Фотография

      Уотсон никогда не был силен в дедукции. С их школьных времен он не слишком продвинулся, поэтому Холмс мог не опасаться, что его напарник сделает правильный вывод относительно того, почему лучшей наградой за помощь королю Богемии оказалась фотография Ирэн Адлер.       Безусловно, эта женщина оказалась куда умнее других представительниц своего пола. Умнее ли она, чем стала бы Элизабет, если бы дожила до ее лет? Холмс не видел смысла сравнивать. Элизабет навсегда осталась умной настолько, насколько может быть девушка ее круга и воспитания в свои шестнадцать. Ни одно предположение о ее будущем не осуществимо, а значит, и бессмысленно.       У Холмса не осталось ее фотографий. Чудак-дядя не озаботился пригласить фотографа для племянницы. Сентиментальная дальняя родственница, приехавшая, чтобы устроить похороны, была готова раскошелиться на постмортем. «Мы усадим милую Элизабет в кресло, дадим ей в руки книгу, и выйдет, будто она утомилась за чтением». Холмс тогда так яростно восстал против этого омерзительного глумления над покойницей, что старая леди схватилась за нюхательную соль. Но зато без постмортем все же обошлись.       Облик Элизабет, конечно, и без того жил в памяти Холмса, и он мог бы себе представить, как она выглядела бы в свои, скажем, тридцать лет. Конечно, она вряд ли бы одевалась и причесывалась в стиле Ирэн Адлер, вряд ли бы стала оперной певицей. Уж такие предположения можно себе позволить: Холмс не припоминал, чтобы Элизабет когда-нибудь пела. Но лицо было то самое — очаровательное лицо, за которое мужчина охотно отдаст жизнь… Если только женщина по своей несносной импульсивности не успеет отдать жизнь первая.       Разумеется, он мог это предотвратить. Если бы подумал, что Эйтар мог выжить, что захочет отомстить. Но в свои шестнадцать Холмс был глуп и легкомыслен, он недостаточно много внимания уделял искусству делать выводы и еще позволял эмоциям брать верх. Он был рад, что удалось вырвать Элизабет из лап Эйтара и его шайки, что секта уничтожена и убийства прекратятся. Он сам должен был заплатить за свою беспечность. Но Элизабет понесла наказание вместо него.       Сантименты! Красивые фразы, которые не нужны давно умершей. Как не нужно ей, чтобы живые предавались бесполезной печали. Лучшее, что мог сделать Холмс — не допускать больше ошибок. Как и того, чтобы за него расплачивались другие.       Он не чувствовал боли, вспоминая Элизабет. Кажется, он перестал что-либо чувствовать со дня ее похорон — или с того момента, когда в последний раз, уезжая, посмотрел на ее пустое окно. И давно забылась леденящая мука того часа, когда он нес остывающее тело Элизабет по улицам просыпавшегося Лондона. Кажется, тогда он мечтал о том, чтобы перестать чувствовать. Что ж, его мечта сбылась.       …Как все-таки у Уотсона с памятью на лица? Помнит ли он, как выглядела Элизабет? Ведь она стала первой, кто умер у него на глазах. Разглядит ли он те же ясные черты, вспомнит ли навек остановившийся взгляд, если всмотрится в фотографию мисс Адлер внимательнее?       Впрочем, у него достаточно деликатности, чтобы притвориться простаком, верящим любому объяснению. И уж точно он не обмолвится ни о чем в своих записках. Скрыл же он, что был знаком с Холмсом в школьные годы, скрыл и их первое дело, окончившееся Пирровой победой.       Не стоит предаваться воспоминаниям. Лучше подумать, какое отношение к недавнему загадочному убийству имеет некий Мориарти.