Partner

      За окном быстро сменяются картинки ночного города. Автомобиль неторопливо плывёт по дороге, даже скорости не превышая. Периодически, конечно, останавливается, как только единственный глаз светофора горит будто бы кровью, но и это надолго не задерживает их.       Мальчишки, прославившиеся на всю Японию как самый неуловимый дуэт — Двойной чёрный, — вымотаны абсолютно и окончательно.       Чуя несколько ночей подряд не спал, разбираясь с клиентами своего ювелирного бизнеса: продавал, покупал, заключал новые сделки и разрывал старые контракты. Дазай, словно бы для поднятия боевого духа, повсюду хвостиком таскался за ним, и, честно, в конце концов Накахара устал настолько, что чёрная фигура Дазая в его глазах слилась с его, Чуи, тенью, и неслышно следовала по пятам, не отставая и не говоря ни слова.       Это, конечно, необычно. Осаму по своей природе птица-говорун: может болтать без умолку часами напролёт, только водички ему дайте, чтобы горло не пересохло да не превратилось в пустыню. И... Поначалу Чуя удивлялся, мол, как это вечно работающее радио в лице напарника вдруг прекратило болтовню. Но, чем больше юношу поглощала работа, тёмными щупальцами утягивая в пучину криминала, тем больше Накахара радовался молчанию. Он сам себе признался тогда мысленно, что его напарник очень недурён, когда тих, ибо молчание к лицу великим гениям.       Чуя даже и не прогонял его, когда, стоило Йокогаме нырнуть в ночную чёрно-синюю волну, он возвращался в кабинет в штабе мафии и просто заваливался на диван у стены, не в силах пошевелить и пальцем. Дазай молча подползал к нему, как кот, запрыгивал на свободное место, да укладывался рядышком, под боком. (Если бы он вдруг замурлыкал, Чуя бы не отличил напарника от забредшего к нему в хоромы бродячего кота). — Хэй, Чиби? — Нэ... Чего тебе? — Чуя лениво бурчит, силясь разлепить глаза. До штаба минут двадцать ещё ехать. — Да так, проверка слуха, — Дазай вяло хихикает, улыбаясь уголком губ. У него самого веки закрываются, а медленная поездка только сильнее нагоняет сон. — Знаешь, что? — Накахара зевает, даже не прикрывая рот. В темноте салона не видно, но кончики его ушей мило дёргаются при этом, как у котёнка. Или, быть может, лисёнка, такого же рыжего-бесстыжего и невероятно милого. — Если ты мне ещё хоть слово скажешь, — вновь зевок, — я сплету венок из твоих внутренностей и подарю боссу. — Как мило с твоей стороны, — Осаму беззлобно скалит зубы, будто бы зверь, отпугивающий соперника, но в глазах тускло блестит усмешка. Вот же ж!       И Чуя с усталой, но азартной ухмылкой перехватывает ход на себя. Их маленькая игра, своеобразная словесная перепалка, в которой пока ещё никогда не было победителей, а лишь ничья. — А потом, знаешь, что будет? — Ни малейшего понятия, — выдыхает Осаму с благоговением, и его ресницы нарочно подрагивают, как у смущённой девчонки. — Потом... — Чуя делает паузу, будто бы обдумывая, а после опускает голову напарнику на плечо, в очередной раз открывая рот в зевке. Дазай невольно засматривается на слегка обкусанные блестящие губы, когда рыжий, облизнув их, томным шепотом продолжает: — Потом я закрою твоё умирающее тело в комнате, полной цветов, — он злобно усмехается, — чтобы ты перед смертью вдоволь начихался, мистер аллергик.       Дазай мягко улыбается, рукой ненавязчиво снимая шляпу с рыжей макушки и откладывая на сидение. Прикрыв глаза, он плавно опускается губами к его голове, оставляя лёгкий поцелуй на огненных волосах. С наслаждением вдыхает его запах и тихо усмехается. Шампунь с экстрактом балийского цветка, подаренный им на День всех влюбленных, не отправился в мусорное ведро, а был использован (вот это да!) по назначению. — Ты не представляешь, как сильно я тебя ненавижу, — шепотом произносит Чуя, закрывая глаза и рукой сильнее сжимая краюшек черного пальто напарника. — И я тебя, — мурлычет Дазай в ответ, пока сам пальцами перебирает золотистые в свете уличных фонарей пряди. — Не смей умирать, пока я сам не убью тебя. Обещай. — Обещаю.       Дазай улыбается и целует Чую в щёку, а тот в ответ целует его губы. Это всего лишь мечта, и на деле после улыбки не следует ничего. Накахара вздыхает, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота от крови, что просачивается через их соединённые пальцы, стекая тонкой струёй с бока Осаму, и от того, что они не могут позволить себе даже слёз, потому что оба знают, что это всё равно не поможет, становится лишь больнее.       Накахара прекрасно понимает ту боль, которую испытывает сейчас напарник. И всё... из-за него. Из-за Чуи. Из-за его медлительности.       Ему правда жаль.       Он ведь мог запросто догадаться, что Итальянские мафиози, что собирались заключить с Накахарой контракт, не собирались действовать по чести. И Дазай знал. Но он всё равно, — идиот! — собой закрыл напарника, ведь видел, в каком разбитом состоянии тот находился под конец их похождений. Он знал, что Чуя в силу усталости может и не среагировать должным образом, а терять его столь простой смертью — пуля в печень или ещё куда-нибудь, ей-богу, величественный сосуд Арахабаки не смеет уйти столь некрасиво!       Но Чуя был бы не Чуей, если бы, не обратив внимание на секундой ранее выпущенную в напарника пулю, преспокойно подписал договор о сотрудничестве с итальянцами. Ни-ни, рыжий не пугливый мальчишка из деревни. Он воин, и посему одним прикосновением к земле в ту секунду он не постеснялся уничтожить всех, кто посмел прибыть вместе с тварью, ранившей Дазая. Это убийство мафия замять сможет на раз-два. — Я не собираюсь вот так просто умирать, — с усмешкой говорит Осаму, вытирая тыльной стороной ладони тонкую красную дорожку, стекающую с уголка рта. — Я знаю, — Чуя аккуратно касается его щеки носом, ластясь по-кошачьи. Он говорит это больше для себя, чтобы успокоить и без того бешено стучащее сердце. Дазай, наверняка, слышит, как громко оно бьётся о клетку рёбер, и этим будет подкалывать не раз.       Осаму не из слабых. Сколько раз его ни ранили, сколько раз он ни старался покончить с собой, но судьба столь неблагосклонна к нему, что нарочно не позволяет отойти в мир иной, а смерть сильнее кутается в свою наверняка чёрную мантию, от которой веет могильным смрадом, и прячет за спину острую косу, тихонько растворяясь в тени и поворачиваясь к Дазаю спиной. Чуя думает порой, что его напарник бессмертный. Что, если его дар, «Неполноценный человек», потому так называется, что Осаму сам по себе не может умереть человеческим способом, ибо человеком, как таковым, не совсем является. И это, пожалуй, даже к лучшему.       Накахара бы не признался, — да и зачем? — но Осаму для него некто гораздо больший, чем просто напарник и мальчишка в чёрном пальто и с бинтами по всему телу. Чуя знает, что он уже давным-давно, как только повстречал его, по уши влю... .       Рыжий не замечает, как проваливается в сон. Ему чудятся странные образы, и, честно говоря, он совершенно не понимает, где явь, а где просто выдумка уставшего мозга. Дазай приобнимает его за спину, силясь не потерять сознание. Кровь тихо-тихо покидает его тело, пачкая багровыми каплями чистое сидение служебного автомобиля. Хироцу-сан за рулём на секунду прикрывает глаза, мимолётно думая о чём-то своём, далёком от реальности, а после, стоит красному цвету светофора погаснуть, он выжимает педаль газа, плавно ведя машину в логово преступности. Дазай сзади отчуждённо смотрит в окно, и лишь неведомые окружающим чувства удерживают его на стороне жизни, пока он балансирует на грани.       «Чуя будет зол, если Дазай умрёт без его разрешения, — думает он, подперев щёку рукой и смеряя скучающим взглядом пролетающие мимо него улицы. — Злость Чуе к лицу, но улыбка подходит больше».