Бесцеремонная прямота одного и ранимость другого

Просторная зала в доме у Толстого приняла много разношёрстных гостей. Недавно вернувшегося из-за границы Сергея Сергеевича упросили сыграть «что-то своё». Он выбрал небольшую часть из второго концерта, полностью посвящённого своему другу Максу. Прокофьев играл так вдохновенно и сосредоточенно, что не замечал никого вокруг: ни как публика частично замерла, а частично шушукалась, ни как молодой мальчик — всем существом своим напоминавший беззащитного взъерошенного воробушка застыл, обратившись во слух и внимание. — Благодарю, — композитор кратко изъяснился, как и всегда. Затем он переместился в кресло, наконец заметив мальчика. Точнее — мама Мити Толстого обратила на него внимание, упросила сыграть тоже «что-то своё». — Я только что закончил писать Первый концерт, — Шостакович сел за инструмент, заиграл, извлекая из инструмента потрясающую стремительную мелодию, напоминавшую чем-то стилистику самого Прокофьева. Звуки фортепьяно стихли, аудитория уверенно захлопала, а Митя расплылся в застенчивой детской улыбке. Тут все посмотрели на Прокофьева, ожидая его оценки. Он сидел расслабленно, закинув ногу за ногу, а руку закинул за спинку кресла. Эта расслабленная поза была его любимой. Лицо его оставалось серьёзно-спокойным и поэтому Митя не мог угадать, какой будет оценка. — Ну, что вам сказать? Это произведение показалось мне незрелым и не очень отвечающим требованиям хорошего вкуса. Гости ахнули. Прокофьев с вызовом смотрел на Шостаковича и сквозь очки не заметил, что его глаза заблестели от слезливой влаги. Крышка фортепьяно громко хлопнула и закрылась. Митя пытался совладать с обидой, но она была велика. Сергей Сергеевич всё таращился, ожидая ответа. Шостакович не выдержал и выбежал вон со словами: — Прокофьев негодяй и подлец! Он больше для меня не существует! Самомнение Прокофьева не пострадало и он остался сидеть на месте с той же расслабленностью. В зале повисла неприятная тишина, все смотрели на Сергея. Дмитрий Толстой подошёл к композитору, чтобы выяснить мотив его высказывания. Прокофьев сказал, что всё высказано верно. — Такого ранимого человека выбрали для своей критики. Он, скорее всего на балконе курит, лучше бы вы нашли его и поговорили. — Я ему не нянька, — огрызнулся Прокофьев и покинул залу. Он хотел уйти с вечера, но что-то потянуло его к балконам. В глубине души он чувствовал, что был не прав. Этот мальчик очень хорош в музыке… Но не мог же Сергей признать это у всех на слуху? Конечно, не мог. На балконе пахло табаком. Во мраке позднего вечера обнаружился Митя — раненный, побитый резкими словами… И плачущий. Шостакович курил и рыдал, даже не стараясь заглушить звуки горечи. Сергей Сергеевич испугался. Захотелось уйти, ведь он никогда никого не успокаивал. И совершенно не умел этого делать. Но сердце велело остаться, ведь именно он виновник чужих слёз. Маленький забитый воробушек. Прошло несколько минут, а мальчик все никак не успокаивался. Огонёк сигареты исчез. Митя выбросил её и она спланировала вниз. — Митя, — позвал Сергей Сергеевич. Очень не смело. Куда же делся резкий тон и расслабленность? — Уйдите, я вас ненавижу, — сбивчиво, сквозь истерику, всхлипывал Шостакович. — Митя, успокойся, — попросил Прокофьев. Он даже не мог представить, что сказать. — Не надо мне вас, — Митя трясущимися руками хотел вытащить новую сигарету, но пачка выскользнула из рук и упала. — Пожалуйста, послушай, — Сергей сделал попытку приблизиться и даже поднял эту пачку. Но отдавать такому Мите как-то боялся… — Не хочу. Вы мудак! И грубиян, — Шостакович разразился новым потоком горечи, не в силах взять себя в руки. Он не заботился о том, что его видит кто-то другой. — Прости, — попытался сделать последнее усилие Прокофьев и подал плачущему свой платок. Митя платок принял и кивнул. Сергей Сергеевич чувствовал себя мерзко. И от того, что вызвал в Шостаковиче такие эмоции, и от того, что последний его обозвал. «Скорее всего заслуженно» — подумал Прокофьев. Шостакович вытер глаза, затем заплаканные очки, посмотрел на композитора… И снова рыдания сдавили его горло. — Что же ты такой плаксивый, — Сергей сделал пару шагов ближе. Его огромный рост и нескладность… Митя почувствовал себя совсем крохотным, когда длинные ручищи сгребли его в охапку и прижали к себе. Сергей Сергеевич не был тактильным. Но в детстве он видел, что такие действия успокаивают людей и осмелился попробовать. С Митей. И через некорое время Шостакович действительно успокоился и нехотя отстранился. — Извините. Что я вас так назвал, — сказал композитор. — Нет, я незаслуженно тебя при всех окрестил. Понимаешь? — слова неровным потоком заполняли пространство. Митя увёл чужой платок, спрятав в карман. Сергей Сергеевич ждал понимания. Ждал, когда ему скажут, что он прощён. — Я понимаю, — Митя всё ещё выглядел несчастным и одиноким. — Ты правда ненавидишь меня? — уточнил Прокофьев, пытаясь уловить по выражению лица собеседника, что он скажет. — Нет. Я вас люблю, — прошептал Шостакович. Он устал от этого человека. И рассчитывал напугать его. — И что же мне делать? — прямо спросил Сергей Сергеевич. Его щёки заалели, но в сумерках это оказалось незаметным. Мальчик не вызывал отвращения. Его тонкие черты лица — изящны, необыкновенны и очаровательны. Прокофьев научился оценивать мужчин ещё с большого шахматного турнира. Хосе Рауля Капабланку — с которым несколько раз играл он считал красивым… Почему бы не приглядеться и к Шостаковичу? — Поцелуйте, — Шостакович сжал тонкие губы, чувствуя досаду. Ничего не происходило. Сергей Сергеевич не острил, не грубил… Он вообще замер и лицо его, как и обычно — невозможно прочитать. Шостакович протянул руку, намекая на то, что ему нужно отдать сигареты. Прокофьев шагнул ближе, мягко коснулся запястья и отодвинул в сторону. Положил руки на Митины плечи, и склонившись, робко начал поцелуй, Митя ответил, завладев инициативой. Сергей Сергеевич распалился и стал бороться, особенно, когда Шостакович подловил момент и запустил язык, беззастенчиво наслаждаясь новыми ощущениями. — И зачем вы это сделали? — поинтересовался Шостакович. — Ты сказал мне. Сначала, что ты любишь меня, а потом, — ответил Прокофьев. Прямой ответ. По делу. — А вы любите меня? — страшно было спрашивать в «лоб». Но другого подхода Прокофьев не понимал. — А ты как думаешь? — не зная, как ответить, спросил Прокофьев. Отрицательно? Не подойдёт. Он довольно долго находится рядом с Митей и ему даже удалось его успокоить… Потом поцеловать. Митя не отвращает. Митя приятный. Утвердительно? Сергей ещё сам не понимает. Он знает только, что хотел бы снова его поцеловать. — Я думаю, что вы самовлюблённый, — Шостакович обиделся. Какой же Прокофьев баран! Такой умный, но баран… Сергей Сергеевич вздохнул. Он подцепил Митины очки и стянул их. Мешают целоваться! Мальчик запротестовал, но Прокофьев спрятал их в карман пиджака. — Так ты не сможешь уйти. Теперь моим будешь. Я не могу понять своих чувств… Поэтому мы будем целоваться. И всё поймём. — Сергей Сергеевич, не здесь. Нас могут найти. — А где? — уточнил Прокофьев. Митя проницателен. Хорошо, что он подумал о рисках. — Если это не на один вечер и вы серьёзны, то давайте решим, — Митя поправил место, где должны быть очки, но встретил пустоту, и в застенчивости отвернулся. — Я буду стараться объясняться более ясно. И ты поймёшь, что я не обманываю. Хочу поцеловать тебя, — Прокофьев всё это проговорил в своей прежней манере. Он вернул Мите очки, а Митя ему короткий спешный поцелуй. Сергею просто трудно говорить о чувствах. Но для Шостаковича он обязательно исправится.