Воришка

      Как и все лекари семнадцатого века, Жан — старый лекарь-монах при монастыре — придерживался теорий Галена и Гиппократа о четырех элементах: земле, воздухе, огне и воде, как о главных составляющих тела человека. И о четырех темпераментах: крови, желчи, флегмы и черной желчи, влияющих на характер и здоровье. А потому большинство болезней Жан традиционно лечил с помощью местных цветов и растений, но с недавних пор стал всерьез интересоваться и экзотическими продуктами, которые в последнее время стали приобретать большую популярность не только во Франции, но и во всем мире. Например, чай и кофе. Единственным препятствием на пути к его увлечению чем-то новым стал аббат д’Эрбле, который считал, что чай и кофе не обладают сильными лечебными свойствами и могут использоваться лишь как дополнение к основному лечению. Он не отрицал, что травяной чай способен успокоить и способствовать крепкому сну, а кофе, напротив, — взбодрить и, возможно, снять головной недуг, но облегчить от боли в ногах или в других частях тела — никогда.       Старый монах внимательно осмотрел припухшую щиколотку Жюля и заверил настоятеля, что она не сломана, а только немного травмирована от неправильного наклона в момент прыжка. Он рекомендовал мальчику покой и советовал принимать травяной отвар, который уменьшит боль и не позволит разыграться сильной лихорадке. Но если вдруг самочувствие ухудшится, то старое, проверенное временем кровопускание уж точно излечит мальчика от боли. Ведь кровопускание считалось практически единственным средством лечения всех болезней, вне зависимости ни от чего, тем более от диагноза. Обоснованиями старый лекарь, как водится, никогда себя не утруждал, хоть настоятель и требовал подробных объяснений. Он просто был уверен, что там, где болит, там, где припухлость, застоялась «дурная кровь», и считал, что надо больному «дурную кровь» выпустить — и дело в шляпе.       Когда Жюль услышал про кровопускание, то ощутил сильнейшую дурноту. Несмотря на то, что мальчик храбрился и старался не показывать своей боли, сдержать страх от возможных методов лечения он не смог. Более того, в случившемся он винил только себя, что усиливало его плохое самочувствие. Урок проходил так хорошо, зачем он решил покрасоваться перед учителем в своих знаниях? Сам аббат ничего ему не сказал по этому поводу, ни словом не упрекнул, не ругал, но Жюль видел в голубых строгих глазах немой укор и даже гнев. — Как вы себя чувствуете, сын мой? — спросил д’Эрбле, когда лекарь вышел из кельи его воспитанника, оставив на столике флаконы с настойками из разных трав. — Со мной все хорошо, отец, — как можно бодрее ответил Жюль, садясь на кровати. Он пошевелил травмированной ногой, но тут же болезненно поморщился, что не укрылось от пристального взгляда настоятеля. — Вам было велено лежать спокойно, — сурово произнес Рене, подходя к кровати мальчика. — Ваша нога нуждается в покое не менее трех дней, вы же не хотите, чтобы ваше состояние ухудшилось и вам пустили кровь?       С трудом сдерживая слезы, злясь на самого себя, Жюль опустил голову. — Не хочу. Простите меня, отец, — тихо добавил он, и по его бледным щекам все же покатились слезы. Ему было так жалко самого себя, он испытывал сожаление, что теперь на весь месяц, как сказал лекарь, лишен уроков фехтования и конных прогулок. — За что вы просите прощение, дитя мое? — Рене присел на край постели и приподнял голову мальчика за подбородок, заглядывая в синие, блестевшие от слез глаза. — За то, что, не дождавшись вашего ответа, продемонстрировал вычитанное из книги, — ответил Жюль. — Это было очень глупо. — Я вас прощаю, простите и вы себя, Жюль. — Аббат провел кончиками пальцев по щекам ребенка, стирая мокрые дорожки. — Не нужно плакать, сын мой. Извлеките урок из произошедшего и впредь думайте, прежде чем действовать. Вы скоро поправитесь, и мы продолжим наши уроки, а пока вам есть чем заняться. Чтение скрасит вашу боль и печаль, а время пролетит гораздо быстрее.       Жюль кивнул, но слезы никуда не делись. Он тихо всхлипнул, избегая взгляда настоятеля, на что аббат лишь вздохнул, придвинулся чуть ближе, одной рукой притягивая голову мальчика к своей груди, а второй обнимая за плечи. И Жюль не смог отказаться от такой редкой, но невозможно желанной ласки. Он крепко обхватил аббата руками и горько разрыдался, пропитывая сутану слезами сожаления и выплакивая всю накопившуюся боль.       Рене ничего не говорил, медленно поглаживая мальчика по белокурым волосам. За прошедшие два года он стал видеть в ребенке гораздо большее, чем просто воспитанника. У него никогда не было сыновей, несмотря на многочисленные любовные связи в года мушкетерства, да и чего греха таить, в нынешнее время с некоторыми прихожанками, и никогда уже не будет, учитывая его настоящее положение и предполагаемое будущее, на которое он втайне рассчитывал. Так что Жюль становился для него кем-то вроде наследника. — Когда вы полностью выздоровеете, сын мой, — заговорил д’Эрбле, услышав, что Жюль наконец перестал плакать, — мы отправимся с вами в Париж и навестим одного моего друга, о котором я много раз вам рассказывал. — В Париж? — Жюль поднял покрасневшее личико от груди настоятеля. — Неужели вы говорите о господине д’Артаньяне? — Верно. — Рене вытащил из рукава сутаны белый платок и промокнул им щеки мальчика. — У вас жар, дитя. — Его рука переместилась на лоб. — Ложитесь. Вам нужно лежать. — А вы, отец? Вы останетесь со мной? — Жюль откинулся на подушку и до самого подбородка укрылся одеялом. — Прошу вас, не оставляйте меня одного наедине с недугом. Пожалуйста. — Я останусь с вами, сын мой, успокойтесь. — Аббат поправил одеяло, отметив, что щеки ребенка на глазах окрасились нездоровым румянцем. — Закройте глаза. Я расскажу вам одну притчу о царе Соломоне.       Жюль закрыл глаза и приготовился слушать. — Жил-был мудрый царь Соломон, — тихо начал рассказ д’Эрбле. — Но несмотря на свою мудрость, его жизнь не была спокойной. И однажды обратился царь Соломон за советом к придворному мудрецу с просьбой: «Помоги мне, — попросил он. — Очень многое в этой жизни способно вывести меня из себя. Я сильно подвержен страстям, и это очень мне мешает!» На что Мудрец ответил: «Я знаю, как помочь тебе. Надень это кольцо — на нем высечена фраза: «все пройдет». Когда тебя постигнет сильный гнев или сильная радость, посмотри на эту надпись, и она отрезвит тебя. В этом ты найдешь спасение от страстей». Шло время, Соломон последовал совету Мудреца и обрел спокойствие. Но настал момент, и однажды, как обычно, взглянув на кольцо, он не успокоился, а наоборот — еще больше вышел из себя. Он сорвал кольцо с пальца и хотел зашвырнуть его подальше в пруд, но вдруг заметил, что и на внутренней стороне кольца имелась какая-то надпись. Он присмотрелся и прочитал: «пройдет и это…» — У меня тоже все пройдет, — пересохшими губами прошептал Жюль. — Отец… — Конечно пройдет, дитя. — Рене приложил руку ко лбу ребенка и нахмурился. Лихорадка увеличивалась. Была ли она вызвана травмой ноги, или слезы, вина и переживания увеличили болезнь мальчика? Теперь это было неважно, главное, чтобы его сын скорее поправился.       Через какое-то время Жюль забылся тревожным сном, и д’Эрбле пересел на стул возле окна, взяв с аналоя священное писание. Чтение всегда его успокаивало. А сейчас он как никогда нуждался в успокоении, ибо в одночасье понял, что очень сильно привязался к ребенку. К сыну, наследнику. Для него станет ударом смерть мальчика. Рене посмотрел на прерывисто дышащего ребенка и задумался о том, как всего лишь одно решение преобразило его жизнь новыми красками. Но неужели судьба станет столь жестокой и отнимет у него человека, к которому он испытывает чувства, о которых прежде ничего не знал?       Аббат открыл книгу. В Послании к римлянам содержатся слова утешения для тех, кто терпит лишения и страдания: «А мы знаем, что для тех, кто любит Бога, кто был призван согласно Его замыслам, Он все обращает во благо». Руководствуясь Своим провидением, Бог руководит всем, что происходит в нашей жизни, в том числе и страдания, искушения и грех — для нашей временной и вечной пользы.       Бог посылает ему испытание в виде страдания от страха за сына. Рене углубился в чтение, пока его тихое страдание не нарушил лекарь, пришедший проведать мальчика. — Лихорадка усилилась, — сообщил аббат. — Возможно, нужно сделать что-то еще.       Жан потрогал лицо Жюля, после чего осмотрел ногу. — Кровопускание поможет от лихорадки, — ответил лекарь.       Д’Эрбле вздохнул. Ему не нравилась эта идея, как и Жюлю. Мальчик был слишком худ и мал, и он не мог представить, как его ручки, подобные тонким веткам, рассекает нож лекаря. — Можем ли мы подождать с этим? — спросил настоятель. — Подождем до утра, — согласился Жан. — Но если к утру лихорадка не уменьшится, то единственным средством останется кровопускание. Вы останетесь с ним, отец?       Д’Эрбле кивнул, не в силах отвести взгляд от лица Жюля. — Когда он проснется, дайте ему настойку. — Лекарь чуть склонил голову. — Я зайду на рассвете. — Скажите, Жан, — произнес аббат. — Мальчик может умереть? — Недуг ноги не является угрозой для жизни, но лихорадка… — лекарь замолчал, не высказав очевидный ответ до конца. — На все воля божья. Мы будем молиться о здравии бедного ребенка. — Ступайте. — Рене отвернулся к окну.       Время в маленькой келье, казалось, специально замедлило свой ход. Забыв о сне и собственных нуждах, аббат читал Ветхий завет, молился, перебирал четки и снова молился, прося Господа послать его сыну спасение. Несколько раз Жюль просыпался, принимал из рук д’Эрбле лекарства и снова забывался сном. И на рассвете, когда звон колоколов поприветствовал новой день, Бог услышал обращение Рене. Дыхание мальчика выровнялось, щеки приобрели привычный цвет, и, открыв глаза, Жюль широко улыбнулся, смотря в склонившееся над ним осунувшееся лицо аббата.