«Однажды печаль твоя по супруге станет так сильна, что ты уснёшь на сотню лет, сном, полным тревог. И только поцелуй, наполненный любовью, пробудит тебя».
Проклятьем это не было, лишь предсказанием. Не страшным и не ужасным — ведь в конце концов, что такое сотня лет? Даже если сон будет печален — печали действительной ему не ухудшить.
Только то беспокоило Трандуила, что прервать сон должна была она, канувшая…
А кроме этого, что сына придётся оставить одного с целым королевством. Ведь когда предсказание было оглашено, Леголас был совсем мал.
Но шли годы, а за ними столетия, сон не являлся, а принц взрослел, и скоро был уже достаточно мудр, чтобы за сотню лет не погубить королевства…
Только странно: чем больше времени проходило, тем сильнее король боялся уснуть и покинуть Леголаса. Может быть оттого, что тот, зная о разлуке, каждый свободный миг старался проводить рядом.
И в день, когда сама мысль о длительном сне сделалась невыносимой, этот сон пришёл, упал на плечи и сковал короля крепче, чем любая цепь.
Опечалился тогда принц, и не мог со всеми вместе ждать возвращения матери.
И велел он украсить ложе отца цветами и самоцветными камнями.
И всякий раз, как только выпадал случай, приходил к нему и говорил с ним, о вещах обычных, но трогающих сердце.
И однажды, когда усталость его была велика, он уснул рядом с отцом.
В первый миг сон, в какой он попал, показался ему очень Тёмным, но затем, будто птица взмахнула крыльями, и все вокруг залило тёплым, закатным светом. А под ногами оказалась странная, блестящая серебром земля. Вернее, узкий-узкий её кусочек, вершину такой же серебряной горы, неправдоподобно вытянутой…
Далеко внизу по правую руку шумело море, а по левую — по-осеннем золотой лес. Но всего этого принц и не видел, потому что, едва даже в шаге от него стоял отец, задумчивый и спокойный.
— Я так и думал, что ты придешь.
— А вот я не думал… — шёпотом признался Леголас. Само это место будто говорило, что здесь слишком торжественно и никак нельзя повышать голос. И вообще — говорить лишнее.
— Не нужно было, — все также спокойно проговорил Трандуил. — Совсем не нужно. Этот сон так пропитан печалью, что и тебя может захватить.
— Может быть, — согласился принц, — но в этот раз для меня он полон радости, потому что я могу говорить с тобой.
И как ни твердо требовал Трандуил не возвращаться, случилась ещё одна встреча. И ещё одна. И ещё…
И ни разу принц не сумел понять, в чем же печаль длинного сна, кроме только его длины.
И на новые укоры в возвращении, все-таки спросил:
— Но что за печали здесь?.. Я совсем их не вижу.
— Не видишь… — согласился король.
И мягко развёл руки, и тут же мир вокруг изменился, и они оба оказались на широком и гладком зеркале. И со всех сторон, даже сверху, тоже были зеркала. И отражали они отчего-то только лицо короля, все крупнее и крупнее, и без магической маски, а с обнажённым шрамом.
— Вот тебе пример. Мысль о том, что лицу моему не вернуть красоты, покуда я жив, всегда меня печалила.
— Но ведь…
— Да, это мелочь, — не дослушав, согласился король. — Но маленькие печали, сливаясь воедино, зачастую очень сильны.
— Я хотел сказать не это, — поспешил возразить принц. — Просто мне всегда казалось, что этот шрам не убивает твоей красоты. Лишь выделяет её ещё более.
Взгляд Трандуила не смягчился, но слабая улыбка коснулась губ.
— В тебе говорит доброта. А может, привычка. И все же… — сама зеркальная комната как будто стала меньше, и уже не так ярко в отражении была видна сожженная часть. Как будто с печалью можно было сражаться…
Но как принц ни старался, король не открыл ему других своих горестей, а меж тем, подкралась к нему самому горесть тяжёлая.
Ведь минула сотня лет.
И целый год во дворце готовился праздник, и все жили ожиданием, все мечтали увидеть королеву, и то, как с нею к королю вернётся сила, и радость.
Но она все не приходила.
И вот уже наступал последний день сто первого года печального сна.
С тяжёлым сердцем, принц решил рассказать обо всем отцу…
Но, с трудом заставив себя уснуть, в этот раз не увидел ни отца, ни знакомой серебряной земли. Не увидел ничего, совсем ничего, только тьму бесконечную и пустую.
А затем, будто насекомое сквозь тёмную штору, в пустоту эту влетело чудовище. Огромный и тёмный дракон с пылающими глазами.
В первый миг Леголас совсем потерялся, не находя объяснения…
Но дракон был все ближе и мысли, наконец, стали менее важны, чем действия.
Ведь здесь было не скрыться.
Странен был этот бой. Страшен, но лишь так, как бывает страшно во сне. И лишь так, как сон запомнился принцу. А потому, так растерян он был, стоя рядом с уже поверженным.
Таяла чешуя дракона. Вначале огненная, а затем стеклянная, а затем совершенно мокрая, затем чёрная и липкая…
Не оставив ни костей, ни крови, дракон исчез. Лишь там, где лежал живот его, блестела металлом… Клетка.
Подбежав к ней, принц увидел отца, бессильно лежащего на дне её, обнаженным и измученным.
Он не поднял головы, но все-таки в том, что он жив отчего-то не было сомнений.
Спешно и беспокойно принц вытянул его наружу и укрыл плащом, а вокруг зажёгся робкий свет и пустота стала заполняться слабой и бледной зеленью.
Времени здесь не было. Казалось, не прошло и секунды, когда Трандуил открыл глаза — и все же, ждать этого пришлось долго…
Он ничего не сказал, ни о чем не спросил. Лишь плотнее укутался в плащ, будто стараясь и не смотреть на то, что было вокруг.
Как ему такому сказать?..
Как?..
И принц не говорил, ища, чем помочь теперь.
Потому столь неожиданными показались ему слова:
— Всё же ты его увидел…
— Он был тут… все время? — тихо и не желая верить, что не заметил, спросил Леголас.
— Был.
— Почему же ты не попросил меня помочь раньше? — и ещё, почему же сам не сумел победить его? Но такой вопрос задать не поворачивался язык. Не теперь.
— Лучше ты скажи, почему пришёл… — медленно, Трандуил поднялся на ноги, а затем потянул вдруг за тёмный край, что остался от пустоты, и неожиданно оказался укрытым серебряной мантией.
— Я… Тоже не хочу говорить.
Трандуил вздохнул, и отвёл взгляд, но, как будто, не изменился более. Не удивился и не опечалился.
— Она не вернулась, правда?
— Ты знаешь?
— Знаю. Ведь она не вернулась, когда ты был мал… Значит, то не в её силах.
Тишина. Странная. Леголас не ждал, что ему будет труднее понять и принять это…
Но скоро все же желание вытянуть отца из сна обратно стало сильнее удивления и грусти.
— Всё равно, нужно разбудить тебя.
Снова молчание. Взгляд в глаза…
— Как? — и тон, будто ответ ему известен заранее, но он хочет услышать.
— Я знаю, что такое было лишь однажды и печально окончилось, но если… Если это будет кто-то другой? Если другой тебя поцелует?
— Но он должен любить.
— Я не думаю, что это невозможно, — спешно выдохнул Леголас. Потому что иначе… Было бы слишком легко утонуть в неловкости.
— Труднее, чтобы я любил в ответ?.. Да, действительно, труднее… — снова вздох. — Назови мне…
Назвать. Никого, никого, даже из тех, кто по душе, называть не хотелось. И никто из них не казался подходящим.
— Если ты позволишь… Если позволишь… — И лучше уж сказать правду, пускай так, что смысл её ускользнет. — Я это сделаю. Я люблю тебя.
Король улыбнулся, так улыбнулся, словно понял именно то, что не должен был, но с радостью.
— Да. Тебе я разрешаю.
И оттого так трудно хранить спокойствие. Пусть это лишь впечатление, пусть самообман…
И чтобы только скорее прогнать волнение и лишние мысли, Леголас прошептал:
— Но все-таки… Откуда в твоём сне дракон?
— Ты ещё его встретишь и узнаешь, — только и ответил Трандуил.
***
И больше вернуться в сон ему не удалось.
Леголас все ещё лежал рядом с отцом и не мог поверить, и не мог заставить себя подняться.
Все было ясно. Всего лишь поцеловать. Не по-настоящему, не так, как хотелось бы.
Но, может, именно поэтому так тяжело.
Так тяжело выполнить столь простое.
И лишь страх не успеть… Не успеть… Хотя, кажется, не было никакого срока.
Но отчего-то твёрдо ему хотелось, чтобы все завершилось сегодня. Обязательно, сегодня.
И чувствуя дрожь во всем теле, он приподнялся на локтях и спешно, пылко поцеловал отца. Только в лоб. И тут же лёг ему на грудь, чтобы не упасть.
Ничего. Ни вдоха, ни движения, ни слова.
Отчего? Отчего же? Ведь отец сам разрешил, разрешил…
Разрешил… Как будто на родственную нежность и правда нужны разрешения…
Тяжёлое, тяжёлое сомнение охватило принца.
Но ведь этого быть не могло, в самом деле?
Даже если так казалось, казалось по взгляду и по улыбке.
Но решиться проверить — ужасно. Ужасно, ибо, даже если никто не видит, даже если отец не почувствует, ошибка обрушится виной, которой не найдётся прощения…
Грудь как будто все крепче стискивало.
А если не пытаться, отец никогда не проснётся. Никогда.
Несколько раз, поднимаясь на локтях, Леголас снова падал, неожиданно боясь даже смотреть на лицо спящего. Может быть оттого, что в нем вдруг казалось ему ожидание и строгость…
Наконец, не дыша, он едва-едва коснулся поцелуем приоткрытых губ, а затем, зажмурив глаза, прижался к ним со всем, всем чувством, что таилось внутри…
***
Только объятия принц запомнил из того, что было потом.
Были они и теперь. Объятия, и тихие ласковые слова, и поцелуи.
Все-таки получилось… Хотя теперь не было силы даже подняться. Как будто и правда встретил дракона во второй раз…
— Значит, то была твоя тревога?.. — рассеянно и сонно прошептал он.
— Не одна, но все.
— И все они теперь развеяны?
— Скорее, разогнаны… Они, конечно, ещё возвратятся. Но никогда уже не поглотят и не пленят меня.
— Почему же тогда предсказание было связано с…
ней?..
— Потому что главной моей печалью стало, что в сердце своём я предал…
Крепче объятия. Тяжёлые вдохи.
Что сказать? Что ответить? Все казалось нечестным и лишним.
Только один вопрос вырвался сам:
— Почему же… Ты разрешил?
Снова вздох. И улыбка, полная печали.
— Потому что голос, огласивший предсказание, был её голосом.
