо, что вернул ее мне. Я думала, ты собираешься ее конфисковать, — призналась она, не подумав.
Перси покраснел от раздражения.
— Я мог бы, но не в этот раз. Всегда лучше быть осторожным с тем, что нам дорого, мы можем легко это потерять.
Гермиона залилась краской но вовсе не потому, что его слова прозвучали для нее упреком. На самом деле, казалось, что Перси хотел до нее донести некую мысль. Но ей было легче видеть двойной смысл там, где его не было. Порой такое чтение заставляло ее слишком много фантазировать о самых немыслимых людях и ситуациях.
Однако, при прочтении этой книги Гермиона оказалась не единственной, кто был вовлечен в ее глубины. Движимый любопытством (да что в этой книжке такого, что полностью завладело вниманием Гермионы Грейнджер?), он прочитал несколько страниц. Он быстро понял, что этот жанр не для него, слишком много драмы и слишком много сентиментальности. Он заметил, что некоторые предложения были подчеркнуты: Гермиона, должно быть, отметила те части, которые ей больше всего понравились. Например:
«Пребудь со мною вечно… прими любой облик… сведи меня с ума! Только не бросай меня в этой бездне, где мне тебя никак не найти!»
Или же:
«Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя — одно.»
Но потом он отвел взгляд. Ему казалось, что он нарушает интимность Гермионы, читая те предложения, которые она отметила. Как будто он заглядывал ей в душу. И тогда было абсурдно думать, что две души могут быть сделаны из одного и того же материала. Каждая душа была разной, разве нет? Но что еще более важно, почему он должен был думать о душах? Это было на него не похоже. Вот почему он вернул ей книгу как можно скорее. Если бы он начал фантазировать, это не принесло бы ему никакой пользы. Но он тоже был человеком. Очень суетливым, иногда скучным, порой той еще занозой в заднице, но не застрахованный от красоты слов. И от любви. И что-то в этих чернильных словах тоже поразило его.
У Гермионы была очень хорошая память. Она помнила, что она сделала и, что более важно, чего она не делала. Когда она снова открыла книгу, чтобы продолжить чтение, она дошла до определенного места и обнаружила предложение, не подчеркнутое, а обведенное кружком.
«Вслух я «чувств своих не раскрыл», однако, если б заговорили взоры, даже распоследний идиот догадался бы, что я влюблен по уши;»
Она не могла этого сделать. Но тогда кто? Ее книга оставалась практически нетронутой до тех пор, пока она не начала ее читать, и единственным человеком, у которого она была какое-то время, был Перси. Но она сомневалась, что кто-то вроде Перси Уизли начнет читать книги о любви и отмечать его любимые фразы. Однако было бы интересно обнаружить романтическую душу, скрытую за его манерами. Но даже здесь фантазии Гермионы завели ее слишком далеко. Или вместо этого она анализировала все со слишком большой логикой?
Она не знала, но, конечно, не было ничего плохого в том, чтобы спросить. Было бы здорово иметь кого-то, с кем можно было бы разделить ее страсть.
Она спросила его несколько дней спустя, после того, как Перси сурово отчитал группу второкурсников, которые чуть не затеяли драку. Гермиона оставалась в стороне, ее забавляли его строгие, но в некотором роде терпеливые манеры. Затем она подошла, прижимая книгу к груди, слегка стесняясь.
— Перси?
— Гермиона. Я слушаю, — безразлично ответил он. Или, по-видимому, так. Но что пришло ему в голову, когда он обвел эту фразу кружком? Гермиона могла неправильно понять. Или именно в этом и был смысл?
— Хм. Ничего, я просто хотел сказать, что… если ты вдруг захочешь, я могу одолжить тебе книгу… после того, как закончу ее читать.
Перси огляделся, радуясь, что рядом никого не было. Ситуация и так была достаточно неловкой.
— Спасибо, но я не думаю, что подобное чтиво в моем вкусе…
— Ты так думаешь? Я прочитал предложение, которое ты обвел кружком. Я думаю, что я бы тоже отметила этот момент. Хотя я поражена, я не думала, что ты такой романтичный.
Она должна была признать, что дразнить его было забавно, однако она была искренна. Перси старался сохранять хладнокровие.
— Я бы не назвал себя романтиком. Хотя эта маггловская писательница, Эмили Бронте умеет писать, не могу отрицать этого. Приятный стиль.
Гермиона наклонилась ближе. Это было сильное, возможно, интеллектуальное, притяжение.
-И какие еще моменты поразили тебя? Стилистически, конечно.
Перси мог сказать, что Гермиона была удивлена. Но, с другой стороны, он бы тоже посмеялся на ее месте. Он некоторое время думал об этом.
— «Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя — одно.» Эта фраза засела у меня в голове, потому что я не могу ее осмыслить. Как возможно, чтобы две души были одинаковыми? Что они — одно?»
— О, я думаю, что это возможно, если повезет. Со мной такого еще не случалось, но я думаю, что именно в этом случае мы говорим о родственных душах. Я не думаю, что два человека должны быть идентичны, чтобы быть идентичными. Но я думаю, что они могут понять друг друга, просто посмотрев друг другу в глаза. По крайней мере, так я думаю об этом. Я знаю, что это очень сентиментальная концепция, но любовь, безусловно, нерациональна».
Гермиона покраснела, говоря о любви. Поскольку она говорила об этом с самыми невероятными людьми. Перси думал, что нет ничего более правильного, чем ее слова, вопреки всем его собственным убеждениям.
— «Может быть, ты и права, но я не могу тебе сказать. Я еще не влюбился.»
Гермиона улыбнулась ему. Они оба поняли, что их внешность, должно быть, изменилась. Перси прочистил горло.
— Послушай, мне нужно попросить тебя об одолжении…
— Ни Рон, ни Фред, ни Джордж не будут посвящены в эти наши разговоры. Даю тебе слово.
Перси кивнул. В любом случае, рассказывать было особо нечего. Это была мелочь. Но Гермиона продолжала смотреть на него с удивлением и некоторым ожиданием. Это было захватывающе: как будто это был их собственный секрет.
И он не ошибся. В то время как мир вокруг них рушился, Гермиона и Перси построили свой собственный счастливый, тайный уголок. Они разговаривали сдержанно и лишь изредка, потому что, несомненно, другие Уизли заподозрили бы неладное, увидев их так близко. Гермиона настояла на том, чтобы одолжить ему свою книгу, сказав, что я знаю, это не твое, но попробуй. Может быть, ты обнаружишь, что тебе это нравится. Если есть что-то, что вам нравится, ты должен сделать отметку об этом.
Перси неохотно согласился. У него сложилось впечатление, что он попадет в беду (возможно, он уже попал в беду). Но, может быть, на этот раз ничего не случится. Он принял книгу Гермионы и начал читать ее в свободное время, когда не был занят тем, что вел себя как идеальный, строгий староста. Он все еще думал, что романы не для него, но его все еще тянуло к чтению, к персонажам, которые казались такими живыми. И у него было много моментов, которые он записывал, большинство из которых он выражал с некоторым несогласием. Он делал пометки по краям страницы, и когда вернул ее Гермионе (они читали по очереди), последняя обнаружила, что смеется:
«Этот роман между главными героями вызывает у меня
беспокойство, я не понимаю, было ли это преднамеренно.
Красивые поэтические слова, но все это слишком слащаво.»
«Какой ты жесткий! Человек нерационален, когда влюблен.»
Потому что у них вошло в привычку отвечать друг другу так, как будто они посылали письма. И так эта книга постепенно стала живой, полной заметок, комментариев и размышлений, ответов от одного и другого. Это стало чем-то слишком интимным и личным, и Гермиона заметила это однажды вечером. К этому времени они оба закончили читать «Грозовой перевал», но она продолжала листать страницы, перечитывая то, что написал Перси. Из всех братьев Уизли его, безусловно, было труднее всего понять, к тому же он был самым замкнутым. Но тот, кто читал любовные истории, тот, кто задавал вопросы, тот, кто сомневался, не мог быть такими холодным и отчужденным, каким он старался казаться. Рон, однако, заметил их. Гермиона и Перси всегда встречались незаметно, каждый раз стараясь, чтобы это выглядело непринужденно. Но от его внимания не ускользнуло, что между ней и его братом установилась совершенно особая близость.
— С каких это пор вы с Перси были так близки? — многозначительно спросил он. Гермиона мгновенно прекратила читать, покраснев.
— А что, это проблема?
— Нет, это просто странно. Вы, ребята, почти не разговаривали друг с другом на протяжении многих лет. Хотя, если подумать, может быть, это и не так уж странно. Вы, ребята, такие одинаковые.
Слова Рона не имели положительного подтекста, Гермионе они показались саркастичными и неприятными.
— Ну и что, что это так? Я все еще не понимаю, в чем проблема, — раздраженно возразила она. Это было странно, ведь совсем недавно она заявила, что
мы с тобой не одинаковые, а теперь с гордостью спрашивала,
даже если это так?
Рон посмотрел на нее в замешательстве. Возможно, другим было бы трудно понять, какие отношения складывались между ними. Она тоже этого не понимала. Это была не дружба. Но не было бы слишком рано говорить о любви? Однако нельзя было отрицать, что он ей нравился.
— Не нужно злиться. Разве не получается, что вы двое влюблены друг в друга? Потому что это в ином случае это было бы странно.
Гермиона не собиралась слушать его ни секунды дольше. Она встала и, шурша своей мантией, ушла. Гарри старался не вмешиваться в такой деликатный разговор, но закатил глаза, когда Рон спросил его, что тот сказал не так?
Перси был не из тех, кого можно отвлечь. Никогда. Но с тех пор, как он начал развивать эти особые отношения с Гермионой, он был склонен слишком много предаваться мечтаниям. Он не был дураком; он знал, что эта девушка ему не безразлична. С чего вдруг нет. Но он чувствовал себя неловко при мысли о том, чтобы заявить о себе. Заявить о себе, о ней! Он не был героем романа. И писать он тоже не мог, даже если бы пытался. Пытался что? Написать любовное письмо? Должно быть, он был не в своем уме. Гермиона оживилась, когда увидела его, сосредоточенного и угрюмого. Если требуется так мало, чтобы заставить ее улыбнуться, ситуация, должно быть, была серьезнее, чем ожидалось.
— Что ты делаешь?
— Ничего! — ответил он, пряча пергамент. К счастью, он еще не начал писать. Гермиона села рядом с ним. Постепенно она сокращала дистанцию.
— Твой брат начал задавать вопросы. Странно, но мы всегда были так осторожны.
— Я сказал, что не хотел, чтобы они узнали о моем… моем недавнем хобби, и уж точно не о моей дружбе с тобой. Разве это так странно? Ты и я, я имею в виду?
Гермиона полуобернулась, улыбаясь. Можно было понять друг друга, несмотря на то, что они были очень разными.
— Теперь я больше не думаю, что это странно.
Перси вздрогнул. У Гермионы было ощущение, что он намеревался поцеловать ее, но он этого не сделал.
— Перси.
Она окликнула ему. И впервые Гермиона поняла, какой маленькой она себя чувствует по сравнению с ним, который теперь казался таким взрослым, таким другим. Перси посмотрел на нее с сожалением.
Какая идея пришла тебе в голову? Она маленькая девочка, то, что вы разделили, было всего лишь интерлюдией. Недолговечным очарованием.
Гермиона посмотрела на него сияющими глазами. Он казался таким непохожим на мальчика, с которым она разделила глубокие моменты. Более взрослый, да. Но также и более далекий, более холодный. Как будто свет ушел из его глаз. Может быть, это было из-за отречения от его семьи? Может быть, из-за работы в министерстве?
— Гермиона, что ты здесь делаешь? — строго спросил он. Что она забыла рядом с Министерством в такой морозный день как этот, с такими сияющими глазами? Гермиона приближалась большими шагами. О, как ей хотелось ударить его. И задать ему так много вопросов.
— Разве это похоже на то, как следует себя вести? Ты ушел от своей семьи и теперь ведешь себя так, как будто их не существует. Твоя мать постоянно плачет, думая о тебе. Перси, что с тобой не так?
Гермиона повзрослела. Она изменилась, она оставила свое детское «я» позади.
— И ради этого ты пришла сюда?
Она не могла вынести, что он так на нее смотрел; что он воздвиг такие непреодолимые барьеры; что это так больно.
— Почему ты ведешь себя подобным образом? Ты что, списал меня со счетов? Я думала, между нами было что-то особенное.»
— Просто фантазии, ничего больше.
Гермиона почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Она схватила его за руку, возможно, сжав сильнее чем следовало. Она уже давно не была ребенком, и уж точно никогда не была слепой или глупой.
— Книга, которую мы прочитали, я все еще храню ее. В ней есть все ваши заметки. Это тоже были фантазии?
Перси отвел взгляд.
— Знание обо мне причинило тебе боль.
— Ты причинил мне боль. Потому что я любила тебя. Я все еще люблю тебя. Но ты предпочел оттолкнуть всех тех, кто тебя любит.
Она начала всхлипывать, и Перси возненавидел себя еще больше, чем обычно. Он тоже любил ее. Он тоже любил ее, хотя и знал, что не заслуживает ее. Поцелуй, которого он никогда ей не дарил, остался на его губах. Письмо, которое он так и не написал ей, лежало в ящике стола. Гермиона была зла. И влюблена. Она думала, что они одинаковые, но, возможно, она ошибалась. Она собственнически обняла его и поцеловала. Она не ожидала, что их первый поцелуй будет таким, но не могла отрицать, что это было романтично. Грустно и романтично. Перси притянул ее к себе, страстно поцеловал, и это был первый раз, когда он почувствовал себя полным идиотом. Ему пришлось отстраниться от нее. Ему пришлось заставить себя оторваться от ее губ, от ее рук, от ее глаз.
— Уходи, Гермиона. Пока ты еще можешь.
Письмо Перси пришло к ней как гром среди ясного неба. Это произошло в самое мрачное время ее жизни, потому что надвигалась битва, потому что она боялась. Она не видела его месяцами, и столько же месяцев прятала свою боль и любовь в уголке своего сердца. Может быть, она была слабой, может быть, она оставалась романтичной маленькой девочкой. О, как это жалко. Когда они с Перси были по-настоящему одинаковыми? Она не знала, но ей не терпелось прочитать это письмо. Если он написал это, значит, он думал об этом. К лучшему это или к худшему. Его почерк никогда не менялся.
Гермиона,
Мое письмо будет кратким, потому что, как вы знаете, я никогда не был романтиком. Ни тем, кто писал бы любовные письма. Но они не знают меня так хорошо, как я думаю. Ты, с другой стороны, поняла меня с самого начала. Я никогда не был романтиком или сентиментальным типом. Не в глазах других, только в твоих. Я прекрасно осознаю, что разрушил то, что могло бы быть прекрасным. Никому не нравится, когда ему говорят правду, и это то, что ты сделала со мной: я прогнал всех, кого люблю.
Может быть, сейчас жалко говорить о чувстве вины. Но я думаю, ты заслуживаешь лучшего, и я не просто так это говорю. Ты заслуживаешь кого-то более храброго, менее ужасного, чем я. Я живо помню дни, проведенные с тобой в Хогвартсе, когда мы обменивались твоим экземпляром «Грозового перевала». Теперь я понимаю, что первое предложение, которое я отметил, неосознанно поразило меня, потому что оно заставило меня подумать о тебе. Я оставил щель открытой, и ты меня увидела. Однако теперь, когда война приближается, что я могу сделать? Была ли это та любовь, которую ты себе представляла? Трагичная, страстная, болезненная? Я не знаю, увидимся ли мы снова. Но одно я знаю точно. Эта фраза была правдой: Из чего бы ни были сотворены наши души, твоя душа и моя — одно. Мы разные. Но мы также одинаковы. В то время я не понимал этой концепции. Теперь я понял. Но я не знаю, заслуживаю ли я все еще счастья.
Гермиона сжимала пергамент до тех пор, пока он почти не смялся. Она плакала, но не от печали. Она почувствовала облегчение, потому что в какой-то частью себя она всегда надеялась, что все видела правильно, что она не ошиблась, когда увидела частичку своей души, теперь такой измученной. Она поднесла пергамент поближе к губам и запечатлела на нем поцелуй. Любить было так больно, но в этот момент она вспомнила, что жива.
— Перси.
— Гермиона.
Это было не идиллическое воссоединение, не счастливое воссоединение. Этого не могло быть, так как пали их товарищи, друзья и семьи. Но Гермиона позволила себе испытать мгновение счастья, обнаружив его там. В Хогвартсе, дома. Она подбежала к нему и обняла. Теперь не было смысла было обижаться, стесняться, расспрашивать.
— Перси, ты вернулся.
Он погладил ее по лицу, встретился с ней взглядом.
— Чтобы остаться.
В их глазах мелькнула радость, краткий миг света после такой тьмы, после того, как они были свидетелями таких ужасов. Он поцеловал ее и решил, что в тот момент его больше не волнует: ни неправильный выбор, ни чувство вины. У него будет время подумать об этом позже.
Перси Уизли никогда не был романтиком. Это было его исключением.
