Жёнушка

Мехмед и Лале вновь делили одну комнату на двоих испепеляя взглядами друг друга. Почти затухающий свет, завешанные шторы вокруг окутывали интимностью бархата. Вся обстановка направляла на очевидное движение. Огненный, пытливый взгляд Мехмеда прожирал девушку насквозь. Даже когда она опустила глаза и дрожащими руками пыталась налить чай, всё равно ощущала на себе голодный взгляд Шехзаде. Она сидела перед ним в парандже, почти покрытая. Под платком и накидкой одно платье. Но казалось так, что сейчас для него — она совсем голая и обезличенная. Чай не помогал и совсем не расслаблял. На улицах Эдирне всегда горело палящее солнце, которое не сделало исключение и в этот день. Горячие травы и чаинки плавающие на дне чашке заставляли гореть ещё сильнее. Становилось жарко. Грубый ворот накидки душил, и Лале пыталась его расстегнуть. Но крючки никак не поддавались, оставляя девушку в запутанном плене. Мехмед со скрытой усмешкой на губах наблюдал за этой картиной: казалось, что вот-вот упрямость этой девушки погубит, хоть и просто сшитую, но качественную одежду. Мехмед встал молча, не издавая ни звука и подошёл к ней сзади, опустившись на подушки до её уровня. Совершенно безразлично убрал пальцы Лале с застежек и стал разъединять их между собой — сам. Не спеша, медлительно, по-хозяйски. Будто и правда он был мужем и раздевал её вот так каждый вечер. Возможно подобные фантазии и так часто посещали разум Шехзаде в холодные ночи, но сейчас она была здесь. Реальна, осязаема. Его пальцы скользнули по очередному крючку. Он вновь стоял за её спиной и она в который раз была в омуте его крепких рук. Снова её воля была подчинена без раздумий, она таяла перед ним подобно горячему воску. Это льстило Мехмеду. Неприступная и чертовски гордая, растекается у его ног. Застежки были побеждены, льняная накидка была отброшена в сторону и теперь Лале предстала в своей истинной красе. Волосы плавно стекали по голым плечам, руки обхватила совсем тонкая шелковая ткань чёрного платья. Взгляд Шехзаде сместился на обнажённое основание её шеи — самое нежное, беззащитное, манящее место.. Словно нарочно созданное для его крепких ладоней и жарких поцелуев. Ему вовсе не хотелось уходить с его излюбленной позиции, но он спешил напомнить себе о том, что собирался руководствоваться холодной стратегией, а не горячими эмоциями. У него она была четко спланированной, стратегия требовала дозировать его приближения к Лале, чередуя их с отдалениями. Так что играясь, он вновь позволил получить ей ощущение жара своих пальцев на и без того распаленной коже. Прикосновения раздразнили её, она жаждала большего, её голод оставили неутоленным. Мехмед снова сел перед ней и стал разливать напитки, делая вид, что ему совершенно безразлично то, что было секундами ранее. Его холёные руки переставляли посуду на столе с ловкостью опытного напёрсточника. Можно было сказать, что он буквально жонглировал стаканами передавая склянки из рук в руки. Играя с посудой, его неотрывный взгляд глаз по-прежнему прожигал девушку насквозь. Наблюдая за его движениями невероятно хотелось, чтобы они ещё раз прижались к ней. Подчинили. Но стратегия была не только у него. И его комплименты умению Лале держать лицо не были напрасными. Как ни бушевали эмоции внутри, она прятала их под маской доброй кузины. Два игрока за одним столом стоили друг друга. Каждый ждал момента, чтобы подловить своего соперника. Мехмед часто себя спрашивал, зачем и для чего он так упорно добивается любви этой дрянной девчонки, которую обольстить сложно и от которой первых шагов ждать как снега в июле? К чему это её остроумие и женское кокетство? Она испытывает его терпение, проводит тест на прочность его упрямства? Эта та самая беспокойная потребность любви, которая людей мучает в необузданные года молодости, которая бросала Мехмеда от одной наложницы к другой, в поиске той, чья кожа будет также бела, как у Лале, а локоны волос будут такими же душистыми. Это и продолжалось, пока он не обрёл её настоящую, такую, которая его терпеть и на дух переносить не может: тут и начинается буйное постоянство и собственничество, желание не делить свой трофей ни с кем во всей стране, с неё бы только пылинки сдувать, как с драгоценной вазы со шкафу. Вроде ты её зачем-то купил и должен пользоваться по назначению, но она стоит у всех на виду для красоты, хоть и скрыта за этим самым стеклянным шкафом — это истинная бесконечная страсть к обладанию нежнейшей, которую можно выразить бесконечным потоком слов, падающей материей в Млечный Путь, оставляющий за собой точку; секрет этой бесконечности — только в полной невозможности достигнуть цели, то есть сладострастного пика, которого ожидают все мужчины-охотники, желающие усмирить свою жертву. Но строптивой была не только Лале, таким же был и сам Мехмед. И из-за этого игра становилась только интересней. — И как вам в роле жены? Нравится — Не выдержав напряжения и перевеса упрямства в чаше весов стороны Лале спрашивает Мехмед. — Полагаю, что игра и реальный брак отличаются. Партнёр по роли не может упрятать меня за шторы, чтобы никто не смотрел. А настоящий супруг — вполне. — Спокойно отчеканила Лале, словно задавая немой вопрос, на сколько же хватит терпения Мехмеда? — Вам ведь эта идея пришлась по вкусу? — Разве плохо дорожить любимой женщиной и не желать ни с кем делать её? — Если жена любит мужа, клетка ей не нужна. А если нет — обычно не помогает. — Лале четко парирует слова Мехмеда и на миг грустнеет, вспоминая об участи подруги Нурай. — И каким же должен быть муж, чтобы вы его полюбили? — Не таким как вы. Он поднялся, вихрем обогнул стол и очутился на подушках возле Лале. Через миг уже прижав её к себе, почти задушил раздражённым, злым поцелуем. Это даже не поцелуй, а грубое вбивание тело об тело. Он жался так, чтобы между ними не было ни миллиметра свободного места. Мехмед вгрызался в чужие налитые соком губы, не обращая внимания на протесты Лале. В этом было ничего уравновешенного и бережного, он не учитывал её мнения. Мехмед до боли сдавливал запястья Лале, держал мертвой хваткой затылок, полностью заполняя рот. Руки девушки ослабели под давлением крепких пальцев Шехзаде, через пару часов там наверняка проявятся синяки, расползающиеся по кистям синими змеями. Он брал что желал, потому что был сильнее и мог. Но в главном Шехзаде не ошибся. Именно такой небрежностью, грубостью он сводил её с ума, вызывал неопределимое влечение. Её трясло от нетерпения, когда он с новой силой впечатался в её губы дав секунду на вдох. Лале задыхалась от желания, мечтала чтобы это сладкое безумие никогда не кончалось. Его свободная рука обвила её хрупкую тонкую шею. Она застонала от этого резкого прикосновения, поджимая под себя ноги. Как же хочется хоть немного облегчить растущий внутри неё жар! Назло Мехмеду она продолжила вырываться из его рук, но это лишь раззадоривало сильнее. Она упиралась ладонями в его грудь, безжалостно царапая его шею, помечая. Потом там останутся красные следы, которые мужчина не захочет убирать. Пусть все во дворце знают, какая у него страстная жёнушка. Мехмед усмехнулся такому буйству с её стороны, а в прошлый раз она была такой осторожной и нежной, подмять её было безумно просто, но сейчас.. Такая смелость, наивность, что может победить и сопротивление лишь поднимало интерес Шехзаде. Он со всей силой оставлял красные вдавленные следы сильных пальцев на её нежных щеках и плечах. Прикусывал изнеможенные губы, хватал все слетавшие с них стоны — предназначенные только для него. Шехзаде отстранился от Лале с громким, пошлым звуком, пару секунд оглядывая совершенно извращённый вид его Хатун. Растрепанные волосы, тяжелое дыхание и раскрасневшееся блестящие губы. Она выглядела прекрасно. Дав ей пару секунд на передышку, он вновь перехватил её своими руками, на что девушка выдала вздох облегчения. Это терпкое мучение ещё не закончилось, он точно утолит её голод. Однако Мехмед не тот человек, который кладёт всё всем сразу на блюдечке с золотой каёмочкой. — Ты не устала, дорогая? — Последнее слово он выдал притворно сладко, почти касаясь ушной раковины девушки, обдавая ухо горячим дыханием. — Нисколько.. милый.. — Выдала как можно быстрее, пока размазанный пятном рассудок начинал работать. Но стоило ей заговорить, как рука Мехмеда уже грубо сжимала её грудь, заставляя смотреть ему в глаза. Кузина громко застонала, сразу же подавив стон в плече Мехмеда. Они сейчас среди улиц Эдирне! Совсем рядом ходят купцы и та хозяйка каравана, которые минутами ранее обустроили их тут. Какой стыд, что будет, если их услышат? — Боишься, милая? Не волнуйся, они нас поймут. — Мехмед прикусил нежную кожу на шее прямо в пульсирующую венку, выбив из Лале очередную дрожь. — Та женщина знает, чем мы здесь занимаемся. Для супружеской пары это ведь норма? — Он перехватил её хрупкое тело и заставил сесть к ней на колени, от чего Лале неуверенно отвела взгляд. Голос Мехмеда был тяжелым, но его глаза блестели от возбуждения. Куда делась вся её гордость и упрямство? Она не сможет держать лицо в такой ситуации! Потеревшись на его коленях, глаза Мехмеда загораются ещё сильнее. Лале почувствовала, как в ее животе снова образовался тугой узел, словно тысяча бабочек ранят её изнутри. Она знала, что Мехмед собирается сделать, и ее пальцы ножек подкосились, когда она приготовилась к сейчас неизбежному. Его рука взмахом задернула платье наверх, оголяя пах с впалым животом. Он внимательно посмотрел на то, что сейчас было между ног Лале. Она сразу же постаралась сдвинуть их к друг другу, как можно сильнее. Её белье уже намокло, а смазка стекала по бёдрам. Одним резким движением он сдёрнул шорты с ног, зычный треск разорванного белья раздался по шатру, оставляя кузину стыдливо тереться об бархатную ткань его штанов. — Куплю тебе что-нибудь получше. — Прошептал Шехзаде, усмехаясь. — Неудивительно, что ты так дрожишь. — Без всякого предупреждения Мехмед надавил большим пальцем на ее клитор. Лале задохнулась от внезапного трения, и с ее губ сорвался стон, полный паники и нетерпения. Мехмед просунул в нее два своих пальца и стал проникать в нее, вгоняя и вынимая свои длинные пальцы, почти что каждый раз вдалбливая их в промежность. Такой темп убивал Лале, она совершала фрикции, но этого было недостаточно, совсем недостаточно. Она извивалась в его руках, как змея распластавшаяся на этих грёбанных подушках. Велел Всевышний, надо было никуда не ехать сегодня! — Прошу.. — Прошептала Лале сквозь дымку возбуждения и пелену слез, скопившуюся у уголков глаз. О, мечты о том, как Лале бы умоляла бы его — вечны. Она была такой драгоценной и ласковой в своих мольбах. Грудь Шехзаде все сильнее наполнялась звериным желанием и гордостью, когда он увидел перед собой кузину, жалобно скулящую по нему. Мехмед удовлетворил бы каждую её просьбу, но так было бы совсем неинтересно. Еще немного поддразнить это недальновидную пташку было бы в самый раз. И это чудесный шанс напомнить жёнушке, кто именно сейчас ею владеет. Любая бы девушка из гарема растеклась бы благодарностью по полу за подобный дар, но только не Лале. Она кусалась, царапала, извивалась, рыдала — но всё равно упорно продолжала держать свою нелепую гордость. Одно движение и Шехзаде уже насаживает девушку на свой возбужденный орган. Изначально, он даже и не планировал заходить так далеко, они могли бы ограничиться ласками, однако.. Есть ведь глубочайшее наслаждение в обладании такой нежной и молодой души! Она как ласковый тюльпан, у которого лучший аромат испаряется навстречу первым лучам весеннего солнца, его надо сорвать со стебельком в эти минуту и надышаться им досыта, а потом бросить кому-то в покои, задумываясь, что кто-нибудь то точно поднимет! Мехмед чувствует в себе эту ненасытную жадность по отношению к изгибавшемуся телу под его руками, поглощающую все, что встречается на пути; он смотрит на её страдания, видит стоны, слышит беспокойство — все это пища для него, пополняющая душевные силы. Возбуждать в других чувство любви к нему, преданности, страха — и есть великий признак власти в своих глазах. Страсти для него иное, просто очередное развлечение: оно принадлежность порывистой молодости, и идиот тот, кто думает целую жизнь ими баловаться. Презабавно будет смотреть на таких пошлых дураков, кто думает, что обладать другими бессмысленно! — Будь я твоим настоящим мужем, я бы при любой удобной возможности так бы затыкал поток твоих глупых и колких до жути слов. — Твердит Мехмеда, вколачивая Лале в своё тело. Кузина призывно, в порыве страсти кусает его в шею (что не может не радовать Мехмеда), она впивается в плечи и, прогнувшись начинает всхлипывать при каждом толчке. Эта поза жутко неудобная, но следить за тем, как Лале сжимает рот своим маленьким кулачком, как ее маленькие зрачки бегают туда-сюда — наслаждение. Её горячие стеночки сжимаются так плотно, что Мехмед едва ли может пошевелиться, вот она, сила любви! Кузина со слезами содрогается всем телом, а потом безвольно на секунду зависает на нём не двигаясь, наклоняется так близко, как сейчас позволяет загнанный в неё член и дышит ему в шею. Непозволительно узкая и тугая Лале доводит до животного восторга одним своим существованием. — Не было у тебя никого до меня. Твой Аслан не развлекался так с тобой? — Каждое слово сопровождается звонким шлепком об бёдра. Судя по выражению Лале, она уже не может ничего ответить, лишь хочет позорно разрыдаться. — Это так мне льстит, Лале. Под его давлением таких грязных слов девушка выгибается в спине, давая волю горькому всхлипу. Трепещет и бьется под ним. — Я уже сейчас твоя пленница, твоя рабыня, — Жалобно выдыхает она, опустив руки на пресс Мехмеда. — ты и так можешь делать со мной, что хочешь. — Как бы ты не взяла свои слова обратно, любимая жена. — Шехзаде делает последний толчок и чувствует как мышцы стенок девушки сжимаются. Через секунду её хватка рук ослабевает и взгляд становится ещё более разбитым, чем было до этого. Девушка сползает с чужого тела и дышит соблюдая долгие интервалы, её рука тянется к уже остывшему чаю с мятой и шиповником, чтобы хоть чем-то перебить сухость во рту вызванную сорванными горло стонами. — Хочешь пить? Я подумал, что ты уже утолила свою жажду сполна. — Усмехнулся Шехзаде утягивая её за собой, целуя в шею по-издевательски, не нежно. — Как объясним устроенный нами балаган? — Не нами, а тобой. Самодовольный тиран. — Совершенно недовольно процедила Лале, если бы он не знал её так хорошо, мог бы убедиться в том, что она говорит об этом полная ненависти к его персоне. — А ты язва и лгунья. — Усмехнулся Шехзаде и потрепал её за раскрасневшуюся пухлую щеку. — Муж и жена — одна сатана.