Будто это возможно

      С приездом дяди Дэнни жизнь всей их большой семьи меняется. Постепенно, почти незаметно, но Дженни это видит. Она видит, как все нервничают в его присутствии, и её это, пожалуй, забавляет. Чего им действительно не хватает, так это встряски. Иногда их налаженная жизнь настолько скучна, что, кажется, можно сойти с ума. Дженни наблюдает, с интересом подмечая, как отец, всегда такой правильный, всегда такой спокойный, вдруг начинает срываться. Дядя Кевин — ну он-то тот ещё врун — ходит с таким видом, словно это не его старший брат приехал, а какое-то хтоническое чудовище выползло из океана на берег. И тетя Мег, способная посоперничать с отцом Дженни за звание «самый правильный человек острова», растеряна и не знает, как быть и что делать. И все они, кроме самого дяди Дэнни, озабочены только одним — чтобы их родителям, бабушке и дедушке Дженни, было хорошо и спокойно. Чтобы их старший брат «всё не испортил».       А Дженни хочется, чтобы он всё испортил, чтобы что-то изменилось, и всё полетело кувырком. Ей он нравится, нравится, как он двигается и как смотрит — в его взгляде столько тоски, и при этом от него веет угрозой. И это заставляет… нервничать. И чего-то ждать… Он — как коробка с секретами, и ей хочется узнать его ближе. Но он её и не замечает — поначалу, а потом, когда они обедают все вместе, он задаёт какой-то вопрос, и Дженни понимает, что безудержно краснеет. Глупости какие! Он же её дядя, пусть она и не помнит его совсем. Это брат отца, старший брат. Разве может он… волновать? И разве положено дядям так смотреть на племянниц?       — Хочешь, я научу тебя… готовить? — спрашивает он, а в паузе между словами прячется — как ей кажется — что-то ещё. Но он не делает попытки коснуться её и ведёт себя безупречно, и значит, ей всё только почудилось.       — А он прикольный, — говорит её брат после очередного обеда в кругу семьи. — Даже не верится, что они с папой — братья.       Дженни легко и просто с дядей Дэнни и никакого неудобства. Ну, или почти. Он шутит, смеётся, он так улыбается, иногда бросая на неё взгляды, что она чувствует себя совсем взрослой. Когда он встречает её из школы, и они едут в его пикапе, можно даже курить, не таясь, и выдыхать дым в небо, и использовать такие словечки, от которых у матери точно бы случился инфаркт. И верить, что весь мир ляжет к твоим ногам, стоит только подождать.       — Ты девственница? — спрашивает он, будто это самая обычная тема для разговоров между дядей и племянницей.       — Ага, — она хмыкает. — Но я уже совершеннолетняя, между прочим.       — Я знаю, — он останавливает машину и поворачивается к ней. — Прости, что пропустил твой день рождения. За мной подарок.       — Забудь, — ей так хочется выглядеть старше, круче, ей хочется, чтобы он потерял из-за неё голову.       Жизнь становится дивной, расцветает новыми красками, манит обещаниями чего-то невероятного. И есть только одна небольшая проблема — её парень, с которым ещё вчера было так круто целоваться, теперь вызывает лишь раздражение. Он такой… простой и предсказуемый! Он скучный! Это в Дэнни (что за глупость назвать его дядей?) такие глубины, что так и тянет нырнуть в них с головой, а Джек… Его интересы просты, как параграфы учебника для первого класса, а биография скудна, как у любого её сверстника. Как у неё самой.       Дженни с сожалением думает, что в ней самой нет ничего интересного. И всё-таки — она привлекает своего дядюшку. О, она это точно знает, она видит, как он на неё смотрит, и не только он, но и другие взрослые мужчины. Она уже научилась спиной чувствовать такие взгляды. Будто она самый вкусный в мире десерт, до которого им не дотянуться, и от этого он становится лишь желаннее. И Дэнни смотрит на неё именно так, и от его взглядов у неё немного подгибаются колени.       В один из вечеров, когда, кажется, всё просто прекрасно, она замечает, что её собственная мать смотрит на Дэнни и нервно облизывает губы. Надо же! Вот это открытие! Она его что, боится и одновременно… хочет? Может ли такое быть? И когда Дэнни подзывает Дженни перед тем, как она должна сесть в машину к своему парню, и шепчет ей на ухо, как надо вести себя с ухажерами, она видит взгляд своей матери. Ого! Да она ревнует? Только вот непонятно кого — свою дочь, которая слушает чужие советы, или…       Дженни знает, что такое случается — девочки в классе рассказывали, как мать и дочь не могут поделить одного мужика. Чего только не бывает! Но это точно не про них. Как бы ни волновал её Дэнни, она знает, что есть границы, за которые переступать нельзя. Интересно, а её мать в силах сдерживать себя? Ведь было же что-то странное между ней и Дэнни. Напряжение такое, что воздух искрил! Например, тогда, когда Дэнни привез в хлам пьяного отца. Они не знали, что Дженни подсматривает. Дэнни уже собирался уходить, и они застыли с её матерью возле двери. Дженни сжала перила лестницы и, кажется, даже перестала дышать, не в силах глаза отвести от этой сцены. Мать с Дэнни стояли достаточно близко и молчали, глядя друг на друга, и казалось, если хоть один из них сделает движение, чуть-чуть сократит дистанцию, обязательно случится то, что детям видеть точно не полагается. Но Дэнни, усмехнувшись, ушёл, а мать трясущимися руками закрыла дверь.       И думай об этом, что хочешь…

* * *

      Напряжение, как перед грозой, всё нарастает, и Дженни не может понять, с чем именно это связано. А её личное напряжение достигает апогея, когда Дэнни дарит ей кулон — красивый и изящный — золотого морского конька. Дэнни помогает застегнуть застёжку, нежно касаясь шеи и наклоняясь так близко, что она чувствует его дыхание на своей коже. А потом они сидят после купания на яхте, тяжело дыша — это потому, что они столько ныряли и дурачились, то и дело утаскивая друг друга под воду. И сердце её всё не желает успокаиваться, а дыхание — восстанавливаться.       — Дай сигарету, — просит наконец Дженни.       Дэнни закуривает сам и, сделав затяжку, медленно выдыхает, запрокидывая голову. А когда он поворачивается к ней, чтобы передать сигарету, Дженни, думая, что окончательно свихнулась, тянется к его губам.       — Нет, Дженни, нет, — он отдает ей сигарету и встаёт. — Нельзя. Я, конечно, конченый мерзавец, по мнению нашей семейки, но всё-таки знаю, чего делать точно не стоит. Нельзя.       — Но…       — Другие обстоятельства — и всё было бы иначе.       Возможно, он её успокаивает, но она чувствует облегчение от его отказа, словно он даёт ей разрешение не думать о нём.       Будто это возможно…

* * *

      Забавно смотреть, как дочка его брата смотрит на него. Слава богу, что она совсем не похожа на Сару, на его сестру, которая погибла по его вине — по крайней мере, вся их семья считает, что единственный виновный — он. Если бы Дженни хоть немного напоминала Сару… он бы уехал, всё-таки уехал. Но она похожа на своих родителей — прекрасная фигура, длинные ноги, как у её матери, и чёрные мягкие глаза, как у отца. Она будет красивой женщиной и неглупой. Настоящая мечта, чья-то удача. И Дэнни нравится осознавать, что эта малышка краснеет, глядя на него.       Ему нравится дразнить — всех их, каждого по-своему. Ему нравится смотреть, как они, шокированные, меняются в лице, понимая, что он видит их насквозь. И знают, что если для других они — святое семейство, то для него давно уже нет. Он знает все их тайны. Он один из них. Но Дженни... Дженни стоит особняком.       Её он дразнит совсем иначе, скользит по краю, но никогда не переступает черту. В этом есть особое искусство. Он ведёт себя с ней так, словно она уже взрослая, но помнит, всегда помнит, что она — ребёнок. Он был бы рад научить её всему, но ограничивается тем, что раскрывает секреты, которые парни всегда хранят от девушек. Ну и ещё он может научить её разделывать и готовить рыбу. Совершенно невинно, не так ли? Он даёт ей советы и не может удержаться, чтобы не коснуться её, провести рукой по руке — в этом тоже нет ничего такого, они же родственники.       Он видит, как бесит своим вниманием её родителей, своего непогрешимого (ха!) братца и его мегеру-жену. Диана всегда была такой — стервой, даже когда они сами были подростками. И ему уже тогда очень хотелось сделать с ней что-то гадкое, но он не стал. Как не стал ничего говорить по поводу вкуса и выбора тёлок своему брату. Да и чёрт бы с ней, с Дианой, если бы не одно «но». Она пытается встать между ним и братом. Она пытается встать между ним и Дженни.       И когда Диана, всегда такая «правильная» Диана, выпроваживает его из дома, (и это после того, как он привез пьяного, почти бездыханного Джона), он задерживается на мгновение и смотрит ей в глаза, и видит в них страх. Животный страх самки перед более сильным самцом.       Она боится. Только вот чего? Не того ли, что сама знает — стоит ему протянуть руку, схватить её за шею и властно притянуть к себе, она покорится. Он уверен на все сто процентов — он может трахнуть её прямо тут, в такой милой и уютной гостиной. Но он знает, что она никогда ему этого не простит, а ещё один враг ему не нужен. И поэтому, усмехнувшись, чтобы она поняла — он знает, что она чувствует, — просто уходит.       Он едет в бар и снимает какую-то тёлку, даже не поинтересовавшись её именем. Они танцуют — он пьян ровно настолько, чтобы всё казалось не таким тошнотворным, каким является на самом деле. И если немного прикрыть глаза… Она чем-то похожа на Дженни. В темноте следы возраста не видны, зато у неё длинные ноги, упругая, высокая грудь, тёмные мягкие глаза и густые вьющиеся волосы. И одета она как подросток — в пёструю майку и коротенькие шортики.       Он закрывает глаза, когда девица трётся об него. Он сам на удивление нежен с ней, хотя редко бывает таким.       — Поехали ко мне, — зовет она.       — Зачем? У меня чудесный пикап стоит прямо за углом. До дома, боюсь, слишком далеко, не находишь? — и улыбается.       Они добираются до пикапа, он откидывает борт, усаживает её на грязный пол кузова. В этом есть особое удовольствие — быть с женщиной, которой о тебе ни черта неизвестно, которая ничего от тебя не ждёт, кроме быстрого секса. На кой ему сдались все эти Дианы, Челси и… дальше думать нельзя. Всегда найдется та, которая раздвинет для него ноги, стоит её только поманить.       Дэнни гладит ноги девушки, тщетно пытаясь почувствовать возбуждение. Зачем он вообще всё это затеял? Что его сюда привело? И тут он вспоминает, почему выбрал именно её. Он знает, на кого похожа эта девушка, и успокаивает себя тем, что никогда не перейдёт грань с Дженни. А уж как он при этом будет выкручиваться — никого совершенно не касается. И стоит только вспомнить о Дженни, как всё волшебным образом получается. Девица стонет гортанно, когда он нетерпеливо входит в неё. Стонет, извиваясь, когда он заставляет её кончить. А сам сжимает зубы, чтобы оттянуть момент оргазма, и всё-таки не выдерживает, закрывает глаза и выдыхает запретное имя.       Дженни...       Он даже подвозит девицу до дома, обещая позвонить и зная, что не позвонит никогда. Он возвращается в постель к Челси, вечно ждущей его Челси, готовой прощать Челси. Совершенно не волнующей его Челси.       И наступает новый день…

* * *

      Его смерть бьёт её под дых. И хуже всего то, что остальные, хотя и делают скорбные лица, на самом деле довольны. Конечно же! Теперь жизнь пойдёт, как прежде! Теперь не будет возмутителя спокойствия!       Дженни плачет в своей комнате, так, чтобы никто не видел. Так, чтобы никто даже не догадался, насколько ей погано на душе. Она сжимает кулон, подаренный им, всхлипывает и, утомлённая своими тайными переживаниями, засыпает. Ей снится, что она смотрит на мир из глубины океана, видит золотые блики на поверхности воды и слышит… смех — она слышит его смех, она чувствует его руки! Она выныривает, он рядом, отфыркивается, трясёт головой и хохочет! Он здесь, так близко, и она подплывает к нему. Он не успевает ничего понять, когда она обнимает его, тянется к его губам.       Он застывает, она знает, что он снова скажет, что нельзя, что она слишком маленькая, что он её дядя, но сегодня в её сне всё иначе, и — как долго она ждала! — он притягивает её к себе…       Дженни крепче сжимает подушку и улыбается во сне.