Победитель

За окном барабанил дождь, а небо было затянуто густым слоем серых туч. Даже в ее тайном поместье где сейчас находилась, было прохладно, а уж на улице… Мари предпочитала даже и не знать. Этот дождь, словно слёзы королевы, тек без остановки, навевая ужасную тоску. “Плачут глупые женщины, — думалось Шевретте, — это совершенно бессмысленное занятие, которое между тем выкачивает силы. Если, конечно, это не нужно для того, чтобы заполучить мужчину, то дело другое, это можно понять. Те люди, что говорят: “Слезы помогут справится с горем, лучше поплачь, станет легче” могут и сами верить в это, а могут и не верить, но говорят чушь, это точно. О несчастьях нужно поскорее забыть, а для этого лучше всего совсем перестать думать. Надо очень-очень сильно устать, а когда расстраиваешься, то хочется плакать. Плачь изматывает, таким образом человек получает облегчение. Но вот какое дело: не только лишь слёзы могут помочь в таких случаях. Можно танцевать. Много и долго. Таким образом ты поддерживаешь фигуру в надлежащем виде, а потом на тебя навалиться такая усталость, что сил останется на две вещи: бухнуться на постель и заснуть. Или же заняться любовью с каким-нибудь прелестным молодым человеком, но это нужно делать так, чтобы никто и никогда не узнал об этом, а предпринимать такие предосторожности в таких делах тяжело. А за танцы тебя никто не осудит, хотя так ли это важно, что подумают эти идиоты — общество и люди? Да разве даже закон может что-то предпринять против любви и влечения? Нет!” Даже сама она не знала что произошло сначала, а что потом: королева чуть что рыдала у нее на плече, даже, если собственно ничего не произошло, ну, не пришёл на ночь король, ну, ревнует он, ах, если бы она была бы законной женой его величества, то она бы даже повернула это в свою пользу и родила бы от короля наследника, но неважно; или же она сама так считала ещё до этого. Так или иначе, но Анна Австрийская любила поплакать, а герцогиня полагала, что это отвратительно. Полная с тусклыми серо-голубыми глазами блондиночка была невероятно тупа, и хотя это порой, если не сказать всегда играло де Шеврез на руку, все же раздражало. Ведь Мари выбрала королеву себе в подруги отринув всех других девушек. Теперь приходилось якшаться с этой нюней и дурочкой, а единственная привилегия, которую та дала Мари было ее же положение. В глаза придворные самой красивой женщиной Франции и королевой называли Анну Австрийскую, но между собой судачили о Шевретте. А как о короле о нём. Было несомненно очень и очень приятно, но хотелось бы власти и влияния на Людовика, а не только признания в глазах того самого загадочного и до крайности ей неинтересно общества. Предположим короля завоевать герцогине не составило бы особого труда, она бы стала бы тщательнее скрывать свои романы или бы вообще порвала со всеми. Он уже взрослый мужчина, не мальчик четырнадцати лет, ему, конечно же, она уверена, хочется любви красивой дамы, но вот только беда, долг портит все отношения. А Анна всегда говорит о правилах и долге, возможно даже в постели она со вздохом ложится под него и думает лишь о том, что это надо. Черт, дьявол и кардинал, вся нечисть побери! Пусть у их королевы в жилах самая что ни на есть голубая кровь, а все равно она дура! Всевышний и Сатана! Разве так обращаются с мужчиной, да при том с таким идиотом-мужчиной, как Людовик? Нужно понять, что ему нравится, в данном случае следует делать вид, что ты скромница, носить закрытые платья, но не совсем, скажем, ключицы хорошо бы оставить на виду, но не более. Похлопать ресницами, держаться в стороне от таких развратниц, как, к примеру, сама Мари. И нужно с ним быть по-нежнее. Ласковая, кроткая и скромная девочка — вот что ему надо, вернее, нет, не надо, а просто необходимо! И с её величеством Шеврез вполне готова была бы поделиться этим рецептом счастья короля. А через некоторое время общения с королевой стало понятно, что ей самой нужен кто-нибудь. А красавец герцог Бекингем влюбленный по уши или по что-то другое в Анну будто бы — да что будто бы?! Действительно — сам просился на эту роль. Единственная, да, и то малюсенькая, да, даже не проблема, проблемка была в том, что он англичанин, а с Британией в то время, в общем, и сейчас, у Франции уж чрезмерно натянутые отношения. Но это не преграда для той, что во всю интригует против Франции и в пользу Испании. Если бы не он… Демон во плоти, разве что в сутане. Он ей ещё когда только что возвысился приглянулся. Уж что она не перепробовала! И бегала перед ним в платьях таких, что кормилица говорила: «Мари, ты бегаешь по Лувру в неглиже, одень что-нибудь хотя бы! ” И, как бы случайно встречалась с ним в почти в одеянии монахини. А все безрезультатно. И обожание превратилось в ненависть, но расцвело с новой силой, как только Шевретта снова его увидела. И все бы хорошо, да вот только ее лютая нелюбовь никуда абсолютно не делась. Как-то раз он пригласил ее к себе и она, словно обезумевшая от первой страсти девчушка совсем недавно вышедшая из пансиона прибежала к нему. После нескольких минут разговора на отвлеченные темы Ришелье спросил: — А теперь по-честному. Вы влюблены в меня? На это Мари — ах! Как она потом себя за это ругала! — вспыхнула: — Как вы можете говорить такие вещи? — деланно возмутилась женщина. — Я много чего могу себе позволить и делать и говорить. Но это все не важно, потому что это был не вопрос. Я это точно знаю.— он сидел за письменным столом и смотрел ей прямо в глаза. А она не могла отвести взгляда. “Чертов кардинал все продумал!” Сама Шевретта сидела в кресле настолько удобном и мягком, что глаза сами закрывались. — Я вас ненавижу! — Может и так. Но вы меня любите. — Ах! Что-то потерлось о ее ногу. Взглянув вниз она увидела белую пушистую кошечку. — Это Сумиз. Можете взять на руки.— перегнувшись через стол ответил на ее немой вопрос Ришелье. — Какая прелесть! — воскликнула Шеврез. Действительно прелесть этот клубочек шерсти устроился у нее на коленях и громко мурлыкал. — Согласен. Не думал, что вы так скажете. Или это для приличия? — Нет, — она помотала головой, — я считаю, что мы с ней могли бы подружиться. — Вот скажите, вы думали над тем, что только что произнесли? “Подружиться”…— медленно, по слогам, будто смакуя, протянул он.— Они действительно единственные мои друзья, самые верные, самые преданные! У вас ведь много подруг? — Одна.— сухо буркнула Мари все ещё проводя холеной ручкой по белому меху. — И вы недовольны? Да… Я ведь тоже, знаете, ее презираю. И люблю. Так же, как вы совмещаете страсть и ненависть. У меня есть для вас предложение. Я буду вашим любовником. Вы же хотите этого, верно? Так значит пусть здесь будет хотя бы на одного несчастного человека меньше! Тем более вы красивы, хотя бы немного добры и умны. А я хотел найти себе кого-нибудь, кто будет спать со мной не из-за денег. — Получается, я ошиблась насчёт вас и Марион? — Когда я говорил не из-за денег, то имел ввиду и драгоценности тоже. Мне хотелось найти честную женщину. — Спасибо за комплимент. — Так вы согласны? То, что вы не продаетесь мужчинам за деньги, это понятно всякому дураку. Наступая на горло своей гордости Шевретта глубоко вздохнула и протараторила: — Я согласна. — Прелестно…— кардинал улыбнулся и стал похож на кота греющегося на солнце.— Значит, милая Мари, где мы будем встречаться? — Я пришлю служанку с запиской. И… Аглая. Аглая Мишон. Белошвейка. — Ваше имя для любовников… Спасибо за информацию. — Только для вас не для всех. — Ну, конечно. — было ясно, что Ришелье не поверил.— До свидания, дорогая Аглая. Потом она, разок злилась после неудавшихся Амьенских садов. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу-ненавижу-ненавижу! — Мари кричала стуча кулаками по его груди. — Успокойтесь, Аглая. Кардинал и герцогиня де Шеврез в Лувре, а Арман и Аглая, у которых раздоров нет, здесь. — Ненавижу вас, ваше преосвященство! — Взаимно, герцогиня! — Грубиян! Он рассмеялся. — Почему вы все время переносите свои грехи на меня? Расскажу о наших отношениях я, грубиян я… Что ещё? — Чтоб ты умер! — Не надейся. Через полчаса таких диалогов она наконец успокаивалась. Так Ришелье стал для нее почти незаменимым. Между тем большие часы пробили полдень. Поднявшись с кушетки, где до этого момента лежала Шевретта выглянула в окно. Никого. Только свинцовые тучи, да дождь. Мари ясно поняла — он не придет. Она ему надоела. “Ух, мерзавец-кардинал! Устрою же я тебе сарабанду!”— женщина злобно сжимала и разжимал кулаки. — Кормилица! — резко вскрикнула герцогиня и дважды стукнула в потайную дверь, скрытую портьерой. — Катрин!— повторила Шеврез, не дождавшись ответа. — Иду! — послышался довольно громкий голос и тяжёлые шаги. — Чего тебе, Мари? — Помоги мне одеться. — Запаздывает твой кавалер, да?— хмыкнула довольно толстая женщина с уже седыми волосами уже поднимая бархатное красное платье с желтым поясом, сидящее будто вторая кожа. — Ах, не говори глупостей!— уже разворачиваясь спиной к ней проговорила Шевретта. — Придет он, не волнуйся. Сколько ты его ждёшь, час? Так ничего! Придет ещё, успокойся ты! Не дергайся! — Подожди! Замолчи! Я слышу кто-то едет! — Вот сейчас со шнуровкой закончу и посмотришь,— Катрин, как всегда была непоколебима.— Все, теперь иди. — Он! Мари быстро подбежала к креслу и упала в него почти с облегчением. Кормилица улыбнулась и вышла из комнаты. Дверь отворилась, на пороге появился кардинал в светском. Без мантии он был чертовски, безумно красив. Она быстро встала, подбежала к нему и приникла к губам. — Не сегодня, Аглая, я вообще хотел остаться на Королевской площади. — Что-то в Лувре? — Шеврез дёрнула плечиком, так чтобы оно немного приобножилось. — Уж вам-то, милая моя белошвейка, я ничего не скажу. — Почему вы не делитесь со мной своими секретами? — Открывать свои карты врагу глупо. Неправда ли? Мари покусывала губу. — Может и так. Значит вы сейчас уйдете? — Да. — Навсегда? — Если умру под Ла Рошелью, но скорее всего нет. — Ты меня любишь?— Мари подскочила к нему и заглянула в глаза. — Ты вообще-то хорошая женщина, Аглая. Не заставляй делать тебе больно.— Ришелье отвернулся. — Ненавижу! — Взаимно. И он слетел с лестницы, будто ему было не больше сорока, а восемнадцать. Максимум двадцать. Повинуясь внезапному порыву Мари метнулась к окну. — Ва-а-а-аше преосвященство! Вы победите-е-ель! Если мой бастион взяли, возьмёте и Ла Рошель! Он отсалютовал ей шляпой.