Я стал Свободным

После первоначального шока от осознания того, что ваш лучший друг на самом деле является плодом вашего воображения, вы должны сделать следующий шаг, подумать как освободиться? Есть ли способ убежать от Тайлера? Однако я не хочу убегать от Тайлера. Каждую мою бодрствующую мысль я трачу на размышления о том, где он, о чем он думает, как его красные солнцезащитные очки каким-то образом подчеркивают голубизну его глаз. Он так реален для меня. Тайлер Дерден настолько красив и совершенен, что я говорю себе, что не могу просто создать его из своего ущербного разума. Я обычный, он это знает. Он обращается со мной как с маленьким питомцем, с которым он может просто поиграть и уйти, как будто я не буду скучать по нему каждую болезненную секунду. Я страх Джека быть брошенным. Я задумчиво ковыряю корку на костяшке и улыбаюсь про себя. Вы действительно можете опустить руку на любую часть моего тела и найти заживающую рану. Эти раны были из Бойцовского клуба, но в основном из-за интимных ритуалов, которые мы с Тайлером придумали как предлог, чтобы проводить время вместе. — Ты не сможешь уйти от меня, псих, — голос, напоминающий взрослого, 12-летнего ребенка, фыркает мне в ухо. — Конечно смогу, ты не настоящий, — говорю я, вздрагивая от собственных слов. Я не хочу признавать, что Тайлера на самом деле здесь нет. Что я просто какой-то псих, разговаривающий сам с собой в полуразрушенном термитнике. Это не может быть правдой. — Перестань думать! Даже сейчас ты не можешь отпустить! Когда ты, черт побери, отпустишь? — Тайлер плюет на меня. Я заслуживаю этого. После всего этого времени с ним я ничему не научился. Я жалок. Я — неспособность Джека отказаться от контроля. Пока он стоит передо мной, я пытаюсь моргнуть и проснуться. Затвор сломанной камеры, который показывает только часть истории. Самодовольная ухмылка Тайлера исчезает из поля моего зрения. Я смотрю в зеркало, нет, у меня нет зеркал, по крайней мере, таких, которые ещё не разбиты. Я разговариваю с комодом, держу комод на руках и прижимаюсь ушибленным лицом к холодному металлу его латунных ручек. Я вспоминаю, как мое невредимое лицо прижималось к огромным сиськам Боба. Я хочу заново пережить чувство, когда плачу из-за раскаяния не понятно в чём. Комод дышит, а Тайлер смеется. Я чувствую, как его грудь вздымается и опускается, и его холодные руки находят путь к моему лицу, баюкая его. Я хочу блевать. Я этого не заслуживаю. — Что ты собираешься делать, а? — Он говорит снисходительным тоном, который заставил бы любого уважающего себя мужчину нанести удар. Хотя я не уважающий себя человек. Тайлер знает это. Он на это рассчитывает. — Я не хочу тебя отпускать, я-я… — резкий шлепок падает мне на щеку. Я благодарен. — Я, черт возьми, не могу тебе поверить! — Он все еще держит мое лицо, но вместо нежного прикосновения вонзает ногти в плоть моих щек. Мои глаза так быстро закрываются, что я вижу цвета, которые, как говорят, известны только креветкам. Мне нужно проснуться, мне нужно отпустить. — Вот так, молодец, сделай это. — Голос у него ниже, добрее. Хватка немного ослабевает, и мне не хватает давления. Либо я могу уступить Тайлеру, позволить ему полностью завладеть мной, либо я могу… Я могу сделать его таким любимым мне, что он сломится, изменится, и я заменю его. Само это предложение заставляет меня содрогаться, но я нахожу его блестящим. Я почти задаюсь вопросом, не прошептал ли Тайлер эту идею мне на ухо однажды ночью, потому что она блестящая. В сценарии А я ухожу, а Тайлер садится за руль. Это было бы похоже на набожного верующего, сбрасывающего свое тело со скалы из-за самой мысли, что их бог защитит его. Если бы я исчез, никто не стал бы скучать по мне, моя потеря — всего лишь пылинка, сдутая с книжной полки в общей схеме вещей. В моем нынешнем состоянии я не более важен, чем омертвевшая кожа. На ум приходит авария, как я смогу броситься со скалы, если я даже не могу спокойно сидеть на пассажирском сиденье? Сценарий Б, вот он уже интересен. Второй вариант — попросить себя сделать то, что даже Бог не посмеет. Я даже не рассматриваю любовь к себе; Я закуриваю сигарету, если одна мысль закрадывается. — Как ты можешь ожидать, что я буду любить тебя, если ты даже не любишь себя? — спрашивает Тайлер, вырывая меня из моих мыслей. Мои глаза открываются от удивления, и это заставляет другого усмехнуться. — Ты забыл, что я все еще здесь или что? Я думал, что я твой Бог? Разве истинно верующие не знают, что их бог повсюду вокруг них? — Он всплескивает руками, как Иисус на кресте, жужжащий Иисус в красных тонированных очках, который неаккуратно пригвоздил себя к гниющему кресту. Лучший подражатель самодельного мученика. Я мог бы написать библию Тайлера Дёрдена. Я хвалю Тайлера Дёрдена за то, что он избавит меня от самого себя и моих гротескно потребительских привычек. Его руки держат меня за плечи и качают головой, переводя мой взгляд с земли на лицо Тайлера. — Ты Тайлер Дёрден. Тишина. Я обоснованное сомнение Джека. — Я еще не просветлен. — Я говорю. Я карабкаюсь по полу своего разума, просеивая папки с оправданиями, которые могу придумать, чтобы удержать Тайлера рядом со мной. — Ты отказался от всего своего мирского имущества. Ты отпустил Марлу. Ты воплотил проект Погром в жизнь. Ты меня больше почти не видишь, разве ты не понимаешь? Он раздражен, но не совсем расстроен. Он смотрит на меня так, как посмотрел бы на меня мой учитель английского в четвертом классе, когда я сдал еще одно плагиатное сочинение. Я компенсирую свои слабости, крадя мысли других и превращая их в свои собственные. Как мастер маскировки, разгуливающий в париках Парти-сити и с накладными усами. — Я вижу тебя, — мое дыхание сбивается, когда я поднимаю руку, чтобы коснуться его, — ты настоящий, я вижу тебя, я чувствую тебя, — его кожа мягкая под моими руками. Я провожу пальцами по его подбородку, чувствуя щетину, и подсознательно прослеживаю линии его смеха. Когда я смотрю на его лицо, он смотрит на мои губы. На этот раз, когда он прикасается ко мне, я этого не чувствую. Это ужасно. — Я не сумасшедший, — говорю я себе. — Я позволю себе не согласиться, — довольно быстро возражает он, как будто он может прочитать мое… о, точно. Это веселая ирония, когда ты смотришь в зеркало и говоришь: Если ты будешь продолжать разговаривать сам с собой, люди сочтут тебя сумасшедшим. — Что ты думаешь обо мне, Тайлер? — Я ловлю себя на том, что вопрос слетает с моих губ, прежде чем я даже думаю о том, чтобы заговорить. Мои уста предают мой разум, и мое сердце предает мою реальность. — Думаешь ты действительно достиг дна, если все еще держишься за что-то? — Он вопросительно смотрит на меня, ожидая ответа, как будто я знаю, о чем, черт возьми, он говорит. Когда он уверен, что у меня нет шансов построить связную речь, он вздыхает: Ты влюбился в себя. Мои брови инстинктивно хмурятся в недоверии. Смех срывается с моих губ, и боль в челюсти возвращает меня к тому, как Тайлер держал мое лицо несколько минут назад. — Посмотри на себя, вспомни, как я издевался над тобой, как над больным щенком, ты сумасшедший. — Его слова жестоки, но он улыбается от уха до уха. Моя улыбка совпадает с его улыбкой, и мне интересно, чувствует ли он ту же боль в челюсти, что и я. Он же я, в конце концов. — Ты любишь меня? — спрашивает Тайлер. Я сразу же отчаянно киваю. — Говоришь, одно. Делаешь, другое. Ты. Любишь. Меня? — повторяет он, как будто это не что-то очевидное, учитывая, что я следовал за ним повсюду, как будто я его тень. — Да, — это все, что я могу сказать. Я так сильно люблю Тайлера, что думаю, что умру, если он когда-нибудь решит уйти навсегда. У него выражение лица, которое заставляет меня чувствовать, что я должен что-то знать, затем он с гордостью объявляет, указывая на меня пальцем: Значит, ты любишь себя. Я понятия не имею, о чем он говорит. Тайлер так много знает, а я ничего не знаю. Мы такие, Тайлер всевидящий. Я жук у него на плече, который в одну секунду находит тепло в его присутствии, а в следующую просыпается в другом городе, вдали от всего, что может меня утешить. Невозможно, моя ненависть к себе — это то, чем я горжусь. В обществе, которое ставит во главу уход за собой и терапию, я выделяюсь, как больной палец. Я проблема, которая отказывается быть исправленной. Я знаю, какой я жалкий, я знаю, что моя внешность заставляет мужчин и женщин чувствовать притяжение, которое их смущает. Я не виню их. Я должен жить с самим собой, метафорически и физически; тем не менее, мне посчастливилось жить с такой версией себя, которая так чертовски чертовски хороша. В этом и проблема, я люблю Тайлера, Тайлер любит себя. У убитого горем человека с умирающей розой не осталось любви. Я с трудом сглатываю, когда знакомый комок подступает к горлу, из тех, что сопровождаются слезами на глазах. — Если ты хочешь контроль, значит, ты хочешь, чтобы я исчез, — выдавливаю я, что заставляет Тайлера приподнять бровь. Я продолжаю: — Ты хочешь стереть все, чем я являюсь, чтобы не осталось ничего, кроме Тайлера Дёрдена. — Если бы это было всего день назад, мне бы понравилась идея быть поглощенным Тайлером. Он — это все, чем я хочу быть, и все, чем я бессознательно восхищаюсь в себе. Тайлер — это моя жестокая ненависть к себе. Я прозрение Джека. — Смог бы ты когда-нибудь полюбить меня? Тебе когда-нибудь не было насрать на куколда из каталога IKEA, страдающего бессонницей, который посещает группы поддержки, как будто это религиозные службы? — Мой голос дрожит, и я чувствую, как по моему лицу текут горячие слезы. Порезы на моих щеках пекут. Я такой жалкий, рыдаю у ног своего воображаемого лучшего друга, умоляя его вернуть мою любовь. Все это время Тайлер молча наблюдал за мной. Его выражение заставляет меня плакать еще сильнее. Жалость на его лице вызывает у меня кислый привкус в горле, от которого хочется вырвать. Он открывает рот, чтобы заговорить. Я хочу заткнуть уши, я молюсь, чтобы через мгновение все эти удары по моей голове в Бойцовском клубе наконец подействовали, и чтобы я оглох. Однако Бог никогда не отвечал на мой зов, и я держал голову в руках, пока Тайлер начинал говорить. — Как ты смог убедить себя, что твоя любовь не взаимна? Ты так чертовски одержим мной, всегда спрашиваешь обо мне, всегда хочешь знать, что я хочу сказать, хочешь смотреть на меня и препарировать меня своими глазами. Я все, чем ты хочешь быть, ты все, что делает меня тем, кто я есть. Если бы ты не был таким гребаным неудачником, меня бы вообще не существовало, я родился из твоего желания измениться. Ты такая же часть меня, как и я стал частью тебя, псих. — Его слова срываются с его губ и кружатся у меня в голове, а может, у меня просто кружится голова от недосыпания. Тогда для чего все это? Я спрашиваю. Почему Бойцовский клуб? Почему проект Погром? Почему Марла? Если он так любит меня, почему он так усердно работает, чтобы изменить меня? Я могу сказать, что все эти вопросы слышит Тайлер, потому что игривый блеск, который всегда витает в его глазах, исчезает. — Ты гордишься собой. Когда идешь на работу весь в крови и синяках, чувствуешь себя знаменитостью. Ты наслаждаешься тем, что обезьянка-космонавт хвалит тебя. Ты, наконец, поднялся выше всего и всех, просто достигнув дна. — Тайлер говорит: Я сделал все это для тебя. Я хочу, чтобы ты увидел себя таким, каким вижу тебя я. Все во мне лежит где-то в тебе, оно не появилось из ниоткуда. Моя голова раскалывается. Никогда еще Тайлер не был таким деликатным в своих словах, никогда еще он не был таким вдумчивым, не чувствуя необходимости причинить вам боль сразу после этого. Мне не нужно, чтобы он учил меня тому, как беспощаден бог, потому что я сам стал богом. Тайлер дал мне то, чего я никогда бы не достиг в одиночку, и он доволен, зная, что я самая сильная версия самого себя. Тайлер любит меня и ничего не просит взамен. Я понимаю, что все это время, удар за эмоциональным ударом, я никогда не осмеливаюсь войти в свою пещеру. Я даже не думаю о том, чтобы быть где-то еще, кроме как перед Тайлером прямо сейчас. Я так очарован им, что на этот раз наслаждаюсь настоящим, его тепло окутывает меня волной. Я стал свободным.