Vinek kathas

      Киркволл гниёт изнутри. В нём всё источает вонь разложения. Переулки, загаженные помоями и экскрементами, рыбные прилавки с тухнущей на солнце рыбой, вода у пристаней, мутная от водорослей, намотавшихся вокруг причальных столбов. Немытые тела дитрази. Лживые глаза тех, кто пытается использовать кунари в своих нечестивых целях.       Ашаад ненавидел Киркволл сильнее, чем кто-либо. Он знал его нутро лучше рождённых здесь.       Аришок обещал Наместнику, что кунари не будут покидать лагерь в порту. Аришок держал слово.       Ашаад смывал с тела краску, скользил серой тенью вдоль плавилен, по торговым рядам, по задним дворам таверн и богатых домов. Он смотрел, слушал, дышал ядовитыми испарениями Нижнего города. Запоминал. Людей, улицы, лестницы и механизмы подъёмников, крепления стальных тросов. Расположение герсов, отсекающих одни улицы от других, их рычаги и противовесы. Маршруты стражи. Где можно купить яды, где — свежую провизию, где люди берут чистую воду и как её можно отравить. Вечером, вернувшись в лагерь, он переносил увиденное на бумагу — карты и чертежи. Записывал информацию и имена.       Киркволл принадлежал нечистому отродью, создателю чудовищных конструктов, разносчику чумы. Ашаад называл его «Чужой». Киркволл полон басра, поклоняющихся ему — единому и невоплощённому. Одни скрывали свои тела слоями ткани, открывая лишь лица и кисти рук. Другие носили маски и не говорили ни слова правды. Одни резали амулеты из костей. Другие — кровавые знаки на живых телах. Одни приносили в жертву самое себя, другие — своих детей, близких, рабов. Они все поклонялись Чужому. По-разному, но Ашаад ненавидел их всех.       Басра принимали Ашаада за Серого, Тал Васшота. Они думали — он продаёт себя за деньги тому, кто больше заплатит. Они давали монеты, и Ашаад брал их, не торгуясь. Он запоминал их и их врагов — тех, кто поклонялись Чужому. Убийц, носящих маски, появляющихся из ниоткуда. Бесценный опыт, за который заплачено кровью. Он останется навсегда в памяти — а если забудется, то достаточно коснуться шрама на иссечённом осколками плече, чтобы вспомнить: если басра в маске отводит руку вбок — уклоняйся.       У басра в масках нет гаалтока, но есть шары из хрупкого стекла, наполненные гремучей жидкостью и помещённые в надпиленную металлическую оболочку. У басра в масках есть арбалеты длиной в локоть, стреляющие тонкими металлическими болтами. И Ашаад не знал, что бы он предпочёл — чтобы в его тело впился литой наконечник, смазанный сонным ядом? Или чтобы убийца стрелял другим болтом — тем, что от удара раскалывается на десяток бритвенно острых осколков, размалывая плоть и кости в кровавую кашу?       Ашаад замечал у басра проклятые дары Чужого — умение отводить глаза, перемещаться мгновенно, ускользая от удара, сбивать колдовским потоком воздуха с ног.       Но Чужой этим не ограничивался. Ашаада выворачивало от отвращения при мыслях об особых любимцах Чужого, отмеченных кровавым знаком. Им даровано вторгаться в сознание, повелевать чужой волей. Ашаад видел однажды, как басра в масках оттеснили прохожего в тупик. Кунари отцепил от перевязи топор, думая прийти бедняге на помощь, но тот выхватил нож, воткнул себе в левую ладонь, взывая к бездне. Отмеченный. И бездна ответила ему: атаковавшие опустили оружие и позволили себя зарезать. Ашаад тогда дождался, пока его заметят, медленно поднял пустые ладони. Отмеченный окинул его недоверчивым взглядом, но всё-таки опустил клинок и позволил подойти к себе.       — Ты напеваешь что-то? Не знал, что кунари поют...       Отмеченный басра заподозрил неладное, только когда Ашаад подошёл вплотную. Ухмылка слетела с лица, как жухлый лист с ветви.       — Постой! Почему я не могу...       Отмеченный не успел договорить. Ашаад свернул ему шею.       Сила Чужого бессильна против выверенной музыки, сочинённой учениками Кослуна. Безупречно вычисленные тона защищали разум от нечестивого колдовства.       Ашаад убивал отмеченных знаком, когда мог. Он шёл по издыхающему городу, поражённому чумой, иногда встречая тех, чья душа требовала ответов. Они встречались и в пресыщенных обитателях Верхнего города, и у сокрытых под толщей камня печей мусоросжигателя, куда нанятые за гроши оборванцы свозили собранные на улицах отбросы и гнилое тряпьё. В рыбных цехах, где голодающие рабочие обрабатывали огромные туши китов и рыбу, идущую на стол богачей. Даже на скользких камнях причалов, среди многочисленных кораблей встречались виддатари — те, кто задумывался о том, что правильно. Кто смотрит в самую суть. Кто ищет Путь.       С каждым днём ненависть всё больше захлёстывала город. С каждым найденным в переулке трупом, с каждой нажравшейся человечины крысой, с каждым несправедливо убитым.       Ашаад видел — скоро всё захлестнёт пламя хаоса. Падут стены, отделяющие районы города друг от друга. Дома-крепости рухнут, погребая под обломками бесполезные драгоценности. Задохнутся от газовых выбросов суетливые рабочие-пчёлы, выплёвывающие с кашлем собственные лёгкие, сгорят среди своего хлама торговцы, в чьих глазах лишь изредка встречаются проблески разума. Штольни и коллекторы, загаженные и заполненные умирающими от болезней оборванцами и преступниками, будут затоплены и снова осушены. Каждый басра или отречётся от проклятых даров Чужого, или будет убит. «Нет осуждения тому, кто убивает животное, лишь с виду похожее на человека», — так гласит Кун.       Ашаад узнал Киркволл лучше, чем те, что рождены здесь, и не нашёл ничего достойного сожаления в этом городе. Скоро Антаам очистит его.       Скоро. Очень скоро.