Гнев Эринии

Из коридора послышались медленные, слегка отдающие эхом шаги, которые в пустом помещении казались раскатами грома. «Он вернулся!», — моя первая мысль после пробуждения, которое последовало за этим источником шума, выведшим меня из лёгкой дрёмы. Я спешно поднялась, расправила под собой складки на постели, затем, едва не споткнувшись, спрыгнула с кровати и устремилась к зеркалу. Я должна быть идеальна, всё должно быть идеально. Ведь в этом и заключается смысл наших с ним отношений, так ведь? С едва помутневшей, безупречно ровной, как водная гладь, поверхности зеркала на меня из полумрака смотрела хрупкая девушка в очаровательном, словно свадебном, белом платье. Единственным украшением была алая лента, которая удерживала мои волосы в хвосте. Это выбивалось из общего вида так, словно следы крови на девственно чистом, только что выпавшем снегу. Его первый подарок, который я обязана всегда носить в память о том, что нас связывает. Меня связывает. Я поправила свои волосы, сделав больший акцент на ленте и том, как она ниспадает по моим плечам, ключицам, опускаясь ниже и заканчиваясь у груди. Аккуратно хлопнув себя по щекам, я попыталась прийти в чувство и сменить свой блуждающий, окутанный туманом недавнего сна взгляд на чёткий и живой взор человека, который и не думал тратить свой досуг на столь незначительное и неплодотворное времяпровождение. К тому же, этот жест должен был добавить мне небольшой румянец, который всегда был беспроигрышным вариантом на полотне моего бледного, словно чистый пергамент, лица. Приготовление закончено: теперь я в хорошем виде и он явно будет этому рад. Обычно так и происходит, ничто не скрывается от его взора, будь это небрежно лежащая прядь или же маленький рубец от укуса на губе. Он никогда не позволит мне навредить, с его слов: «Своей собственной красоте и непорочности», — да, он всегда был излишне педантичным в этих вещах. А чего ещё можно ожидать от человека, чей дом увешан картинами, точнее их репродукциями, за авторством лучших мастеров эпохи Ренессанса и копиями скульптур античного времени? Если представить человека, впервые оказавшегося в его жилище, то данная картина, должно быть, произвела бы неизгладимое впечатление: словно ты находишься на экскурсии в неком помпезном музее всемирной истории искусства или же в изысканной галерее. Так или иначе, учитывая эти наклонности эстета, в его парадигме женщина всегда должна быть подобна богине, недосягаемой нимфе, чьё существование само по себе является либо эфемерным наваждением, либо сущим парадоксом. Как мне лично кажется, я больше удостоена титула эринии, пусть он и всегда пытался убедить меня в обратном. Наверное, за это я его и полюбила. Умение видеть прекрасное в том, что изначально сломано. Умение сломать и восстановить вещь, приумножив её изначальную красоту стократно и сделав каждый изъян частью тонкого и неуловимого шарма, что едва ли сочеталось с его предвзятостью и крайней степенью перфекционизма. И, всё же, он полюбил меня, несмотря на всё это, принял то, что априори идеальным быть не может. Словно сказка наяву. Словно воплощенная в реальности богиня из числа всех тех, что смотрят на меня с этих молчаливых стен и коридоров этой пустынной галереи. Я отошла от зеркала и оценила себя взглядом со стороны. Приемлемо, более чем, особенно если сравнивать с тем, как я выглядела раньше. Это тоже его заслуга, разумеется, он сделал всё, чтобы воплотить во мне все свои идеалы, начиная от укладки волос и заканчивая изящным французским маникюром, который я сама себе, разумеется, вряд ли когда-либо бы сделала. Из сумрачного хрустального отражения на меня взирала девушка, написанная его пером. Несовершенный, едва начатый эскиз талантливого художника, который, тем не менее, мало чего общего имел со мной. С той, кем я когда-то была. Такие мысли меня удручают и, взмахнув головой из стороны в сторону, я отошла от зеркала, стараясь забыть все те мысли, которые крутились в голове. Мне это не нужно, он меня любит, всё хорошо и, что самое главное, я счастлива. Я безумно счастлива. Мне нужно включить свет, дабы отогнать вместе с вечерней темнотой остатки своих тревожных мыслей. «Щелчок», — и комнату озарили яркие, бьющие из хрустальных люстр множествами сияющих и пульсирующих огоньков лучи света. Слишком светло, на пару мгновений меня подкосило это хаотичное и безумно резкое изменение обстановки, что стало крайне привычным в последнее время, когда мои глаза уже успели позабыть всю яркость настоящего дневного света. Потребовалось несколько раз методично помогать, потереть виски и, наконец-то, я смогла в полной мере раскрыть свои слезящиеся глаза и вздохнуть с облегчением. Я отвыкла от такого количества света, особенно в последнее время, когда темнота стала мне казаться чем-то родным и комфортным. Как раз когда я закончила, за стеной из глубин длинного, напоминающего бесконечный зал коридора послышались ритмичные и уверенные шаги, ничего не имевшие общего с той тихой и звонкой поступью, что разбудила меня ранее. «Это он!», — всё внутри меня сжалось, словно готовясь к огромному прыжку прямо наружу, выворачивая меня наизнанку. Я инстинктивно отскочила от стены, вытерла тыльной стороной ладони остатки слёз, провела несколько раз руками по подолу платья и, прогладив ещё раз алую атласную ленту на шее, постаралась встать прямо и улыбнуться. Пальцы, однако, продолжали предательски дрожать. Послышался звон ключа, отворяющего замок в мои покои, тяжёлая дубовая дверь со стонущим, долгим скрипом отворилась и показался он. Помещение наполнилось тягучим, дурманящим ароматом сандала и чайного дерева, шаги, раньше звучавшие словно за некой пеленой, теперь отчётливо отбивали под собой паркет. Чёрный костюм сильно контрастировал на фоне слепяще белой, словно больничное помещение, комнаты, делая его силуэт ещё более примечательным. Ладонь медленно соскользнула с ручки двери, которую он тотчас же запер за собой. Аккуратными движениями расслабляя галстук он слегка, будто бы в насмешке, улыбнулся и, поправляя свои блестящие каштановые волосы произнес: — Я дома, моя любовь. — Рада тебя видеть, Джумин.