A Wounding Most Peculiar/ Особые раны

      Лютику исполняется шесть, когда чужая рана впервые появляется на его теле.              Рана вяло кровоточит, и его мать чуть не падает в обморок. Его рукав промок, тяжёлые капли падают на землю; в то же время слышен голос его старшего брата, который клянётся их отцу, что это не его вина.       — У него просто ни с того ни с сего началось кровотечение!       Другие его братья и сестры подтверждают эту историю, и, если это, конечно, возможно, его мать бледнеет ещё сильнее. Лютик — единственный, кого не охватывает паника. Ему больно, тупая пульсация угрожает затянуть его в беспамятство, но любопытство удерживает его привязанным к миру живых.       — Как он вообще до сих пор стоит?       Бабушка Лютика берёт его за подбородок, и Лютик склоняется ближе к её иссохшему прикосновению. Её глаза добры, и в их молочной глубине скрываются десятилетия мудрости.       — Судьба благословила тебя, дитя моё.       Её спокойствие проникает в разум Лютика, и он первым понимает, что рана перестаёт кровоточить. Повязка, которую мать наложила ему на предплечье, причиняет больше боли, чем сама травма, поэтому он развязывает её, когда та не видит. Требуется четыре часа, чтобы проявился шрам — поражение на лице его родителей отпечатывается в его памяти на долгие годы.       Пальцы Лютика пробегают по приподнятой плоти, гадая, чувствует ли его вторая половинка это прикосновение. Он прислушивается к приглушенному спору посреди ночи, когда не может уснуть. Его бабушка считает происходящее положительным событием, но его мать с этим не согласна.       — К какому человеку привязан мой сын, раз он получил такую травму и всё равно продолжает дышать? Это должно было убить Лютика!       — Родственные души чувствуют лишь толику боли; никакая травма не приведет к его смерти.       — А что происходит, когда умирает его родственная душа? Я видела, что это сделало с тобой, и я не смогу смотреть, как Лютик тоже страдает от разбитого сердца.       — Всё уже произошло — ты ничего не можешь с этим поделать.       Рыдания его матери эхом отдаются в доме, пока рассвет не прогоняет их прочь. Завтрак проходит в тишине, и каждый раз, когда Лютик касается плеча, кто-то за столом вздрагивает. Не в силах выносить тишину, Лютик сбегает от гнетущей атмосферы в тот момент, когда его тарелка пустеет.       Несколько часов спустя бабушка находит его сидящим под ивой.       Наслаждаясь вкусом вишневых пирогов, которые она ему принесла, Лютик прижимается к ней, пока она рассказывает его любимую историю.       — Я уже была замужем за сыном кузнеца, а твоя мать была совсем крохой, когда однажды произошла самая странная вещь в моей жизни. Лошадь вырвалась из загона, обезумев от водной лихорадки, и чуть не сбила меня с ног, но кто-то успел схватить меня. Когда пыль осела, я увидела кровь на своей ладони, появившуюся словно от удара об острый камень.       Большим пальцем Лютик проводит по знакомому шраму.       — Я повернулась, чтобы поблагодарить свою спасительницу, и увидела, что она прижимает к себе ту же руку, а кровь капает на её синюю юбку. Мы не могли произнести ни слова, когда увидели одинаковые шрамы, рассекающие нашу левую бровь. Она протянула руку, и в ту секунду, когда наши ладони соприкоснулись, я поняла, что она та самая.       — И ты была предназначена ей, — заканчивает Лютик с романтическим вздохом.       Она повторяет: «и я была предназначена ей».       Они сидят в тишине, ветер треплет их волосы, а сверчки стрекочут свою успокаивающую мелодию. Лютик уже знает, чем закончится эта история; смутное воспоминание о том, как его бабушка упала на колени посреди рынка, когда кто-то вонзил нож в женщину, потому что ему отчаянно нужны были деньги.       Выражение её лица говорит Лютику, что она вспоминает тот день, поэтому он запечатлевает поцелуй на её ладони и удивляется тому, как прищуриваются её глаза.       — А теперь запомни, Лютик, судьба сочла нужным установить связь между тобой и кем-то ещё. Тело этого человека будет ранено, если ты будешь действовать опрометчиво. Это волшебство понимают немногие, но когда вы находите того самого… что ж, песни и стихи не отдают должного этому чувству.       — А что, если я ему не понравлюсь?       Она смеётся.       — О Лютик, моё милое дитя, кто бы не полюбил тебя с первого взгляда?       К восемнадцати годам Лютик обзавелся четырнадцатью шрамами — и только один был его собственным.       — Твоя родственная душа — ведьмак.       Лютик морщится, когда ткань трется о его спину, зацепляясь за край его последней раны. Он наслаждался теплыми объятьями сна, когда его спина раскололась под ударом невидимого оружия, оставляя кровь на шелковых простынях его последней любовницы. Конечно, она была в ужасе, но её глаза наполнились тоской, когда она оставила его у двери целительницы.       — Почему… ах! — выдыхает Лютик. — Почему ты так считаешь?       Закончив накладывать припарку, пальцы женщины спускаются вниз, пока не касаются трех круглых шрамов над его правым бедром.       — Атака виверн; как известно, их яд быстро убивает, и лишь немногие успевают вовремя обратиться к целителю. Ведьмаки же устойчивы к их яду и часто носят с собой зелья, нейтрализующие его действие.       Она помогает Лютику сесть, боль медленно утихает, пока от неё не остаётся ничего, кроме неприятного воспоминания.       — Кроме того, большинство этих шрамов настолько глубоки, что ни один человек не смог бы пережить встречу с тем, что их оставило.       — Ты когда-нибудь встречала такого? — спрашивает Лютик.       Целительница — Вивьен — кивает и протягивает ему бурдюк с водой.       — Я встречала нескольких в своих путешествиях, даже подлатала одного несколько лет назад.       Лютик хочет знать всё, и она потакает его расспросам до тех пор, пока кровотечение не прекращается и новый шрам не присоединяется к своим собратьям.       — Дам тебе только одно предостережение, бард, — предупреждает Вивьен перед уходом Лютика, — я бы остерегалась любого ведьмака, с которым ты столкнёшься. Родственные души, безусловно, редки и драгоценны, но ведьмаки — опасные и чёрствые существа: они не способны на любовь и привязанность. Судьба оказала тебе медвежью услугу; лучше не обращай внимания на эти шрамы и живи без них.       Не доверяя своему голосу, Лютик торжественно кивает и отправляется в шумный город. Лютик слышал похожие слухи о «ведьмаках» и их любви только к монетам и элю. Он задается вопросом, наказывает ли его судьба за что–то, чего он ещё не совершил, или, возможно, за совершённый грех в прошлой жизни.       Слова Вивьен составляют ему компанию в дороге, пока он не останавливается, чтобы набить карманы в таверне в Посаде.       Прежде чем сесть, Лютик думает о своей бабушке и качает головой. Несомненно, человек, — ведьмак он или нет, — который привязан к его душе, принесёт ему огромную радость, как и обещала его бабушка.       С этой приятной мыслью Лютик решает оживить это место какой-нибудь музыкой. Он быстро обнаруживает, что его таланты растрачиваются впустую на простых людей, но внимание барда в конце концов приковывается к фигуре в дальнем углу.       Что-то кольнуло в глубине его сознания, когда он неторопливо подошел к незнакомцу. Лютик окидывает взглядом седые волосы и облегающие его доспехи, а когда он встречается взглядом с Геральтом из Ривии, он с абсолютной уверенностью понимает, что находится именно там, где ему и положено быть.       Впоследствии Лютик будет винить стресс, вызванный его первым приключением с Геральтом, в том, что он не сопоставил все факты раньше. Пройдет четыре дня, и синяки на его лице заживают, когда они остаются на ночлег у озера. Лютик, перебирающий возможные слова-синонимы, полностью потеряет дар речи, когда Геральт войдет в их лагерь без рубашки, выставив напоказ все свои шрамы.       Язык отяжелел у него во рту, дикое желание что-то сказать приходит и уходит слишком быстро, чтобы Лютик мог что-то осознать, когда Геральт благословляет желанную тишину. Его спина будет болеть в ответ, сердце — находиться в нежном беспорядке, и Лютик заберётся в свой спальный мешок, переживая то горе, которого боялась его мать.       Когда они расстаются в первый раз, Лютика избивают и оставляют умирать в лесу.       Когда он просыпается, он знает, что его последние травмы — раны Геральта. Потеря крови держала его в заложниках сна в течение двух дней, и люди, которые нашли его, сказали, что он несколько раз звал ведьмака. Они опасались за его здоровье, но при дальнейшем осмотре их страх сменился сочувствием, когда они поняли, что именно произошло.       — Родственные души должны быть осторожны! — Хильда — жена охотника, который нашел Лютика, — ругается.       — Предполагается, что они должны относиться к своим телам как к храмам. Подвергать себя опасности, причинять своей второй половинке такую боль — это ужасное преступление.       У Хильды и ее мужа Мики не хватает кончиков указательных пальцев левой руки. Лютик может чувствовать тепло, совсем не то, что может идти от очага, в воздухе всякий раз, когда они соприкасаются. Он завидует их отношениям и пытается скрыть то, как болит его сердце под заживающей грудью, но ему это не удаётся.       — Я знаю, что это нелегко, — признается Мика, — но я бы ни на что не променял нашу связь. Дай ему время, мой друг. Никто не может убежать от Судьбы.       Лютик путешествует.       Отправляясь в таверну, он поёт о Геральте до тех пор, пока его карманы не становятся тяжелыми и люди не начинают узнавать его голос. Когда они встречаются снова, Лютик обзаводится ещё тремя шрамами, но их легко скрыть. Геральт несколько раз пытается отговорить от путешествий Лютика, но в конце концов понимает, что это безнадежное дело.       С этого момента устанавливаются странные привычки.       Лютик приходит к выводу, что судьба — жестокая хозяйка, когда он вынужден вести себя как неуклюжий идиот, чтобы скрыть свои собственные раны от нечеловечески развитых органов чувств Геральта. Лютик сбивается со счета, сколько раз он «спотыкался» о брёвна и «порезался» о камни, когда Геральт принюхивается к воздуху.       — Ты бы ушибся о ветер, если бы это было возможно, — ворчит ведьмак, и за смехом Лютика скрывается истерика, но Геральт не обращает на это внимания.       Скрыть от Геральта ранее существовавшие шрамы в два раза сложнее. В конце концов, он сдаётся и спрашивает Лютика, почему тот настаивает на купании в разное время после возвращения с реки. Лютик возится со сменой одежды, прежде чем знойно подмигнуть через плечо.       — Геральт, я делаю это только для того, чтобы защитить тебя. В конце концов, я бы не хотел, чтобы ты безумно влюбился в меня, увидев моё обнаженное тело.       — …придурок.       После этого Геральт не заговаривает о тайных привычках Лютика к купанию, хотя Лютик и хотел бы этого. Лютик мечтает о многом, в большинстве своём о том, как Геральт прижимает его к двери и насилует барда до тех пор, пока тот не потеряет способность здраво мыслить. Однако ведьмак по-прежнему не знает о том факте, что они родственные души.       — И всё же, мы пришли к этому.       Это самый близкий подход Лютика к тому, чтобы выразить свои чувства.       Судьба никогда не казалась более реальной, чем тогда, когда он присел на корточки рядом с ванной Геральта, а его руки чесались прикоснуться к каждому дюйму кожи. Золотые глаза, казалось, заглядывали Лютику в душу, и он почти высказал всё это: почти признался об их связи, но что-то тянет слова обратно, пока они не застревают у него в горле.       Лютик повидал монстров всех мастей, но ничто не пугает его больше, чем незаинтересованность Геральта.       — Вот и всё, — обреченно говорит Лютик, — теперь он точно должен понять.       Лютик не может дышать по двум совершенно различным причинам: первая — огромная опухоль у него в горле, медленно сдавливающая дыхательные пути и, по-видимому, убивающая его. Второе — это тот факт, что Геральт остается совершенно незатронутым нынешним затруднительным положением Лютика; как физически, так и эмоционально.       Нет никаких следов того, что проклятие Лютика причиняло Геральту какой-либо дискомфорт: ни опухшего горла, ни хриплого голоса, ни невозможности дышать.       Лютик чувствует, как его сердце сжимается под тяжестью этой истины, и это ранит сильнее, чем возможная смерть.       Глаза Лютика слезятся, он пытается заговорить, но Геральт каждый раз заставляет его замолчать, пока Лютик не начинает плакать от разочарования. Он мысленно ругается на Геральта; сочетания слов, которые заставили бы его мать отшлепать его, как непослушного младенца, проскальзывают в его сознании. Безнадежность борется с гневом, пока кто-то не дотрагивается до его лба, и всё вокруг не становится чёрным.       Страшная ведьма с амфорой на животе предвещает опасность, и Лютик убегает от этого кошмара так быстро, как только может.       — Лютик, ты жив.       В голосе Геральта, должно быть, звучит облегчение, потому что это успокаивает самую глубокую часть Лютика, которая горит каждое мгновение, когда они вместе. Как только они выберутся из этого ада, Лютик собирается показать Геральту свои шрамы — он собирается обнажить всё это, потому что он чуть не умер и решил, что незнание намного хуже.       Когда Геральт вбегает обратно в здание, чтобы спасти ведьму, которая спасла Лютика, его разум начинает кружиться, пока ему не начинает казаться, что он может упасть в обморок.       Вместо этого крыша рушится, и разум Лютика замолкает, прежде чем погрузиться в хаос. Все его тело дергается, ожидая прилива боли, которая оставляет его покрытым синяками. В ушах звенит, Лютик едва может разобрать слова, доносящиеся со стороны Хиреадана, но в конце концов они встают на свои места.       — Конечно же, он не может быть мертв, я бы это почувствовал, — рассуждает Лютик и подбегает к окну. Более слабый человек рухнул бы под наплывом эмоций, пережитых в течение секунды. Время, если уж на то пошло, ускоряется до тех пор, пока Лютик не спускается с холма, и его рвет в цветущий куст.       Лютик ошибался.       Наблюдать, как Геральт входит в ведьму, хуже, чем умирать.       Хиреадан находит его, и они вместе возвращаются в деревню, ни один из них не говорит, но понимание порхает между ними, как колибри.       — Вот, — говорит Хиреадан на следующее утро, когда Геральт возвращается с вещами Лютика на буксире, — от боли.       Пальцы Лютика сжимаются вокруг бутылки до тех пор, пока не побелеют, а в горле не встает другой комок, но он не забывает поблагодарить эльфа за его доброту.       Он подумывает остаться, но Геральт зовет его по имени, и ноги Лютика без колебаний направляются к нему. Хиреадан желает ему всего наилучшего, извинения вертятся у него на кончике языка, но Лютик отмахивается.       — Знаешь, говорят, что смерть соулмейта мучительна       Геральт останавливает Плотву и поворачивается к Лютику, чтобы обратиться к нему ещё раз, его голос полон раздражения.       — Не уверен, что он хоть что-то почувствует.       Лютик снова меняет своё мнение. Захлебываясь кровью и отчаянием, Лютик когда-то верил, что знать, что чувствует к нему Геральт, лучше, чем не знать ничего.       — Теперь я лишь одного прошу от жизни: чтобы она тебя спровадила подальше от меня!       Удар мечом в живот был бы милосерднее.       Передвигаясь так, словно в него вселился кто-то другой, Лютик находит гномов и записывает их рассказ о встрече с драконом. Если они и замечают перемену в его отношении, то не упоминают об этом — и с удовольствием преувеличивают свою роль в приключении.       Наступает ночь, но Лютик продолжает спускаться с горы, не останавливаясь. Что-то иссохшее и хрупкое в его груди приказывает ему держаться как можно дальше от Геральта. Он спотыкается, и острая боль в ладони не ощущается до тех пор, пока он не оказывается лицом к лицу с Йеннифэр.       — Он не знает, что вы родственные души.       Она протягивает руку, и Лютик вздрагивает, когда она сжимает его руку. Вдоль его линии жизни растекается кровь, и Йеннифэр вытаскивает из воздуха белый лоскут ткани. Как только узел завязан, она оттягивает его воротник достаточно низко, чтобы шрам над сердцем оказался открыт прохладному воздуху.       Её руки делают остальное, и Лютик позволяет ей; пытаясь игнорировать тоненький голосок в глубине своего сознания, капающий ядом ему в ухо.        Она знает, где они, только потому, что прикасалась к нему.       В конце концов Лютик стряхивает её с себя и поправляет свою тунику. Он смотрит на неё с холодным безразличием, хотя её это ни на секунду не обманывает. Приподняв бедро, она скрещивает руки на груди и хмуро смотрит на него.       — Я не знаю, жалеть тебя или ревновать. Желание не связало вас вместе — Судьба связала задолго до того, как он встретил меня.       — Судьба сделала из нас всех дураков, — размышляет Лютик и проходит мимо неё: она лишь следует за ним.       Они молча спускаются с горы, пока он снова не спотыкается и чуть не падает с края обрыва.       — Давай же, — командует Йеннифэр и заталкивает его в портал. Внезапно становится тепло, и Лютик понимает, что они внутри — в очаге ярко горит огонь. Запах картофельного рагу наполняет его нос.       — Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. Я уверена, что Темерия нуждается в барде.       Лютик поворачивается.       — Подожди! А куда пойдешь ты?       Пар клубится вокруг второго портала, и Лютик чувствует запах дождя. Йеннифэр медленно оборачивается, и Лютик видит в её глазах ту же печаль, которую он носил в себе годами.       — Там, где он не будет ожидать. Я буду на связи, Лютик, постарайся не дать себя убить.       — И тебе того же, — отвечает Лютик, и ее насмешливое фырканье заставляет его губы дрогнуть. Дверь открывается, отвлекая внимание Лютика от портала, и когда он оглядывается, Йеннифэр уже нет. Стойкий аромат сирени и крыжовника — единственный признак того, что она была здесь.       — Ах, ты, должно быть, Лютик. Я Трисс Мериголд — добро пожаловать в поместье короля Фольтеста.       Проходят месяцы, и внезапно он бредит в лихорадке и чувствует, как жизнь покидает тело Геральта.       Она прекращается, и Лютик возвращается в мир.       — Бедняга, — цокает языком Вивьен, вытирая пот с его лба. — Я вижу, твой ведьмак так же беспечен, как и всегда.       Он не поправляет её; Геральт никогда не принадлежал ему. Это всё ещё причиняет боль, но облегчение, которое он испытывает, когда понимает, что Геральт всё ещё жив, заглушает сердечную боль — пока что. Он тихо благодарит судьбу и мечтает о нежных поцелуях, украденных между песнями.       Трисс давно исчезла, она ушла, когда до них дошло известие о готовящемся нападении нильфгардцев на Цинтру. Лютик уговаривал её уйти, заставляя пообещать вернуться живой. Йеннифэр дала Лютику ксеновокс во время одного из своих визитов и велела ему оставаться на месте.       — Я найду тебя, когда это будет безопасно.       Он не получал известий ни от Трисс, ни от Йеннифэр в течение двух месяцев.       Остатки армии Фольтеста возвращаются, входя в город, как бесконечная панихида. Лютик терпеливо ждет, перебегая с места на место, используя свой голос, чтобы поднять настроение, пока он ждет появления следующего шрама.       Он задается вопросом, добрался ли Геральт до Цинтры вовремя, чтобы забрать своего ребенка-неожиданность. Принцесса Цирилла была красавицей, как и её мать, и Лютик поймал себя на том, что жалеет, что избежал королевства во время своего последнего похода на восток. По правде говоря, Цинтра напоминала ему Геральта, и при мысли о Геральте всё его тело содрогалось, но принцессе нравилась его музыка, а королева Каланте смеялась над его самыми непристойными историями.       Он тихо оплакивает их смерть и держит ухо востро, ожидая неприятностей.       Неприятности неизбежно настигают его.       Слухи о ведьмаке, путешествующем по Яруге в сторону Ривии, просачиваются в таверну, и Лютик загорается любопытством, особенно когда он слышит, что с ним ребенок.       — Каковы шансы? — задается вопросом Лютик, прекрасно понимая, что это вовсе не заговор, из-за которого он собирает чемодан. Вивьен не пытается остановить его, решив, что её время лучше потратить на объяснение, в какой бутылке находится то или иное зелье.       — Меня не будет рядом, чтобы исцелить вас, если что-то случится, но это должно сохранить вам обоим жизнь достаточно долго, чтобы обратиться за помощью.       У Лютика такое чувство, что если что-нибудь случится, Йеннифэр будет рядом, но его благодарность искренняя и обильная.       Кто-то однажды сказал, что люди не могут убежать от судьбы, поэтому Лютик решает, что пришло время бежать навстречу ей. Он скакал три дня, когда наткнулся на битву в лесу. Солдаты, одетые в черное, окружают Геральта и принцессу Цириллу с обнаженными мечами, и Лютик рад видеть горстку тел, разбросанных по покрытой листвой земле.       — Двое против девяти: это не особо похоже на честный бой, — кричит он и бросает гранату в ближайших к нему солдат и Блюбелл.       Они мгновенно покрываются черной смолой, которая затвердевает и обездвиживает их, позволяя Геральту оттолкнуть Цири в безопасное место.       — Хватай её и уходи!       У Лютика не так много опыта верховой езды, но они с Васильком отличная команда, поэтому он наклоняется и сажает Цири в седло.       — Привет, принцесса, рад встрече.       Цири цепляется за Лютика, когда они поворачиваются. Обычно Лютик сомневался бы в том, что он готов оставить Геральта, но на поляну падает огненный шар, и он слышит заклинания Йеннифэр.       — Мне не хочется, чтобы меня поджарили заживо, так что давай уйдем с дороги.       Василёк повинуется его быстрому подталкиванию и увеличивает значительную дистанцию между ними и местом сражения. Они бы проехали дальше, если бы Лютик не выпал из седла — резкая боль в животе заставила его вскрикнуть.       Он перекатывается так, что Цири приземляется на него, а не наоборот.       Кровь хлещет у него изо рта, и отчаянные крики Цири о помощи больно задевают струны его сердца.       — Принцесса, всё в порядке, я не ранен… это Геральт. Мы должны вернуться.       — У тебя идет кровь!       — И мне жаль, что это всё отпечается на твоём прекрасном плаще, но поверь мне. Я в порядке.       Василёк толкает его носом, ероша его влажные волосы, пока он не встает с помощью Цири. Он не может снова сесть на лошадь, но помогает Цири подняться на случай, если ей понадобится быстро сбежать. Кажется, проходят часы, прежде чем они возвращаются к остальным, и когда Цири видит Йеннифэр, склонившуюся над Геральтом, прижав окровавленные руки к его животу, она соскальзывает с Блюбелл и бросается к ним.       — Геральт!       Йеннифэр поспешила заверить её, что он поправится.       — Лютик, а вот ты…, — Йеннифэр наблюдает, как Лютик раскачивается, и разрывается между желанием помочь ему и Геральту.       — Ты нужна ему больше; мы оба знаем, что моя не смертельна.       — Не могу себе представить, как это приятно, — говорит Йеннифэр, и Лютик хихикает.       — У меня есть кое-что от боли.       Пока Цири и Йеннифэр перевязывают рану Геральта, Лютик роется в своей сумке в поисках эликсиров Вивьен. Как только жидкость попадает ему на язык, Лютик чувствует мгновенное облегчение и посмеивается, представляя себе её раздраженное выражение лица.       В конце концов ему удается помочь Йеннифэр посадить Геральта на спину Плотвы, и она открывает портал, ведущий их в безопасное место. Лютик смеется от восторга, когда видит Трисс с другой стороны, и ее улыбка такая же яркая. Они устраиваются поудобнее, обе ведьмы ухаживают за Геральтом, в то время как Лютик и Цири заботятся о лошадях.       — Я не понимаю этого… — начинает Цири, и Лютик уже знает, о чем она собирается спросить.       — Как получилось, что ты тоже получил травму? И в том же месте, что и Геральт?       — Они родственные души, милая.       Цири ахает, в её ярких голубых глазах пляшут звездочки, и Лютик вздыхает, когда Йеннифэр присоединяется к ним.       — Дай мне взглянуть, — говорит она, не оставляя возможности для споров.       — Если ты хотела увидеть меня голым, Йеннифэр… — дразнит он.       — Отвратительно.       Он смеется над Цири, пока у него снова не начинается кровотечение, а затем неохотно следует за Йеннифэр в палатку, которая, как он знает, внутри намного больше. Он не разочаровывается. Геральт лежит на кровати, голый и лоснящийся.       Он бросает на неё злобный взгляд, и её хихиканье заполняет теплое пространство.       — Снимай рубашку.       Он позволяет ей тыкать и подталкивать себя, пока она не будет удовлетворена. Если его расчеты верны, этот красавец будет значиться под номером двадцать восемь: если бы он считал синяки и отравления… сорок два. Йеннифэр кружит вокруг него, как ястреб, сочувственно шипя, когда видит решетку.       — Это что-то новенькое.       Два шрама на его правом предплечье напоминают ему о когтях, и он сам это говорит. На его коже есть истории, в которые он не посвящен, и это ранит так сильно, как никогда.       Любовникам Лютика нравилось гадать, откуда взялись его шрамы; днём они считали его бардом, а ночью пиратом — или кем–то столь же романтичным. Лютик редко признавал правду, потому что было известно, что упоминание о родственных душах портит физическую встречу, особенно если чувства только расцветают.       Йеннифэр видит гримасу на лице Лютика и протягивает руку, чтобы сжать его ладонь, большим пальцем зацепляя вертикальный шрам у основания большого пальца чуть выше запястья.       — Это мое.       Она хочет спросить, и Лютик ловит себя на том, что хочет сказать ей; что-то исцеляющее в нем пробуждается, когда он узнает похожую трещину в ней, но знакомый стон привлекает его внимание.       — Лютик.       Он не помнит, как подошел к кровати, но Лютик оказывается рядом с Геральтом как раз вовремя, чтобы увидеть, как золотистые глаза обводят изгибы его лица. Щеки Лютика пылают под пристальным взглядом, и, конечно же, у него, должно быть, галлюцинации, потому что кажется, что Геральт ухмыляется его реакции.       Только когда взгляд Геральта опускается на обнаженную грудь Лютика, реальность рушится. Лютик миллион раз представлял себе этот момент, представлял миллион разных реакций, но ничто не могло подготовить его к выражению лица Геральта.       Вместо шока или отвращения на лице Геральта появляется маска смирения, и сердце Лютика проваливается в желудок.       — Ты знал.       Геральт морщится и пытается сесть; рука тянется к кому-то, кого там больше нет.       — Лютик, — стонет он, глаза умоляют выслушать его, но всё, что Лютик может слышать, — это яд, льющийся с его дрожащих губ.       — Пошел ты.       Лютик не разговаривает с Геральтом уже две недели.       Трисс предлагает ему официальное место при дворе Фольтеста, прежде чем она вернется в Темерию. Он хочет согласиться, но Цири смотрит на него снизу вверх — надув губы, из–за чего, вероятно, может начаться война, — и он отказывается.       — Йеннифэр сопровождает Геральта и Цири в крепость ведьмаков Каэр Морхен, и она, вероятно, проклянет меня, если я не пойду с ними.       В этом нет никакого «вероятно».       Йеннифэр протягивает руку и обнимает Трисс. Между ними проходит безмолвный разговор, прежде чем Трисс заключает Лютика в свои объятия. Её прощальные слова витают в воздухе, как запах молнии после грозы.       — Называйте это судьбой, роком или везением, если вам от этого станет легче, но что-то великое привело тебя в его жизнь, когда он нуждался в тебе больше всего. Выслушай его, Лютик: пусть он докажет, что достоин такого подарка.       Лютик не хочет признавать, что они с Йеннифэр измотали его, но его вздох подобен крови в воде.       — Сегодня тот самый день?       Лютик подпрыгивает от голоса Йеннифэр и почти не отвечает от злости, пока не видит, как Геральт и Цири тренируются с деревянными мечами. Уровня заботы, который он проявляет к Цири, достаточно, чтобы растопить снег на горных вершинах: у Лютика не было ни единого шанса.       — Если я скажу «да», кто будет должен тебе монету?       — Вивьен.       — Хм… я разозлю своего любимого целителя или невероятно страшную ведьму, которая по счастливой случайности оказалась моей подругой? Надо ещё подумать, порассуждать.       — Лютик, — угрожает Йеннифэр, и Лютик поднимает руки вверх, сдаваясь.       — Хорошо, хорошо, ты победила.       Прежде чем она успевает отпраздновать это, стрела пролетает сквозь деревья и вонзается в правое плечо Лютика.       Два крика наполнили поляну, и колени Лютика ударились о землю одновременно с коленями Геральта. Йеннифэр резко разворачивается, поджигая деревья.       Знакомый с болью от вторичных ранений, Лютик почувствовал, что рана в плече болит в десять раз сильнее; от её интенсивности он едва не потерял сознание от шока. Жар от костра обжигает ему спину, но он слишком устал, чтобы отойти от мерцающего пламени. В конце концов он замечает, что кто-то наполовину тащит, наполовину несет его к Плотве.       Как только он усаживается, Геральт садится позади него, и у Лютика появляется желание поискать свою кобылу. Голос Йеннифэр наполняет воздух, и большой переливающийся щит блокирует летящие стрелы достаточно долго, чтобы она смогла затащить Цири на Колокольчик.       — Уходите!       Плотва летит по лесу, уворачиваясь от стрел прежде, чем Лютик успевает осознать их существование. Здоровая рука Геральта крепко обхватывает Лютика за талию, прижимая его к себе, чтобы он не упал.       — Оставайся со мной, Лютик, не закрывай глаза.       — Тебе больно?       Геральт фыркает.       — Бывало и похуже.       — Это не то, о чем я спрашивал.       Геральт прижимается лбом к затылку Лютика и глубоко дышит, прежде чем ответить.       — Видеть твою боль хуже, чем чувствовать какую-то фантомную боль. Зная, что моя жизнь изуродовала твою кожу… что ты чувствовал каждый мой удар…       Геральт замолкает, и сердце Лютика колотится быстрее, чем у Плотвы. Когда он чувствует прикосновение губ Геральта к шраму у основания своего черепа, Лютик чуть не теряет сознание.       — Я отвечу на любой твой вопрос, когда мы будем в безопасности, но мне нужно, чтобы ты знал, что я не сказал тебе об этом, потому что судьба, должно быть, ошиблась.       Лютик думает, что больше не выдержит, но Геральт продолжает.       — У «Ведьмака» не бывает счастливых концовок, Лютик: мы умираем окровавленными и одинокими — простые люди воспринимают нас как монстров, а нормальная жизнь — это мечты из давно забытого детства. Я не хотел, чтобы ты страдал, и всё же я потерпел неудачу. Я заставил тебя поверить, что ты не нужен, хотя на самом деле это не так.… ты — это всё, чего я хочу. Мне жаль, Лютик.       Слезы текут по щекам Лютика; они смачивают его губы в надежде на ответ, который он не в состоянии озвучить. И снова его слова сами собой застревают у него в горле, пока не превращаются в неразбериху; он разбирает её глубоким вздохом. Лютик откидывает голову назад, глядя на ярко-зеленый навес и лучи солнечного света.       Его плечо горит, но впервые за десятилетия сердце Лютика бьется ровно — счастливо — за грудной клеткой.       — Ты расскажешь мне историю каждого шрама — в деталях — и я собираюсь писать песни о каждом из них, пока тебе настолько не надоест мое пение, что у тебя не останется другого выбора, кроме как целовать меня: неоднократно.       Смешок Геральта накрывает Лютика, и Плотва замедляет шаг как раз вовремя, чтобы их губы встретились, мягко и без спешки. Когда они отстраняются, глаза Геральта тают под полной слёз улыбкой Лютика.       — Договорились.