Меж двух огней

После того, как спасатели доставили их в секретный и большой военный лагерь, они мало виделись. Макаров был занят организацией и отступлением, наказанием виновных за их сбитый транспорт, попутно посещая стационар. Его сломанные ребра требовали внимания медиков. Прайс под присмотром охраны - они же надзиратели - ходил по разрешенным для того местам лагеря. Ни о каких допросах уже речи не шло. Владимир четко приказал пленного не трогать. Его приказам следовали безприкословно. Ну а Мэри поселили в одном из домиков близлежащей деревни. Настолько близлежащей, что дома от казарм отделял забор из сетки рабицы. Появилось время для размышлений. Для оценки сложившейся ситуации. Их с Прайсом плен. Последующее бегство. Странное, добровольное бегство. Группа пришла освободить их, но из-за сложных отношений всех троих, они буквально сбежали из-под носа своих сослуживцев. Как все это могло бы выглядеть и выглядело, оба - Джон и Мэри - представляли себе прекрасно, но обстоятельства сложились так, что они не смогли бросить Макарова. Их, по сути, врага и пленителя. Многое случилось с момента взятия их, как заложников. Появление меток души на предплечьях Макарова и Прайса, их противостояние обернувшееся взаимной симпатией, которую оба скрывали. Пытки Джона и последующее наказание Владимиром того, кто посмел мучать его вторую половину. И, наконец, роль Мэри во всем этом. Не делая ничего, она стала той сдерживающей силой, что не давала этим двоим прибить друг друга. Каждый из них по своему оберегал ее. От себя и друг друга. Прайс, как командир и друг, Макаров же, как ценную пленницу и козырь против своего уже врага/не врага. Джона поместили в отдельную камеру бастиона ультранационалистов, приставили надёжную охрану и позволяли видеться с Мэри только на прогулках во дворе. Правда, двор поделенный решетчатым забором на секции, так что командир и его солдат были, как питомцы в раздельном зверинце. Владимир очень мало общался с пленницей, больше всё-таки уделяя времени на Прайса, которого то ли пытался склонить к сотрудничеству, то ли просто не зная, как уже сдерживать то, что проснулось в душе с появлением узора на руке, после их первого соприкосновения в результате нелепой драки. Отношения Джона и Мэри стали более крепкими, наверное, учитывая то, где они находились. Она уже не была в его подчинении и он чувствовал ответственность за нее. Это началось с места их совместного бегства с Макаровым. Прайс оберегал, как мог. Старался брать все на себя. Хотя, ему и так доставалось будь здоров. Его пытали, его били. Честно сказать, делалось все это в отсутствии самого Макарова, его приспешниками, которым не нравилось чрезмерно бережливое отношение их командира к пленному. Ослушавшиеся потом были наказаны, но раны на теле капитана заживали ещё долго. Несколько раз все же Владимир беседовал и с Мэри. Он приходил в ее камеру, в сопровождении охраны, которая оставалась снаружи, в коридоре. Он спрашивал о их группе, о местонахождении других сил, о количестве оружия, о ее городе, о ее семье и о Прайсе. На что-то девушка отвечала, на что-то молчала, а о чем-то говорила с удовольствием. Например, рассказывала о своей стране, о горах и море. Владимир хмурился, пряча в тени бровей свои красивые разноцветные глаза. Но иногда лицо его оттаивало будто, он смотрел прямо. И Мэри тогда ловила себя на мысли, что мужчина красив и даже очень. Но тот груз, что он взвалил на себя, зострил его черты, насыпал льда в его глаза, а губы забыли, как улыбаться. Но это его был выбор, как и ее. Иначе они двое не оказались бы тут, до этого будучи по разные стороны их противостояния. Джон спрашивал потом о том, как проходили эти беседы, хмурился и играл желваками. Многое изменилось с тех пор, как на руках Прайса и Макарова появились их метки. То, что начало менять их полностью. Враги изначально, достойные друг друга, они оказались родственными душами. Теми, кого провидение благословило на совместную жизнь, сделав их парой. Оба признавали это, но противились изо всех сил. Ведь то самое провидение сломало все их устои, разрушило все принципы, как дорожку из костяшек домино. И опять же, по законам ли вселенной или иным, но Мэри стала тем звеном, что соединяло двоих мужчин. Посредник. Нет, она не передавала ничего, не просила ни о чем их, не мирила и не ссорила. Но каким то образом через нее они обменивались энергией. Если такое вообще возможно. Каким-то образом она, ее присутствие делало их обоих спокойными. Они не рвались убить друг друга: одного запытать другого до смерти, а иного пытаться сбежать, поубивав всех по дороге к свободе. Хотели они того или нет, но между ними что-то зарождалось и росло. И вот они теперь там, где они есть. Первое время о Мэри будто забыли, она стала волноваться и пыталась спрашивать у охраны, но те молчали или отвечали односложно и отрицательно. Ее не трогали, но не позволяли далеко уходить и приближаться к казармам, или заходить на территорию лагеря. За себя волнение было, но и за своего капитана тоже. Что происходит там, за стенами казарм и штаба. Макаров ранен и должно быть сейчас получает лечение, а Джон просто сильно простужен. Лишь она одна осталась относительно цела после крушения их вертолета в горах. А ещё она помнила поцелуй Джона и Владимира, что увидела случайно. Они будто украли его друг у друга. Целовали нежно, но торопясь будто. Ей было неловко и жарко, когда она увидела это, поспешила уйти с той поляны, где эти двое остановились на привал, перед тем, как вернуться в их временный лагерь в горах, с хворостом для костра. Пару раз она видела обоих из далека. Макаров шел от административного здания к лазарету со своими верными помощниками. Он был далеко, но оглянулся, точно увидел ее, потому что смотрел некоторое время, но потом отвернулся и продолжил путь. И Джона. Его, видимо, тоже не подпускали к воротам, что вели в селение. Но позволяли выходить на широкое поле, в середине которого был небольшой пруд. Заметив ее, он всегда махал рукой, она отвечала тем же. А потом ночью тихо плакала, не в состоянии объяснить себе почему. Откуда была эта тоска и сосущее чувство в груди. Солдат не солдат, но она была человеком и женщиной, и она привязалась к этим двум мужчинам так, как никогда не думала, что сможет. Она не скажет им о своих чувствах, никогда не встанет между ними, но сделает все для их блага, если понадобится. Для обоих. И именно от этого слезы лились ещё сильней. Ладно Джон, он ее командир и наставник, но Макаров... Он ведь враг... Как она смеет вообще думать о нем с симпатией..? Как признаться себе, что прониклась к ним обоим одинаково? Никак. С этим придется жить, об этом придется молчать. С этим Мэри всегда и засыпала, чтобы на утро проснуться и продолжать свое существование. Мэри сидела за столом в своей комнате маленького домика, когда дверь открылась и вместо привычно мрачного охраника, зашёл Владимир Макаров. Он не был сильно хмур, как это бывало обычно, просто серьёзен. Одет был тепло, но без головного убора. Он прошел внутрь комнаты. — Здравствуй, Мэри. — Владимир, — она не стала вставать, просто указала ему на стул напротив себя. Он не торопился садиться, смотрел на нее и потирал руки в перчатках, будто мерз. — У тебя все в порядке здесь? — Учитывая мой статус, то очень даже, — ответила она. — Опять беседа или допрос? Мне нельзя увидеться с Джоном? Что дальше? Мэри говорила спокойно, но череда ее вопросов все-таки заставила Владимира нахмуриться. Но он ответил. — Допросов более не будет. С Прайсом вы увидетесь. А дальше мы уедем. Он замолчал и опустив руки, посмотрел в небольшое окошко домика. — Теперь мы повязаны. Но не будем вместе все время. Пересечем границу и вы поедете дальше. Вернётесь в Англию. По сути, я предатель. Мэри все же встала, вышла из-за стола. — Я не буду говорить банальностей в стиле, что мне жаль, — мягко сказала она, подойдя к нему поближе. — Все вышло так, как вышло. Если бы не метки, ты бы убил нас с Джоном, либо обменял на своих. А так, тебе пришлось таскаться с нами и предавать свои принципы. — Я не таскался с вами, я оберегал вас, — жёстко, как он это мог, ответил Макаров. — Прайс моя выбранная всевышним половина. Ты его друг и соратник, которого он ценит и обрегает тоже. И вот ещё что. Он немного помолчал, разглядывая ее лицо, размышляя, формулируя вопрос, быть может. — Я не спрашивал об этом. Не видел нужды. Но теперь мне это нужно. Что вас с Прайсом объединяет, кроме службы? — Ничего, — просто ответила она, не пуская воспоминания о своих ночных страданиях в мысли. — Странно, что ты спрашиваешь об этом, Владимир. — Странно, — невесело усмехнулся он вновь отведя глаза. — Странно все, что происходит. Мэри покачала головой в знак согласия. — Это так. В ситуации, что вы оказались, наверное, никто ещё не был. Ты делаешь, что считаешь нужным и правильным. А мы вынуждены слушать тебя, ведь ты наш шанс на спасение. Макаров тяжело взглянул на нее, шагнул назад, будто хотел уйти, но остановился. — Я не об этом, хотя ты права. Джон закрыт от меня, но при этом проявляет инициативу. Я не понимаю этого. У нас с вами разные представления о ценности родственных душ. Поэтому, я решил, что вас связывает нечто большее и он верен этому. — Нет. Только служба. — Нет? — его глаза вспыхнули злобой, это напугало девушку, она отступила. — Я вижу, как вы смотрите друг на друга. Все эти ваши встречи во дворе или здесь через этот чертов забор, эти беседы...черт! Он рванул шарф с шеи и принялся расстегивать свое строгое пальто. Зачем? — Можешь кричать, — глухо проговорил он, снимая пальто и надвигаясь на Мэри. — По моему приказу здесь все оглохли. — Владимир...ты что? — она непроизвольно попятилась, упёрлась задом в стол. — Не делай этого, пожалуйста. Он подошёл вплотную, она вдохнула его запах и голова ее закружилась. От его близости, от тепла его тела, от осознания того, что он собирался сделать. Никогда раньше он не подходил так близко, она не смотрела ему в глаза вот так, видя радужки голубого и зеленого цвета, которые еле видны за расширившимися зрачками. Не вдыхала этот лёгкий запах незнакомого парфюма и оружейного масла, дыма костра и еле заметного табачного аромата. Макаров поднял брови, немного удивившись тому, что страх на лице девушки перед ним, сменился румянцем и смущением. Он остановился так близко, что касался ее груди своей. Чувствовал ее дыхание на своих губах. Мэри смотрела ему в глаза, без вызова, просто любуясь, подчиняясь. — Тебе не нужно брать меня силой, Владимир...— она облизнула губы, опустив взгляд на его, сжатые в строгую полосу. — Не нужно делать мне больно. Она обвила его шею руками, провела ладонями по колючим от щетины щекам, смотрела так, что он чувствовал, как его злость отступает, оставляя то самое бушевавшее до этого желание в одиночестве. Даже, если бы она спросила его об этом, не смог бы объяснить. Не смог бы описать, что чувствует. Как душа его болит и просит. Но чего? Близости с его неожиданно обретенной родственной душой? Его преданности и открытости? Вечной любви и полной отдачи? Он сам не знал. Владимир чувствовал терпет и волнение, когда оказывался рядом с Прайсом, но никогда не показывал этого. А ещё он понимал всю ответственность и возможные последствия своих поступков. Он перевернул вверх ногами многие из своих принципов, поругал свои идеалы и настроил самых верных сторонников, если не против себя, то на раздумья точно. Теперь, когда он точно решил избавиться от своих пленников, не убив их, а попросту отпустив. Ничего взамен не получив. Абсолютно ничего. Только тот отчаянный и быстрый поцелуй на привале, который он не просил. Джон просто порывисто прижался к его губам своими, облизнул, сжал пару раз и отстранился. И более ничего. Можно было бы сказать, что не было у них возможности продолжить. Нет. Возможность можно найти всегда. Если есть желание. А оно у Владимира было огромным, но Джон вновь замкнулся в себе. И все. Времени на игры и прелюдии больше реально не оставалось. Британцы буквально шли по их следам, а верхушка ультры хотела ответов Макарова. Поэтому это путешествие и приключение необходимо было заканчивать. И то, что он внезапно наговорил этой девчонке. То были отголоски криков его души. Метки жгли и просили ласки. Не его. Да, это, наверное, была ревновсть. Джон никогда не взглянул бы на него с той теплотой, что смотрел на Мэри. Не проводил бы столько времени, не защищал так. Боги ... Он прекрасно понимал до чего пошло и вульгарно звучат все эти его мысли. Как глупо и по-детски, но ничего поделать с собой не мог. И вот оно. Тлеющее желание и томление вдруг вспыхнули, ревя красным пламенем, когда он оказался к девушке так близко. И ее тихие слова и осторожные объятия. Ему стало противно от себя, но остановиться уже не мог. Ему нужен был этот контакт. Ему нужен был хоть кто-то, кто мог бы немного притушить пожар внутри. Владимир смотрел в глаза Мэри, ощущал близкое тепло, ее мягкие руки на своих плечах. И согласие во влажных глазах. И он сорвался. Иначе это не назвать. Он целовал ее, как никогда никого: жадно, мокро, истязая будто. Слышал, как она задыхалась, чувствовал, как ее пальцы сжимают его плечи и шею. Он резкими движениями избавил ее от одежды ниже пояса, подхватил под бедра и усадил на стол, развел ноги и прижался, сам пока будучи в одежде. Продолжил пытку поцелуем. Его просто сводила с ума ее покорность и отзывчивость. Так не должно быть. Ведь он по сути насилует ее, а она лишь стонет и подставляет губы, шею, грудь. Когда он все же, справившись со своей одеждой, вошёл в нее одним резким и глубоким толчком, она простонала громко, всхлипнула и лишь прижалась к его шее. Он задыхался от ее тесноты, толкался быстро и рвано, будто бежал. Рычал и кусал ее шею и губы, сжимал ее грудь. Она лишь слабо царапала короткими ногтями его спину под мокрой от пота рубашкой, стонала и шептала его имя, прося не так быстро и не делать ей больно. Не делать больно... Оргазм сломал его, он дернулся, сбился с темпа, простонал дрожаще, захлебнулся вдохом, тело его пронзило несколькими судорогами подряд. Он оперся ладонями на стол позади девушки, зажмурившись и тяжело дыша. Чуствовал, как дрожат колени и ноют начавшие подживать сломанные ребра. Владимир открыл глаза и подался назад. Он увидел лежащую на столе перед ним девушку, ее ноги были раздвинуты, руки согнутые в локтях лежали у ее головы. Глаза были закрыты, а ресницы мокрыми от слез. Ее обнаженная грудь вздымалась от частого дыхания. — Проклятье, — прошептал он по-русски. Заговорил на английском. — Мэри... Прости. Я ...черт. Она открыла глаза, свела ноги вместе, поднялась и запахнула рубашку. Утерла слезы и взглянула на него. — Не извиняйся, Владимир, — Мэри опустила глаза, наблюдая, как он приводит себя в порядок непослушными руками, застегивает ширинку и ремень. — Это должно было случиться у вас с Джоном, но получилось со мной. Он молчал, глядя, как на ее шее проявляются красными отметинами его укусы и бордовые поцелуи. Идиот. Какой же идиот. — Прости, Мэри. Скоро все закончится. Он покинул ее домик, так же стремительно, как и пришел. Мэри слезла со стола, подошла к кровати, легла, укрылась одеялом с головой и отвернулась к стене. После их инцидента в домике, Макаров куда-то отбыл на прибывшем большом вертолете. А Мэри отвели в лазарет, а после осмотра в ту казарму, где содержался Прайс. Он был ошарашен и рад, увидев своего солдата целой и невредимой. Подошёл, обнял и осторожно похлопал по спине. Мэри обратила внимание, что он похудел: лицо его осунулось, отчего баки на его щеках казались ещё больше. Глаза стали более печальными, но все равно с добрыми лучиками при улыбке. Поджарое тело все также было крепко. Ну и любимая панама на голове. Без нее Прайс не Прайс. Ее подселили к нему в камеру, вопреки всем правилам. — Скоро отбываем, — сказал на ее удивление Джон. Но Мэри думала иначе. Она уже немного изучила Макарова и знала, что он сделал это с умыслом. Чтобы она рассказала своему командиру об изнасиловании. Для чего это ему? Все просто. Он сжигает все мосты. Для себя и Прайса. Он решил идти против верховных сил, которые разукрасили их руки узорами судьбы. Но нет. Этому не бывать. Мэри будет молчать. И ради Джона, и ради своей гордости. А ещё она носила шарф Макарова, который тот забыл в тот день, на том самом столе, в ее уже бывшем временном домике. Носила потому что шея напоминала картину из подтеков красного, бордового и фиолетового. Страсть Владимира оставила четкие и долго непроходящие следы на ее нежной коже. Джон спросил про шарф лишь раз, она ответила, что холодно. Узнал он вещь или нет, было непонятно. Хотя шерстянная лента хранила запах своего хозяина. Макаров не появлялся несколько дней. За это время Мэри и Джон успели обсудить все, что можно. Настроили планов, основных и вспомогательных. Изгуляли все доступные места в лагере. Мэри держалась, не давая тоске разгуляться вновь. Тем более, что впереди возвращение на родину и в ряды родной группы. Сначала только надо выбраться оттуда, где они в данный момент находятся. А потом объяснить своим, зачем их так долго и бессмысленно таскали за собой ультранационалисты. По поведению Прайса тоже нельзя было сказать, что он озабочен чем-то ещё помимо возвращения на свою землю. Но однажды Мэри видела, как он сидя на берегу маленького озерца, гладил предплечье с узорами на нем, и смотрел вдаль. Лицо его было грустным. Русская баня, это то, что понравилось им обоим. После нее чувствуешь себя выстиранным на самых высоких оборотах в прачечной стиральной машине. Они по очереди вернулись из деревянного домика в свою камеру и немного поговорив, улеглись спать. И сдерживаемое нахлынуло. Слезы буквально задушили Мэри. Она сдерживала всхлипы, беззвучно задыхаясь. Злилась на себя за эту слабость и не могла остановиться. Укрылась с головой. Но истерика решила придушить ее окончательно. Вдруг одеяло исчезло, кем-то откинутое. В полумраке и сквозь слезы она разглядела фигуру Джона. Он стоял у ее кровати и держал полог ее покрывала. — Что происходит, капрал? — Ничего...прости. Это сейчас пройдет. — Хочешь поговорить? — Не особо, — она всхлипнула, потянула за одеяло, он его отпустил, она вновь укрылась до подбородка. — Минутная слабость. Бывает. Сейчас пройдет. Прайс некоторое время постоял, потом сел на краешек ее кровати. — Я тебя понимаю. Наверное. Мы в нелепейшей ситуации, но мы живы. И скоро все...закончится. — А как же вы с ним? Ваши метки? Джон опустил голову, помолчал, потом негромко и совсем невесело посмеялся. — Провидение промахнулось. Один раз на миллиард. — Не думаю... — Мэри. Об этом мы говорить не будем. Ясно? — Так точно, сэр. — Вот и славно. Теперь вытри глаза и спи. Завтра прибывает Макаров с нашим бортом. На нем и полетим домой. Но он продолжил сидеть, не смотрел на нее, его лицо было обращенно к окну, через которое лился слабый лунный свет. Повинуясь внезапному порыву, Мэри выпростала руку из-под одеяла и огладила его плечо. Джон медленно повернулся к ней, глаза его блестели в сумраке. Она не убрала руку. Он положил свою ладонь поверх ее, сжал немного. А потом просто забрался осторожно на кровать, вновь откинул одеяло и лег рядом. Его горячее тело прижалось к ней, он подставил руку и она положила на нее голову. Так бы и заснули, но сон не шел, говорить не хотелось тоже, и расставаться с их общим теплом не было никакого желания. Мэри провела ладонью по груди лежащего рядом мужчины, он глубоко вдохнул. В ответ погладил ее по макушке, пальцами зарывшись в волосы. Его приятная и теплая близость действовала, как сильнейшее успокоительное. Она на минуту забыла где они и кто они. Она продолжила гладить его грудь. И он отреагировал на это. Поняв по своему ее нежность. Приподнялся на локте и наклонившись, поцеловал. Мэри ответила, он углубил поцелуй. Ну а дальше они просто утонули в нежности и тепле друг друга. Мягкие касания, горячие ладони, ласковые, мягкие поцелуи. Соприкосновение горячей кожи, частое дыхание и невесомые стоны. Столько нежности не было ещё ни у кого из них, за всю их жизнь. Они будто нашли оазис посреди безжизненной пустыни, и пили прянную воду источника, и вкушали истекающие соком фрукты, доселе незнакомые. Джон был осторожен и нежен, его движения неторопливы и чутки. Он двигался так, чтобы Мэри было приятно, удобно. Слушал ее тело, приостанавливаясь где надо и ускорялся, стоило ей двинуть бедрами навстречу. К финалу пришли вместе, обнявшись и прижавшись тесно. Постель нагревшааяся от их страсти грела, как печка, пока они лежали рядом и приходили в себя после вспышки оргазма. Все также обнявшись уснули. — Что это? Мэри в сладкой неге после сна забыла прикрыть шею. Она стояла у зеркала над небольшой раковиной. Джон сидел на своей кровати и шнуровал ботинки. При утреннем свете в окно и потолочной лампы, он увидел поблекшие немного, но все ещё хорошо видные синяки на шее девушки. Поднялся, подошёл сзади. Когда он задал свой вопрос, Мэри подпрыгнула от неожиданности. Повернулась к нему, неловко и машинально прикрывая пальцами шею. Джон отвёл ее руку, провел пальцами по отметинам, остановив движение у ворота ее свитера. — Кто это сделал? — голос его звучал жёстко, из него пропала вся та мягкость и нежность, что была сразу после их пробуждения. — Никто. — Мэри, — он взял ее за руку, сжал пальцы. — Кто. Это. Сделал. М? Она знала его эту улыбку. Поднятые на секунду уголки губ и прищуренные глаза. После такой вот доброй улыбочки Прайса мало кто выживал. — Не надо, Джон. Теперь уже неважно. Ничего плохого не случилось. Я цела. — Я задал вопрос дважды. Отвечай, капрал. — Макаров. — Он пытал тебя? — глаза его стали злыми, губы сжались. — Нет. Не пытал. Понимание залило взгляд Джона, крылья носа дрогнули, руки сжались в кулаки. — Джон. Это было не совсем то, что ты подумал. То было добровольно. Лучше бы она молчала.... Ее слова, как пощёчина оказались для Прайса. Он смотрел на нее в немом удивлении, которое грозило перейти в ярость. Но потом он внезапно взял себя в руки. Джон забрал со стола свою панаму, надел на голову и прежде, чем выйти из камеры, за дверьми которой уже привычно ждал охранник, сказал ровно: — Собирайся. Скоро отбываем. Все тот же огромный транспортный вертолет ревя винтами и создавая при посадке торнадо, грузно приземлился, и из него вышла группа людей во главе с Макаровым. Винты все ещё вращались, когда он подходил к ожидающим его Прайсу и Мэри. Их охрана стояла неподалёку. — Вылетаем сейчас же, — без приветствий начал Владимир подойдя к ним. Вид у него был уставший. — Грузитесь. Прайс кивнул, приблизился к нему и врезал правой прямо в челюсть. Макаров не удержался на ногах и упал на одно колено. Охрана кинулась к Прайсу, но Владимир резко рявкнул на них, они отступили. Поднялся на ноги, потёр челюсть, подвигал ею. — Гордишься собой? — Джон улыбался зло, щуря глаза на ветру и солнце. — Нет, — честно ответил Макаров. — Этим я не горжусь. — Чего ты этим добился, м? Окружение и охрана стояли в полном недоумении. Те кто понимал английский, все равно не понимали о чем говорит их главный с освобождаемым пленником. — Я ничего не добивался, — Владимир взглянул на Мэри, что стояла поодаль, не вмешиваясь. Пока. — Я думал, мы с тобой все решили, — сказал Джон, разочарованно глядя на свою родственную душу. — Мы с тобой, — посмеялся Макаров. — Мы с тобой ничего не решили. Ты просто бежишь. После всего, что я сделал для тебя. — А ты что-то сделал? — засмеялся в ответ Джон. — Кроме того, что взял нас в плен и таскал с собой, как талисман. Он попал по больному, целил специально. И попал. Макаров даже побледнел от ярости, начал надвигаться на Прайса. Тот усмехнувшись, поднял руки в боксерской стойке, охрана напряглась. Тени от винтов вертолета проходили по месту их конфликта, как стрелки часов по циферблату, расчерчивая темными полосами лица и фигуры. Но тут всё-таки вперёд выступила Мэри, она прошла вперёд и встала между ними. — Довольно всего этого. Мужчины смотрели на нее сердито, виновато и немного расстерянно. Она оглядела их и медленно подняла рукава своего свитера. Владимир и Джон посмотрели друг на друга и опять на тонкие запясться девушки стоящей меж ними. Красивые, напоминающие облака узоры вились по белой коже, образуя причудливый и красивый узор. Над провидением не надо смеяться и обвинять его в ошибке. Никогда.