Баба Ага и избушка Крякушка

В сказочном Залесье, в заколдованном Перелесье, в глухом бору на зачарованной поляне жила-была баба Яга. Сколько жила? Сама не помнила, а другие и не знали. Была у той Яги избушка не ледяная, не лубяная… А началось с того, что бабкину сказку рассказывать перестали. Всё вокруг плесенью поросло и паутиной покрылось. У верной избушки на курьих ножках лишайник появился. Вот как-то после дождичка в четверг, почёсываясь о пенёк, и говорит она Яге: — Я тебе, Ягуша, триста лет верой и правдой служила, пришла пора мне на покой отправляться. Ухожу я на пенсию. — Подобрала избушка крыльцо повыше и пошагала искать избушатник. А за ней и волшебный Клубок покатился, потому как он только к этой избушке возвращаться и умел. Делать нечего, села Яга в ступу и отправилась в чащу лесную к самому Берендею новую избушку получать. Привёл её Берендеюшка в инкубатор, а там... каких только яичек нет: и золотые, и простые, и бурмалиновые в горошек. Ходила, ходила баба Яга, а выбрать не может. Тогда ей сам Берендей и присоветовал: «Бери, Ягуша, яичко-не-сваричко, что покрупнее остальных, оно хоть и странноватое, но не пожалеешь, такой избушки в Залесье-Перелесье никто не видывал. С ней можно и в новую сказку попасть». Заморочил голову, одним словом, а яйцо–то бракованное подсунул. Старуха сделала всё как положено, по старинному рецепту. Яичко в лукошко на сено душистое положила, мхом укрыла и принесла на свою поляну в центр самого чернолесья. Там, в последнюю ночь полнолуния, поставила корзинку на пенёк липовый, села рядом и произнесла заклинание: Свет луны преобразись, Куриное яичко в лукошке растворись, Избушкой-подружкой обернись, По утренней зорьке на поляне появись. А дальше и делать больше ничего не надо, сиди тихо и жди рассвета. Яга так уже не первую избушку высиживала. Только в этот раз, заметила она в небе ночном утиную стаю. Удивилась и запела: «Летят утки, летят утки…» Так под песню и задремала. А поутру вылупилась из яйца избушка и впрямь невиданная, на смех всем лесным жителям. Крыша красная вперёд козырьком, словно нос утиный, торчит. Брёвна блестят, будто маслом смазанные. А ножки?! И не ножки, а лапки коротенькие перепончатые ярко-оранжевые. Увидела это бабка и обомлела, дара речи лишилась. Росла та избушка не по дням, а по часам, к вечеру уже настоящим домиком стала. Стоит бабке улыбается и покрякивает. Одно слово избушка Крякушка! Невзлюбила Яга своё жильё. Раньше в домике уютно, спокойно было, пока это заезжий царевич забредёт да избушку повернёт. А Крякуше на месте не сиделось. То она с лягушками сплетничает, то после дождя по лужам шлёпает, а то с дикими утками заплывы наперегонки через озеро устраивает. Смотрела Яга на эти забавы и зубами железными от гнева постукивала. Бывало-ча, они со старой избушкой на курьих ножках в гости ходили. Кащей Бессмертыч, например, любил избушачьи бега устраивать. Вот весёлое было время, сколько они призов-черепов выиграли и не пересчитать! А к Дракону Огнедышечу на чай собирались, уж какие её избёнка пироги с пиявками пекла… От воспоминаний у бабки даже слюнки потекли. А эту уродину прятать приходилось, куда уж с таким страшилищем к нечисти гадкой на глаза показываться. Да шило в мешке не утаишь. А виноваты всё лешие Драные, что забрели с болота Поганого. Бабка как раз избушку пыталась позвать. Крякушка вдоль берега плавала, улиток на обед собирала. — Утя, утя, утя, — нараспев выводила бабка. — Твоя, что ль, утка-поганка в воде плещется, горбунья? — захихикали за спиной лешие. — Ага, — растерялась бабка. Избушка неспешно вылезла на бережок и отряхнулась. — Так ты теперь утятницей стала? — давились от смеха лешаки. — Ага, — совсем потерялась старая. И всё бы ничего, да Заманила и Уводила — до славы жадные — спели на Духов день частушки нескладные. Баба Яга — костяная нога песни поёт у окошка в избушке на курьих ножках. А Баба Ага в рваных тапках Слёзы льёт в избушке на утиных лапках. Осрамили, опозорили. А Сороки-балабоки подхватили и разнесли новость по всему Перелесью. После того старухе совсем в лесу прохода не стало, кто бабусю не встретит, каждый норовит уколоть: «Ага — бабка в тапках на утиных лапках». Так с тех пор и повелось — баба Ага. А у неё и тапок-то отродясь не было, она всё больше в опорках, обрезанных валенках ходила, ноги мёрзли, ревматизм мучил. Стала бабка задумываться: как от избушки избавиться. По лесным законам должна она с ней триста лет прожить, а тут и год с трудом даётся, морская болезнь совсем замучила. Избушка её каждую ночь на озере укачивала. Старушка и так красотой не блистала, а тут совсем позеленела. А как с кряквой договориться не знает. Она её и по-хорошему просила, и на цепь сажала. Да только утиная порода верх брала. Только бабуся избушку отвяжет, та сразу прыг в озеро. Однажды неделю к берегу не подплывала, старушка в ступе ночевала, потом еле разогнулась. Так они и жили — не дружили. Много ли мало ли времени прошло, а только решила Ага к Буераковским бабушкам за советом податься. Посидеть, покалякать, заговоры хором попеть, зелье успокоительное попить. Сказано — сделано. Уселась в ступу и умчала, Избушке даже рукой на прощанье не помахала. Крякушка с грустью посмотрела ей вслед, потопталась на месте, крякнула с досады и вразвалочку побрела к озеру. — Вот всегда так, — всхлипнула избушка, — сама в ступу и поминай как звали, а тут стой одна позабыта, позаброшена. — Кто это здесь причитает, пресную водицу слезой солёной разбавляет? Какие страсти-напасти в озеро смывает? Услышала Крякушка тихое гоготание. Взглянула искоса из-под крыши и увидела лебедя белоснежного. Он к самому берегу подплыл, шею изогнул и на избушку снизу посматривал. — Это я, избушка Крякушка бабе Аге не подружка. Невзлюбила меня старая, а за что, почему — никак не пойму. Дом в чистоте содержу, обед тёплый вовремя подаю, на озере укачиваю-убаюкиваю, а она всё одно на меня злится, старой избушкой попрекает. И что в той избушке подружке было такого, чего у меня нет? — Разве ж ты не знаешь? — всплеснул крыльями лебедь. — Все избушки у Ягов стоят на курьих ножках, а ты вот с утиными лапками уродилась. Видно, стыдится карга вида твоего необычного. Тебе ещё повезло. Бабка, даром что ругается, а прочь не выдворяет. Меня ведь тоже в детстве Гадким утёнком звали да ещё и со двора гнали, — грустно добавил лебедь, изогнув изящную шею. — Значит, не видеть мне счастья целых триста лет, — зарыдала Крякушка. — Где ж мне куриные ножки раздобыть? — Постой, — задумался лебедь, — слышал я, что живёт на дне морском страшная ведьма Бучина. Она как-то русалочке вместо хвоста ноги наколдовала. Да вот беда, плохо та сказка закончилась. — Хорошо ли, плохо ли, только не добраться мне до моря-океана. Меня с полянки бабка никуда не водила, и сама я дальше озера никуда не ходила, — скрипнула ставенками избушка. Тут из-за старого кряжистого пня послышалась песенка: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл», — и на поляну выкатился румяный шарик. — Смотри, — указал на него лебедь, — волшебный клубочек вернулся. Он тебя и проводит. — Я бы попросил не обзываться. Зовут меня Колобок — поджаренный бок. Иду-качу, куда хочу. Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл и от вас гуси-лебеди тоже уйду, — пропел песенку и дальше покатился. — Спасибо тебе за всё, Гадкий утёнок, авось ещё свидимся! С этими словами избушка крякнула, стёклами звякнула и вразвалочку поспешила за Колобком по еле заметной стёжке в дебри лесные. Колобок по тропинке катится, на кочках подпрыгивает, назад не оглядывается. Смотрит, впереди на пеньке лисичка сидит. Увидела круглый хлебец, носом закрутила, хвостом завиляла. — Здравствуй, Колобок. На пеньке сижу, на дорогу во все глаза гляжу. Слава твоя впереди тебя бежит. Спой мне песенку, только иди поближе, туга я на ухо. Подкатился Поджаренный бок, приосанился, только рот открыл, как лиса его за бочок и ухватила. Закричал, заверещал Колобок. — Ты от бабушки ушёл, ты от дедушки ушёл, нет у тебя друзей, никто тебе на помощь не придёт, — прорычала сквозь зубы Лисица. Тут и налетела на неё избушка Крякушка: ставнями ощетинилась, дверью хлопает, в трубу подвывает. Испугалась лиса, выплюнула Колобок и пустилась наутёк. А вослед ей неслась весёлая песенка Колобка: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, от лисицы ушёл, а с тобой избушка Крякушка дальше пойду». Шли они, шли по стёжкам-дорожкам и не заметили, как вышли из чащобы непроходимой в рощицу берёзовую. Смотрят впереди, на опушке, домик странный стоит. Двери, окна на месте, а крыша отдельно валяется. Присмотрелись, а это теремок строится, крыльцо на место прилаживает. — Кто-кто в теремочке живёт, — проговорила нараспев избушка Крякушка. — Лягушка, что-то ты зачастила, — проворчал в ответ Теремок, не глядя на собеседницу. — Я ещё и крышу не починил, а ты уже тут как тут. При этих словах кровля взмыла в небо и опустилась на Теремок, тут он и повернулся. — Батюшки, а это что за чудо невиданное? — у домика от изумления даже крыша набок съехала. — Избушка-мутант. Как только баба Яга такое терпит?! — А она и не терпит, — погрустнела Крякуша, — с утра до ночи причитает, что опозорила я её. Глаза мои тебя бы не видели, провались ты пропадом, говорит. Вот я и решила уйти счастье искать. Скажи, Теремок, в чём оно счастье-то? Призадумался Теремок… Вспомнилась ему сказка своя. Что он в ней хорошего видел, только и слышал «кто-кто в теремочке живёт». Придут, сломают, разбегутся по лесу и ни слова благодарности. — Не знаю я, избушка, счастья-то, — приуныл Теремок, сгорбился от горя и стал не низок, не высок. Тут выкатился вперёд Колобок и запел: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл и от тебя Теремок тоже уйду». И покатился дальше по дорожке, а сзади Крякушка поспешила. К ночи вышли они на перекрёсток трёх дорог. На нём камень замшелый стоит, а на камне том надпись полустёртая: направо пойдёшь — себя сохранишь, но друга потеряешь; налево пойдёшь — себя потеряешь, но друга сохранишь; а прямо пойдёшь — всё потеряешь. Посоветовались путешественники и решили прямо пойти, терять им было нечего, они и так уже всего лишились, когда из своих сказок ушли. *** А тем временем на опустевшую поляну опустился Змей Горынович. Он в свободное от сказки время таксистом подрабатывал, вот и подбросил бабу Агу до дома — у той воздушная подушка на ступе спустила, пришлось её у желудёвых человечков оставить, чтобы подлатали. Оглянулась Ага, а избушки и след простыл, да и Горыныч за облаком скрылся. — Нет для бабушки печку протопить да самоварчик разогреть, — разворчалась старая, — а она снова на озеро крякать ушла! Ну только вернись, Крякушка, я тебе петли дверные целый год смазывать не стану, на окнах ставни закрою и дымоход чистить не буду. Поскрипишь в темноте, прочихаешься! Вышла бабка на бережок, осмотрелась: по озёрной глади рябь бежит, ивовые ветки на ветру перешёптываются, карпы у берега спинки чешут, а избушки не слыхать и не видать. Растерялась Ага, опечалилась: «Неужто придётся ночь под звёздами проводить?» Только подумала, как все косточки старые заломило, и бородавка на носу зачесалась. — Не к добру это, — смекнула карга. — Здравствуй, баба Яга — костяная нога, — громыхнуло у неё за спиной. Бабка с испугу чуть в озеро не упала, да только кто-то её за прореху в кацавейке поймал. — Ага, — поправила спасителя. — Явился — не запылился на мою голову. — Ой, бабушка, не по уставу сказочному отвечаешь. Али пароль забыла? Я: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». А ты мне в ответ: «Тьфу-тьфу, русским духом пахнет», — заученно отчеканил молодец. Глянул налево, посмотрел направо, пожал плечами и удивлённо протянул: — Да у тебя здесь всё не по правилам. Бабка только рукой махнула. — Куда, Яга, избушку на курьих ножках дела? — допытывался удалец. — Ага я, царевич, баба Ага в тапках на утиных лапках, меня так из-за избушки Крякушки прозвали, — и поведала она царевичу свою историю... —  Вот вернулась с пятничных посиделок, а её и след простыл. — Ну и дела, — почесал в затылке молодец. — Не вовремя ты, царевич, пожаловал. Негде мне тебя напоить, накормить и баньку истопить. — А я и не царевич вовсе, а кухаркин сын Ивашка-дурашка — душа нараспашку. Я у нашего царя-батюшки испытание на шеф-повара прохожу. Вот последнее задание осталось. Я ему уже и яблоки морозильные у Бабы Снежной из вечной мерзлоты ледорубом откопал, и с-жару-пиццу у Чиполлино, мальчика-луковки, на расстегай с вязигой обменял. Теперь вот меч-леденец ищу. — А ко мне зачем пришёл? Я сладкое не ем, фигуру берегу. — Да встретил я по дороге старичка-боровичка, он меня вниз по ручью к озерцу и направил. Там, говорит, новая сказка заваривается. Ступай, может, и ты пригодишься. — А что?! — смахнула с носа каплю старая. — Может, и впрямь пригодишься. Пойдёшь со мной избушку искать. — Нет, бабусечка Агусечка, мы так не договаривались. Ты мне клубочек волшебный отдай, а сама скок на метлу и в погоню. — На метлу, — передразнила Ага Ивашку. — Уже в двух сказках побывал, а не знаешь, что негоже мне, словно какой-то ведьме, на метле летать, я ж потомственная Баба-яга. У меня и Помело было, да сплыло. Наслушалось уток перелётных, что в Туманном Альбионе мётлы нынче в цене. Вот оно и сбежало, фамилию сменило, теперь за мячом золотым охотится. — Так у тебя ещё ступа осталась, — упорствовал Ивашка. — Ступа моя в ремонте; да и клубок волшебный с избушкой сбежал, так что нет у тебя выбора. — Легко сказать, только куда путь держать будем? Избушка могла на все четыре стороны уйти. Знать бы, почему она с полянки сбежала, — рассматривая следы на траве, размышлял Ивашка. — Старуха Крякушу поедом ела, вот она и ушла к морю-океану — у ведьмы ножки куриные просить, — послышалось из-под бережка. — Батюшки-светы! Чего удумала, — всплеснула руками Ага. — Бучина её проглотит и глазом не моргнёт. — Ладно, бабка, делать нечего. Утро вечера мудренее, на восходе и отправимся, — Ивашка смирился и спать под кустом завалился. Утром, только первые лучи солнца из-за горизонта показались, баба Ага толк Дурашку в бок костяной ногой. — Вставай-поднимайся, лежебока, пора нам в путь дорогу собираться. — Нет, бабка, — отвечал позёвывая Ивашка, — я сначала в озерце умоюсь, потом на завтрак каши отведаю, а там совет держать будем. Сказано — сделано. Достал кухаркин сын из сумы перемётной горшочек волшебный, что мать в дорогу дала, поставил перед Агой, а в нём без воды и огня каша побулькивает, парком душистым курится. Вынул Ивашка из-за голенища ложку деревянную, протянул бабусе: — На-ка варёной полбы отведай да расскажи-поведай, как ты с костяной ногой в путь отправишься. Призадумалась старая. — Эх, — говорит, — был бы ты, Ивашка, царский сын, Сивку-бурку бы позвал… Вдруг под треск ракитовых кустов вышел на бережок медведь бурый, сам Михаил Потапович, головой косматой помахивает, кузовком на спине потряхивает. Идёт-бредёт, грозным рыком ревёт: «Не садись на пенёк, не ешь пирожок». — Что это ты, Михайло, нынче не в духе, — облизывая ложку, спросила баба Ага. — Али Маша тебя снова вокруг пальца обвела? — Ой, молчи, старая. Утёрла Маша мне нос, сам её домой на закорках отнёс. Замысла тайного знать не знал, ведать не ведал, по пути даже пирожка не отведал. В благодарность не дали харчи, только пустой кузовок получил. У меня от голода живот подвело. А что это у вас в горшочке за варево? — повёл носом Потапович и сбросил корзину Аге под ноги. — Придумала, — вскинулась бабуся! — Ивашка, ты парень ладный, вот и понесёшь меня в кузовке на спине с моей ногой нескладной. — Ты, Карга, говори, да не заговаривайся, — пригрозил пальцем молодец. — А что, Ивашка, сам говорил, что у тебя душа нараспашку. Неужто бросишь в беде бабушку-старушку? — всплеснула руками Ага. — Что ты за коробок, Косолапый, просишь? — вздохнул Иван. — Я мишка невредный, хочу за него горшочек волшебный. На том и порешили. Залезла Ага в кузовок, взвалил Ивашка его на спину и понёс бабку на поиски избушки. *** Между тем Крякушка с верным Колобком шли по прямой дорожке, усыпанной карамелью, словно гравием. Спустя некоторое время набрели они на домик расписной, сказочный. Стены у него бисквитные, апельсиновым джемом промазаны, окошки стёклами леденцовыми поблёскивают, крыша марципановая глазурью отливает. Дорожки вокруг дома сахарной пудрой посыпаны, а в саду цветы шоколадные растут. Застыла, замерла Крякуша, смотрит, дверка пряничная гостеприимно распахнулась. Избушка и не заметила, как понесли её утиные ножки прямо в домик, а Колобок следом вкатился. Видят, у плиты женщина в фартучке кружевном стоит, улыбается: — Добро пожаловать, гости странные, нежданные. Заходите, располагайтесь, я вас чаем опою, то есть напою… Тут дверь домика с грохотом закрылась. И вмиг лицо хозяйки изменилось, улыбка в ухмылку злобную превратилась, пальцы скрючились, хищно зашевелились. Хотела Крякушка с места сдвинуться, а не может, опутала ей лапки паутины хватка. А Колдунья не унимается: — Топором в щепки избушку изрублю, дровами печку протоплю, в сиропе ванильном Колобок сварю. Замахнулась колдунья на избёнку. Смотрит Колобок, а это и не топор вовсе, а меч-кладенец, видно, сложил тут буйную голову богатырь неведомый. Колобок разозлился, ведьме под ноги подкатился. Не устояла злыдня, рукой за чан с сиропом ухватилась, туда повалилась, вмиг обварилась и в куколку сахарную превратилась. А следом и меч-леденец об пол звякнул. Тотчас избушка освободилась, Колобку до земли поклонилась. — Мы от бабушки ушли, мы от дедушки ушли и от тебя, злая колдунья, уйдём, — весело запели дуэтом. — Стойте, стойте, — пробудился от зачарованного сна домик пряничный. — Спасибо вам, путники, что спасли меня от злой колдуньи. — А что с тобой приключилось? — Во времена славного царя Гороха был я для золотых пчёл местом отдыха, и звали меня Улей. Как-то в непогоду постучалась в мою дверь уставшая женщина. Приютил я её, приветил. Пчёлы мёдом липовым накормили. Перед тем как лечь спать, попросила она камин растопить, чтобы согреться. А затем бросила в огонь плод дерева манцинелла. Тотчас повалил из камина едкий, ядовитый дым. А добрая женщина стала превращаться в нежить: кожа высохла, щёки ввалились, на пальцах когти выросли. Выкурила она пчёл, а на меня наложила сладкое заклятие: что моя свобода придёт, когда ведьма в чан с сиропом упадёт.  Много лет вокруг только лихо да беда творились. Не знаю, каким ветром занесло вас в эту глушь, но до последнего гвоздя буду вам признателен за спасение. В благодарность возьмите с собой меч-леденец, в трудную минуту бросьте его на землю, там увидите, что будет. Да вот ещё что, коли пчёлы бездомные на пути встретятся, направьте их домой. Поблагодарили друзья Улей и дальше к морю-океану путь продолжили. *** Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Несёт Ивашка коробушку с бабушкой по полям, по долам, по взгорьям и пригоркам. Нигде не видать избушки на утиных лапках. Притомился кухаркин сын, опустил кузовок на сыру землю. Вылезла баба Ага чуть жива. — Где ж её носит окаянную? — Ты, бабка, не ворчи, сидела бы сейчас на печи, кабы не насмешки твои и злонравие. Старая от слов таких сразу разогнулась: — Сколько я вашего брата Ивана привечала, ни в сказке сказать ни пером описать. — Привечала… На лопату сажала и в печь отправляла! — Так это ж только попугать, постращать. Бабушка в лесу одна живёт, всяк норовит обидеть. Кто за неё заступится?! Пока они препирались, на горизонте что–то показалось, присмотрелись и ахнули. Подлетает к ним железная тарелка глубокая. Спикировала вниз, зачерпнула Ивашку да бабку ложкой-поварёшкой и взмыла в небо. Мчатся горемыки в плошке между облаков и не знают, что их дальше ждёт, а  ложка всё о край позвякивает. Вдруг внизу показалась ровная полоса. Глядь, а это стол обеденный, а во главе стола сидит чудище невиданное: тело шерстью густой поросло, ноги слоновьи, на лысой голове уши в разные стороны торчат, а морда на рыло свиное похоже.  — Мой каприз, миска вниз! — позвал великан. Стала летающая тарелка заходить на посадку, сделала круг над головой исполина и шлёпнулась на край стола. Между объедками проехала и замерла прямо перед гигантом. Нос-пятачок вверх-вниз заходил, красные глазищи дико завращались, и над головами путешественников зависла вязкая слюна. — Что у нас тут? Обед из двух блюд! Пока с человеком поболтаю, тебя, Карга, на чёрный день в банку закатаю. — Эй, дубыня, будешь так кичиться, можешь Ивашкой и подавиться. — А ты, дурашка, брехало закрыл, здесь только я говорю — людоед Обжорыл. Голову отверчу, вмиг проглочу, — и грохнул кулаком по столу. — Эка невидаль, людоеду человека слопать, а ты вот попробуй с-жару-пиццу по кусочку скушать, — покопался Ивашка в суме перемётной и выложил перед великаном пирог от Чиполлино. Посмотрел Обжорыл на круглую лепёшку, загоготал, схватил жирными пальцами кусок и бросил в рот. А с-жару-пицца сыром вспенилась, склеилась и стала вдвое больше. Отрывает людоед по кусочку, а пирог меньше не становится и растёт как на дрожжах. А Ивашка не унимается, над титаном издевается: — Тебе, горыня, ещё жевать и жевать. Можешь меня известить: как тарелку в облака запустить? Великан уже и есть не может, а никак не успокоится, руки к пицце тянет. Потерял бдительность и выпалил: — Похудели телеса, взлетай тарелка в небеса. А Ивашке только того и надо, прокричал заклинание и умчались они с Агой от живоглота под самые облака. — Ай да удалец, Ивашка! Токмо жалко, что с-жару-пиццу пришлось оставить. Как же ты теперь царю-батюшке угодишь? — раскачиваясь из стороны в сторону и подперев ладошкой голову, горевала старушка. — Али тебе, бабушка, неведомо, что главное — это рецепт кулинарный, — постучал себя пальцем по голове Ивашка, — с ним я обязательно шеф-поваром стану. — Ухватил поварёшку и стал править словно веслом; летающая тарелка послушно поплыла по небесному своду. *** — Колобок, Колобок, как ещё наш путь далёк? — цепляясь обессиленными лапками за корни деревьев, крякнула избёнка. — Идти-брести не полверсты, — вдруг Колобок замер и прислушался: — Что это? Дерево, стоящее на их пути, странно шевелилось и гудело. Внезапно тёмная туча оторвалась от веток и направилась в сторону путников. — Да это пчёлы! — покатился в сторону хлебец, но бежать было поздно. — Откуда у вас меч-леденец? — забилась в окно избушки пчелиная матка, а рабочие пчёлы облепили Колобок. — Мы спасли ваш Улей, он свободен и зовёт золотых пчёлок назад, — отмахивалась ставенкой Крякуша. Пчёлы погудели, пожужжали, сбились в рой и помчались домой. — Хорошо не покусали, — перекатываясь с бока на бок, осматривал себя Колобок. — Пора дальше путь держать. Сколько дней прошло неведомо, а только пришли они на край земли. Впереди до самого горизонта водная гладь простирается. Стоят друзья на обрыве, вниз смотрят. Ветер свистит, с ног сбивает, а внизу впадина глубокая острыми скалами, словно зубами драконьими, оскалилась. В ней вода чёрная бурлит, клокочет, раненым зверем ревёт и в воронку закручивается. Страшно путникам, а делать нечего. Стали они думать, как ведьму Бучину позвать. Сели на краю и от нечего делать камушки цветные, что по берегу разбросаны, начали вниз бросать. Глядь, вода вспучилась, фонтаном ударила, и показалась из воронки голова на длинной шее. Она медленно поднималась ввысь, пока не поравнялась с застывшими на берегу путниками. Волосы на голове водорослями топорщатся, губы морскими змеями шевелятся, вместо глаз раковины на лице белеют. — Кто Бучину потревожил? — створки раскрылись, и белёсые бездушные глаза обратились на замерших в испуге друзей. — Это я, избушка на утиных лапках, пришла к тебе за курьими ножками, — поднялась Крякушка. — Что ж, где-то была парочка, но я недёшево за них возьму. Готова ли ты уплатить любую цену? Избушка так долго шла к своей цели, что не задумалась над словами ведьмы: — Готова, — кивнула она красной крышей. — Тогда на закате, как только скроется под водой последний луч солнца, ты бросишься в морские волны. Мои верные акулы откусят утиные лапы, а омары пришьют тебе куриные ножки. Каждым гвоздиком, каждой заклёпочкой почувствуешь ты нестерпимую боль, но на рассвете выйдешь из пучины на куриных ногах. Только помни, что каждый шаг будет даваться тебе с трудом, доберёшься до своей поляны и останешься там на веки вечные поворачиваться к лесу задом, а к зовущему передом. — Не делай этого, Крякушка, ты лучше всех домиков на свете! — выкатился Колобок. — Я стану твоим волшебным клубочком, и мы вместе будем путешествовать по сказочному миру. Но избушка не слышала его, она не отрываясь смотрела в холодные, словно морские глубины, глаза. — Так по рукам? — Да. — Сделка завершена, и в уплату ты отдашь мне его, — ведьма вытянула шею и нависла над Колобком. — Я размочу круглобокого в солёной воде и отведаю земного хлебца. Колобок, я тебя съем! — открылась бездонная пасть… — Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, — дрожащим голосом завёл свою песенку Колобок. — А-а-а!!! Крякушка-а-а!!! — И от морской ведьмы тоже уйдёшь, — очнулась избушка. Она мгновенно поняла, что натворила, подскочила к Колобку и, словно мяч, откинула его утиной лапой далеко в сторону. — Не уйдёшь! — из пасти морской ведьмы вырвался длинный язык, на конце которого трепетали рыбы-прилипалы. Избушка грохнула ставенкой, и из окна вылетел меч-леденец, как только он воткнулся в землю, появился гудящий рой смертоносных пчёл. Они набросились на прилипал и вонзили в них свои жала. Ведьма взревела, вскинула голову и рухнула в водоворот. Однако радоваться было рано. Внезапно морская вода стала удаляться от берега, на значительном расстоянии она вдруг превратилась в пугающую волну, которая понеслась к земле. Избушка и Колобок замерли, никто больше не мог им помочь… — Крякушка, держись, я здесь, — послышалось с небес. Над ними пронеслась летающая тарелка, Ивашка смело правил половником навстречу девятому валу. Баба Ага, перегнувшись через край тарелки, неистово размахивала руками, швыряя в волну морозильные яблоки. Там, где они встретились с цунами, вода застыла мгновенно, и по морю поплыл белый айсберг. Подхватило его течение и унесло прочь от берега. — Ура! — радовались путешественники. — Мой каприз — миска вниз! — приземлилась тарелка прямо перед избушкой Крякушкой. Стали все обниматься. Нагнулся Ивашка к бабе Аге и поцеловал, тут она и превратилась в прекрасную девушку. Протянул Иван к ней руки, кинулась Ага навстречу молодцу и упала прямо… с печки на пол. Встала старушка кряхтя, бок потирает и говорит: — Избушка на курьих ножках, сон мне нынче странный приснился. Попала я в новую сказку, у меня и лачужка на утиных лапках появилась, да сбежала. Искала я её с Ивашкой-дурашкой, а потом в девицу красную обернулась, — смахнула бабка тайком слезинку со щеки и продолжила: — Как думаешь, нелепая сказка-то? — Кря-кря! — отозвалась избушка. *** И я там была, на избушке по озеру плыла. Песни весёлые пела, к пирогам с пиявками еле поспела. Жаль, они в воду упали и мне в рот не попали.