Крутейший пещерный викинг-клуб к северо-востоку

Конечно, Сморкала всегда знал, что его влечет только к своему полу. Эту тайну он тщательно скрывал и собирался унести с собой в Вальхаллу. Он бесконечно и крайне нелепо подкатывал то к Астрид, то к Хедер, зная, что они не ответят ему взаимностью (единственный раз, когда Астрид притворилась, что влюблена в него, Сморкала испугался и растерялся, вспоминая позже этот момент в кошмарах – что бы он делал, окажись ее чувства правдой?). Нет, конечно, ему хотелось думать, что он привлекает многих девушек, ведь он изумительный герой, воплощение силы и благородства. И во многом он, правда, был хорошим воином, но он знал, насколько на самом деле далек от образа, который так старательно выстраивал, чтобы отец гордился им. Вечно унижающий, слепой и несправедливый к сыну отец, которого Сморкала так сильно любит и от мнения которого так сильно зависит. И где-то в глубине души Сморкала знал, что никогда не будет достаточно хорош для отца и должен идти своим путем. Ведь даже когда он достигал чего-то, отец не гордился им, а лишь самим собой. И чем упорнее Сморкала следовал отцовским советам, чем сильнее проигрывал. Остальным он завидовал безумно – у каждого были хорошие, поддерживающие родители. Да, не во всем идеальные, но любящие и заботливые, вырастившие уверенных в себе детей. И лишь ему как всегда не повезло. И потому, когда Сморкала осознал, что у отца есть очередная причина для презрения к нему, то начал скрывать это всеми силами, подражая неудачному поведению отца по отношению к женщинам. Притворяться у него выходило весьма неплохо. Сморкала выдал себя лишь единожды – в тот день, когда случайно загипнотизировал Рыбьенога и создал Тора Костолома. Контролировать влечение и восхищение было невозможно. Тор. Тор. Тор. Тор. От мыслей о нем у Сморкалы даже спустя годы замирало сердце. Оставаясь один, он часто вспоминал его безграничную храбрость, его силу, его мощные руки, и позволял себе проваливаться в мечтания: он любил представлять, как эти руки, вдвое крупнее его собственных, сгребают его, проходятся по телу, толкают к скале и вжимают в нее. От одной мысли о том, чтобы быть прижатым Тором, плавиться под тяжестью его веса и широкой груди, Сморкала возбуждался мгновенно. Он всегда начинал с этой фантазии. Он думал о том, как бы руки Тора двигались в такт его движениям, напряженные и блестящие от пота, как бы его, Сморкалы, пальцы цеплялись за эти мышцы, отчаянно впивались в спину. Как бы мышцы двигались под его руками и лаской. В его фантазиях Тор никогда не позволял себе поцелуи и нежность, это не вязалось с образом Костолома, но сам Сморкала любил представлять, как бы прекрасно было целовать божественное тело, прерываясь лишь на стоны, когда он двигался бы в нем, грубо и глубоко, потому что только таким и был бы Тор. Его руки, сильные и такие же грубые, как его секс, они держали бы Сморкалу так крепко, что как бы он не извивался в удовольствии, не вырвался бы. Синяки он потом рассматривал бы с нежностью, вспоминая, как кожа полыхала под пальцами. Эти пальцы, возможно, могли бы войти в него прежде, чем сам Тор, растягивая и подготавливая. Если бы тот оказался все же достаточно заботливым для этого. Думая о пальцах внутри, Сморкала обычно переворачивался на живот, не притрагиваясь к себе, и со всей силы вжимался в землю или кровать, чтобы воссоздать тело Тора Костолома, которое бы придавливало его. Тут он всегда начинал двигаться, иногда лишь представляя, как насаживается на пальцы, иногда используя собственные, но получалось у него не столь умело, как было в фантазиях, так что к этому он прибегал реже. Сценарий у Сморкалы был практически один, он любил повторять его из раза в раз, лишь незначительно меняя. Но даже так выходило достаточно сумбурно. После Сморкала, часто уже не выдерживая, просовывал руку в штаны, представляя, как Тор опустил бы его на колени и позволил бы губам и языку Сморкалы довести его до самого лучшего оргазма на свете, до боли натягивая на кулак темные волосы (потому что Сморкала лучший во всем, и это обязательно, он был уверен, вышло бы у него хорошо). Он думал о члене Тора Костолома, о Торе, возбужденном и разгоряченном, потому что он, Сморкала, делал все лучшим образом, и начинал двигать руками как в фантазии, так и в действительности. И хотя в воображении Сморкалы Тор всегда думал о том, что лучшего, чем Сморкала, с ним не случалось, он никогда не представлял, чтобы они поменялись ролями, потому что казалось, что Костолом никогда не стал бы прикасаться к члену или телу Сморкалы с какой-либо лаской. Ему подходили только проникающие, преувеличенно доминирующие действия. Лишь однажды ему приснилось, что, вопреки обыкновению, язык Тора оказался между его ног и двигался так умело, так хорошо, проникая внутрь, лаская и дразня. Оргазм от той фантазии оказался сильнее прочих, Сморкале даже не пришлось как-то прикасаться к себе или хотя бы тереться обо что-то – одного этого образа было достаточно. Но ему настолько было от этих мыслей, от этого довольствия, стыдно и неловко, что больше он не позволял себе ничего подобного. Если бы Сморкала был более осознанным, он бы понял, что принижает себя даже в своих фантазиях, что не представляет себе, что кто-то отнесется к нему с любовью и действительно захочет не просто грубо взять его, но и окружить нежностью, что воображаемые действия Костолома не оставляют ему выбора и потому он словно снимает с себя ответственность за то, что происходит в его голове. Но Сморкала никогда не отличался осознанностью. Потому дальше в фантазии Костолом резко входил в него, если еще не сделал это, и двигался глубоко, медленно, размашисто, именно так, как Сморкале хотелось бы. Он двигался в такт воображаемым движениям, постепенно ускоряясь, наслаждаясь мыслями о том, что Тор до синяков бы сжимал его бедра и двигался, двигался, двигался, наверняка рыча от удовольствия. И Сморкала мог бы позволить себе стонать и кричать так, что голос бы сорвался, а не сдавленно мычать, боясь лишнего звука. Что могло быть лучше мыслей о движениях, то медленных, то резких, о сбившемся дыхании прямо в ухо, о тяжелом и потном теле Тора сверху, его грубых, властных руках. Сморкала боялся, что это влечение перейдет на Рыбьенога, но этого не происходило. В Рыбьеноге не было ничего из того, что так обожал Сморкала в Торе Костоломе. Даже его руки казались не руками могучего воина, а лишь руками мальчика-ботаника, хотя, конечно, руки были теми же. Сморкала не думал о Рыбьеноге как об объекте влечения. Раньше он не думал так и о Задираке. До того дня, когда они пытались выследить снежного дракона. Тогда между ними вспыхнуло такая сильная симпатия, что казалось, словно они мыслят и дышат на одной волне. Сморкала недолго думая назвал Задираку своим лучшим другом, правда не ожидая, что теперь, увидев Задираку в новом свете, он не сможет это забыть. Что начнет воспринимать его иначе физически. Откровение застало его вместе с возбуждением, когда в борьбе Задирака повалил его на пол и каждый по очереди оказывался то сверху, то снизу. Сморкала чувствовал тепло его тела, его близость, разгоряченность борьбы, и не сразу заметил, как сладко все внутри сжимается, когда соприкасаются их бедра, а тонкие пальцы Задираки сильнее сминают его плечи. Он просто постарался это проигнорировать, ведь им было так весело и хорошо вместе. И разве важно, что длинные волосы Задираки, оказывается, так красиво ловят свет на лету, а смех рассыпается где-то внутри сердца и больно ранит. Сморкала был так рад от того, что они едва ли не читают мысли друг друга, что мог разве что визжать от восторга. Нет, он бы не испортил эту дружбу. Никогда. Но их шум и то, насколько активно Сморкала сжимал в объятьях Задираку, раздражало Астрид. Поэтому Задирака предложил пойти куда-то, где им никто не помешает. И Сморкала искренне восторгался этим предложением, не представляя, куда его заведут идеи нового лучшего друга. Пещера, куда они пришли, освещенная несколькими факелами, сначала показалась отличным местом. Они даже придумали ей название, произнося его одновременно – «Крутейший пещерный викинг-клуб к северо-востоку». И в этот момент, изумленно глядя в огромные глаза Задираки, Сморкала окончательно понял, что начинает в него влюбляться. Как это вообще было возможно? Но спорить с тем, что его сердце в присутствии Задираки таяло, он не мог. В пещере слишком быстро стало скучно. Задирака рассказал, кажется, уже сотую бессмысленную историю, они сыграли во все игры, которые знали, обсудили все, что могли. И хотя каждый думал о том, что хочет уже уйти, из принципа ни один из них не собирался признавать, что затея оказалась провальной. Сморкала не был уверен, как долго он, не отрываясь, разглядывал Задираку, замеревшего в одной позе, закрывшегося от друга спутанными волосами. Несуразный, длинный и тощий, он вызывал у Сморкалы внезапную нежность – хотелось спрятать его в объятьях и зарыться носом в светлые пряди. И почему он раньше не замечал насколько у Задираки красивые волосы? Длинные, густые, мягкие. Были ли этому открытию виной новые чувства к другу или теплое освещение факелов, в пляшущих лучах которых волосы блестели золотом? И словно этой красоты было мало, Задирака в задумчивости запустил руку в волосы, расчесывая их, и пряди заструились между пальцами. Между тонкими, изящными пальцами, так непохожими на пальцы викинга, скорее на пальцы музыканта или художника. Сморкала едва не заскулили от тоскливого желания приластиться к этим пальцам, почувствовать, как аккуратно и быстро они опустятся на напряженные плечи, мягко, но сильно надавят, проведут выше, по шее, лягут на лицо, и можно будет уткнуться в подставленную ладонь. И эти волосы. Как хотелось к ним прикоснуться снова. Не в запале борьбы, когда они щекочут лицо, стоит Задираке оказаться сверху, а вдумчиво, осторожно запустить в них руки, наслаждаясь ощущениями, смакуя их. Сморкала засмотрелся и не заметил, как Задирака поднял голову, задумчиво следя за взглядом друга. Люди часто полагали, что Задирака и Забияка не наделены умом. В действительности они, хотя часто многое не понимали и вели себя глупо, лишь обладали уникальным мышлением, позволявшим им смотреть на многие вещи под другим углом и приходить к гениальным выводам. Во многом близнецы были умны и образованны, они знали несколько языков и даже их родная речь часто была на более высоком уровне, чем у окружающих. В темах, которые их интересовали, они разбирались прекрасно. Из близнецов Задирака был особенно наблюдательным, проницательным и чутким. Конечно, он догадывался о тайне Сморкалы, даже, если и не был уверен, а с недавних пор знал наверняка. Самого Задираку, как и его сестру, пол партнера не волновал совершенно. И хотя их ориентация была лишь их биологией, если бы близнецов спросили, каждый ответили бы, что они достаточно возвышенны, чтобы интересоваться душой человека, а не его полом. Но он понимал, почему Сморкала скрывает то, кем является. Задирака прекрасно видел поведение старшего Йоргенсона и презирал его за это. Раньше он не смотрел на Сморкалу как на привлекательного партнера, но влечение и единение, возникшее между ними сегодня, он не мог отрицать. И в пещеру позвал не просто так, чтобы сблизиться, остаться наедине, но никак не мог решиться перейти грань дружбы. В этом ему всегда не хватало прямолинейности и открытости Забияки. И в мгновение, сидя напротив Сморкалы и наблюдая за тем, как тот изучает его волосы, Задирака собрал всю свою решимость. Он улыбнулся и наклонил голову, встречаясь взглядом со смущенным от этого Сморкалой. - Нравится? У меня лучшие волосы на Олухе, даже не нужно мазать этим противным рыбьим жиром. Задирака медленно приблизился и, не прерывая зрительный контакт, опустился на колени возле Сморкалы. Это незамысловатое действие сжало все внутри Сморкалы в тугой узел. Тут же ему захотелось убежать. Но он лишь замер, растерянно и смущенно, потому что Задирака осторожно развел в стороны его ноги и невозможно было не подчинится его настойчивым теплым рукам. Задирака молча сел между ног Сморкалы, спиной к нему, и едва развернул голову, чтобы лишь крем глаза видеть Сморкалу, тихо, но отчетливо произнес: - Все равно нечем заняться, так помоги мне их заплести. Я знаю, ты хорошо это умеешь. Сморкала готов был поклясться, что раньше не замечал манящую хрипотцу в голосе Задираки. Ему показалось, что все тело вспыхнет пламенем, подобно телу Ужасного Чудовища. И хотя пожар, разгоревшийся внутри, был незаметен, Сморкала ощущал его болезненные, острые укусы, его вихрь, сосредоточившийся в замеревшей груди, его красноту, разлившуюся по щекам. Сморкала на мгновение забыл, как дышать, потому что Задирака завел руку за шею и пропустил пальцы сквозь волосы, окончательно распутывая остатки кос. И в этом жесте было столько изящества и грации, что сложно было поверить. - Хэй, Сморкала, я же не укушу. Задирака запрокинул голову назад и пошевелил ей насколько раз, позволяя волосам маняще струиться. И это сломало последний барьер сомнения Сморкалы – он протянул руку и боязливо запустил пальцы в волосы, провел ими сверху вниз, привыкая к ощущениям, и едва слышно выдохнул. Собственные пальцы, маленькие и пухлые, казались ему более привлекательными, когда вокруг них переливалось золото – Сморкала вел ладонью как гребнем, и пальцы терялись в густых волосах, распутывая беспорядок. И тогда удавалось касаться головы Задираки, его шеи и спины, задевая лишь кончиками пальцев, легко и невесомо. И от пальцев Сморкалы по телу Задираки, как волны по воде, разбегались мурашки. Он прикрыл глаза, наслаждаясь их бегом и невесомостью прикосновений, и подумал о то, что однажды надо будет попросить Сморкалу сделать ему массаж головы, шеи и плеч, должно быть, это выйдет изумительно. Сморкала от себя не ожидал того трепета, с которым начал заплетать волосы Задираки в тугие косы. Руки двигались словно сами, и процесс заплетания оказался успокаивающим. На мгновение во всем мире были только Сморкала, Задирака, танцующий свет огня и мягкие золотые волосы, превращающиеся в косы. Они оба молчали. Сморкала – сосредоточено. Задирака – расслаблено. Прядь за прядью волосы обретали приличный вид, следуя за ловкими движениями пальцев. Задирака благодарно улыбнулся и откинулся назад, промурлыкав что-то себе под нос. Голова Задираки лежала на плаче Сморкалы, лопатки и плечи Задираки упирались Сморкале в грудь, и это выбило из его легких воздух. - Ч… что ты делаешь? – во рту так пересохло, что Сморкала едва смог произнести несколько слов. - Устраиваюсь поудобнее. - Н…на мне? - А на ком же еще, сам видишь, - Задирака слегка повернул голову так, что его лица почти соприкасалось с шеей Сморкалы. От теплого размеренного дыхания Задираки по телу Сморкалы драконьим пламенем разлетелись мурашки. Он сдавленно сглотнул и потратил все силы на то, чтобы не смотреть на лицо Задираки и его обнаженную, словно подставленную для поцелуев шею, но не смог. Во всем мире не нашлось бы силы, которая заставила бы Сморкалу в тот момент отвести взгляд от Задираки. На мгновение они оба замерли, не решаясь пошевелиться, пока Задирака, не меняя положения, не вытянул руку и не опустил ее на колено Сморкалы. Они снова замерли, и Задирака снова прервал это, с нежностью погладив колено Сморкалы пальцами. На этот незамысловатый жест откликнулась вся сущность Сморкалы, истаскивавшаяся по ласке. Он едва не заскулил. Некоторое время, пока Задирака продолжал гладить его колено, Сморкала смотрел вперед невидящими глазами, стараясь подавить бушующую в нем смесь паники и возбуждения. Когда он наконец снова перевел взгляд на Задираку, то встретился с внимательным и выжидающим взглядом его голубых глаз. Не прерывая зрительный контакт, Задирака провел рукой вниз по ноге Сморкалы, сжимая и разжимая пальцы. Сморкала неверяще и настороженно смотрел в его глаза, ожидая, что вот сейчас эта изумительная пытка окажется жестоким розыгрышем, но Задирака спокойно и уверенно смотрел в ответ, то поднимая, то опуская руку по колену Сморкалы. Сморкала тяжело вздохнул и закрыл глаза. Он и сам уже не мог понять, чего хочет больше – чтобы это продолжилось (приятно до одури) или прекратилось (до одури страшно). Но Задирака слегка пошевелился и его дыхание опалило шею Сморкалы прежде, чем ее коснулись тонкие губы. Сморкала сильнее зажмурился, боясь спугнуть ворох мелких, будоражащих все внутри поцелуев, которые становились все более редкими и все более глубокими, пока, наконец, очередь не дошла до языка. Сморкала проскулил – звук плавно перешел в едва слышный стон. У него закружилась голова. Тогда Задирака, продолжая целовать его шею и гладить ногу, то маняще приближаясь к паху, то отдаляясь от него, положил свободную руку на шею и челюсть Сморкалы, мягко проводя по ней пальцами. Сморкала запрокинул голову и застонал так как всегда мечтал – громко, не стесняясь, плавясь под лаской чужих рук. Задирака хрипло рассмеялся, продолжая осыпать шею Сморкалы поцелуями, и этот звук окончательно примерил Сморкалу с реальностью – он почувствовал всей своей сущностью, что его не обманывают, что над ним не хотят поиздеваться. Сморкала обхватил лицо Задираки обеими руками и жадно поцеловал улыбающиеся тонкие губы. Он целовался впервые, неумело и напористо, но ему казалось, что только ради этого он и существовал всю свою жизнь – целовать Задираку. Нежного и ласкового Задираку, с нахальной улыбкой, с драконьим пламенем в горящих глазах в мягком полусвете факела. Сморкала запустил пальцы в косы, которые сам и плел, чтобы ощутить бархат светлых прядей, и чтобы надавить Задираке на затылок, углубляя поцелуй. Словно на свете не было ничего более естественного, чем целоваться с Задиракой. Задирака промурчал в ответ и, развернувшись, сел на колени Сморкалы, одной рукой все еще придерживая его шею, а другую запуская под рубаху. Он медленно провел вверх пальцами, намеренно дразня, чтобы огладить мягкое податливое тело, скрывающее мышцы. Сморкала простонал ему в губы и получил довольный ответ: - Ты наконец-то ожил, дружище. Может, стоит целовать тебя чаще, и тогда ты совсем растаешь. - Иди ты, - смутился Сморкала. - Не пойду. У меня, - Задирака нежно провел рукой вниз по телу Сморкалы, запуская ее в его штаны и аккуратными движениями пальцев играя с членом, - И здесь еще много дел. Но Сморкала его уже не слышал, не мог слышать ничего, кроме оглушающего стука собственного сердца. Задирака ласково рассмеялся, нежно целуя подставленную шею Сморкалы, пока теплый свет факелов мягко скользил по ним.