A-Roving No More

      I. 1754       Первым знаком того, что Алан вернулся, была тихо просвистанная из рощи подле конюшни «Берёзы Аберфелди», невдалеке от Шоса.       К тому моменту я был лэрдом Шоса — не только на словах, но и делом — почти уже год, мой умерший дядя оставил мне в наследство и поместье, и весь доход с него. Я обнаружил прилежащие территории в намного лучшем состоянии, чем подозревал, а дом — в худшем, если это было вообще возможно. В день возвращения Алана я был вместе с посредником, мистером Ливингстоном, в конюшне, обсуждая планы нового свинарника.       Наша сделка свершилась, и мистер Ливингстон меня покинул. Он забрался в двуколку и уехал, именно тогда я и услышал свист.       Я сразу же его узнал. Сердце упало мне в пятки, и я поспешил к чаще. Алан стоял там под тенью летней кроны, оперевшись на бук, на его губах парила мелькала улыбка предвкушения.       Он точно рассчитывал на моё удивление.       — Алан!       Он раскрыл руки, и мы обнялись.       Я отступил, чтобы как следует его осмотреть. Он был одет в длинный пыльно-коричневый кафтан и шляпу с пером, и наряд его был очень славным, хотя и помятым — Алан не снимал его даже на время сна.       Он бросил на меня полудразнящий-полураздражённый взгляд.       — Я не хотел тебя прерывать. Ты был занят властвованием над этим бедным парнем.       Смотря на это спустя года, я понимаю, что он прав. В тот первый год владения Шосом я глупо наслаждался тем, что становился лордом арендаторов и крестьян. Посредник никогда не был невежлив, но ему наверняка часто приходилось кусать язык, лишь бы не улыбнуться от серьёзных лекций, которые ему читал девятнадцатилетний юноша, ничего не смыслящий в управлении поместьем.       Но тогда я только нахмурился от слов Алана.       — Мы на грани ссоры уже спустя две минуты после твоего прибытия?       Но Алан покачал головой. Он знакомился с поместьем, разглядывал абсолютно новую конюшню, а за ней полууничтоженный, незаконченный дом.       — В деревне сказали, что старый ублюдок мёртв.       — Да, упокой Господь его душу.       — Я не думаю, что Бог хоть что-то может с ним сделать в том месте, куда он попал.       Алан мрачно посмотрел на недостроенную башню, где, как он знал, однажды мой дядя попытался меня убить.       Что насчёт меня, то я не хотел плохо высказываться о мёртвых.       — Проходи в дом, — сказал я.       Пока мы шли через конюшню, я краем глаза смотрел на Алана, не веря, что он здесь. Я и не думал вновь его увидеть, хотя он часто вертелся у меня в голове с момента нашей разлуки на Косторфинском холме почти два года назад.       Алан всё ещё был в розыске, и я размышлял, как он посмел вернуться в Шотландию, но мое сердце ликовало при виде его рядом.       Я провёл его на кухню. Я жил один, мне лишь помогала женщина из деревни Крэмонд — Ханна Адэр, посещавшая меня несколько раз в неделю. Я поставил ветчину, тарелку с овсянкой и кружку эля на стол, и Алан накинулся на еду с огромным аппетитом.       Провёл ли он последние несколько месяцев в вереске по делам своего вождя? И как он оказался в Лотиане? Я знал, что все годы до нашей встречи он высаживался и уплывал на Западе, а оттуда до Шоса совсем не по пути. И всё же, вот он здесь.       Когда он закончил есть, он откинулся назад, осматривая меня этими светлыми, живыми глазами.       — Дэвид, дружище, моё сердце трепещет, когда я вижу тебя в таком состоянии.       Он остановился, его взгляд остался на моём лице, и казалось, что он вот-вот продолжит говорить дальше. Но вместо этого он поднялся на ноги.       — Ты обязан познакомить меня с поместьем.       Дом был в не подходящем для визитов состоянии. Я провёл большую часть времени в работе над прилежащими участками, и у меня не оставалось ресурсов ни на улучшения дома, ни на себя — Алан был одет намного лучше меня. Но у меня были масштабные планы, и я рассказал о них Алану.       Я наполовину ожидал насмешки Алана над этим, как и всегда происходило, когда я называл себя Дэвидом Бэлфуром из Шоса. Но сейчас он вникал в мои планы с огромным энтузиазмом.       Этой ночью мы сидели допоздна у огня, и Алан вспоминал всё, что произошло с ним с момента нашей разлуки. Слушая его, я узнал, что он ужинал за лучшими столами Парижа, танцевал в Версале, спас своему капитану жизнь и сражался в бесконечных дуэлях, зарабатывая репутацию лучшего фехтовальщика в своём полку.       — Ах, если бы ты только был там, Дэви, — сказал он. — Много раз я хотел увидеть тебя рядом с собой. Как бы ты хорошо там смотрелся, и все хорошенькие французские девушки бы по тебе вздыхали. Ты умеешь танцевать, Дэви?       Смеясь, мне пришлось признать, что я не умел.       Я хотел начать путешествовать однажды, когда мои земли и финансы будут в порядке. В этот момент я был просто рад снова видеть Алана, несмотря на то, как он рисковал, приехав сюда.       Он сказал, что может остаться на ещё одну ночь, а потом ему снова придётся уезжать по делам своего вождя.       — Меня ожидают в Питлохри двадцать третьего, — сказал он.       Я уступил ему свою спальню — единственную комнату с застеклёнными окнами — и заснул на на раскладной кровати в столовой.       На следующее утро мы расстались. Я надеялся сохранять равнодушный вид, но что-то в выражении моего лица или в голосе меня выдало, потому что Алан смягчился. Я нахмурился и отвернулся, но Алан схватил меня за руку.       — Я и сам не рад, — сказал он. — Тш, дружище, я вернусь как только смогу. Помни, что я обязан научить тебя танцевать и фехтовать.       И хотя я возражал, что вполне могу и сам выучиться, я был рад тому, что это давало мне уверенность в его возвращении.       II. 1756       — Дэви, ты обязан меня простить, — объявил Алан, держа в руках бутылку французского коньяка.       Казалось, он хотел принести мне две бутылки, но одну ему пришлось отдать капитану после неудачной игры в карты.       Был погожий летний день, солнце стояло высоко в безоблачном небе, а Алан стоял на конюшне, потрёпанный дорогой, но непреклонный в своём решении. Мое сердце пело.       Я получил несколько писем от него за последние два года, и знал, что с ним всё в порядке, но не знал, когда его ожидать.       Он не писал письма как обычные люди. Однажды он прислал мне набросок английского стихотворения, которое сам же написал. Ешё одним письмом стало долгое рассуждение на французскую моду поедать улиток. Я держал письма под своей кроватью, в коробке с серебряной пуговицей.       Что ж, я проводил его к дому, обращая его внимание к некоторым совершенным изменениям. На лоджию уже поставили крышу, установили железные ворота и построили парковую стену.       Алан остановился перед домом, чтобы восхититься новыми окнами, и его рот расплылся то ли в улыбке, то ли в усмешке.       — Очень хорошо, — сказал он тихо. — И правда хорошо.       Я не мог свести с него взгляд. Алан выглядел прекрасно; его глаза сияли, и каждый его жест был полон энергии. На его помеченной оспой челюсти появился новый шрам. На мои распросы об этом он сказал что-то о подлом Валлонце, из чего я понял, что это произошло во время дуэли.       Тем вечером мы выпили большую часть коньяка в моей столовой.       Безусловно, Алан всё ещё был на службе французского короля. Полк стоял в Сен-Кантене, но больше Алану нравилось рассказывать о поездках в Париж, под командованием его вождя, который, к тому же, был его полковником. Он мог много чего рассказать о салонах, карточных играх и вычурных парижских балах.       — А, танцы, — сказал я пренебрежительно. Я брал уроки по фехтованию в Эдинбурге и жаждал достать шпагу и продемонстрировать приобретённый навык. Но Алан твёрдо отказался скрестить со мной шпаги в нашем полупьяном состоянии, хотя я настаивал, что большая столовая, почти безмебельная, — замечательное место для поединка.       Вместо этого он решил довести до конца обещание научить меня танцевать, или, по крайней мере, попытался. Или Алан был не очень хорошим учителем, или я был непривычно неуклюж, но, скорее всего, и то, и другое. Всё закончилось тем, что мы упали на пол, смеясь.       Алан нежно провёл рукой по моим волосам, потом оттолкнул меня, жалуясь, что я сдавливаю ему грудь.       Я откатился назад, всё ещё ухмыляясь. Видит Бог, я скучал по нему!       III. 1760       Алан лежал на спине в высокой траве недалеко от пруда, напевая себе под нос. Я навострил уши, но не мог разобрать слова.       Когда я впервые встретил Алана, я не знал ни слова по-гэльски, но годы спустя он научил меня основам своего языка. Недостаточно, чтобы читать его стихи, хотя он всё равно временами отправлял их мне.       Почти каждый год уже шесть лет подряд Алан навещал меня, иногда на день, иногда чуть дольше недели. На континенте снова разразилась война, и он принимал участие не в одном сражении, всегда выходя оттуда практически без потерь.       В один год по приезде Алан обнаружил волынку, ждущую своего часа. Сначала он подозрительно на меня посмотрел, но потом, кажется, он принял подарок, так же молча, как тот был подарен. Я знал, что инструмент не был из тех вещей, которые можно было часто встретить во Франции. Иногда он играл только для меня, а иногда и для моих соседей, знавших его как мистера Томпсона.       Этим вечером мы были одни, лежали рядом в траве. Я закрыл глаза, позволяя последним летним дням согреть мои веки. Через время я присоединился к его пению, насвистывая мотив.       — Я впервые услышал её от тебя, в Бэлкиддере, — сказал я.       Он перекатился и опёрся на локоть, чтобы посмотреть на меня. Алан окинул меня мягким взглядом.       — Да, я помню тот вечер.       Он завёл другую песню, и мы в уютной гармонии лежали вместе, пока вечерний холод не загнал нас в дом.       Когда мы вошли, Алан с грустью сказал:       — Я уезжаю завтра.       Он никогда не говорил, что за дела у него были в Шотландии, и я не спрашивал. Все регулярные издания и газеты под властью короля говорили, что последняя битва в бухте Киберон в пух и прах разбил надежды армии претендента на поддержку Франции в очередном восстании. Я не думал, что Алан приезжал формировать новый полк, только собрать денег вождю. И теперь он был вынужден меня покинуть и отправиться по делам.       Остался бы он подольше, если бы мог? Я никогда его не спрашивал, разумеется. У меня оставалась собственная гордость.       IV. 1761       Что-то, похожее на яблоневый сад, у меня было, но первый настоящий урожай был ещё впереди. Мы с Аланом отдыхали среди деревьев, я прислонился спиной к дереву, он склонил голову мне на колени. Мы оба были уставшими, но довольными после дня, проведённого в помощи моим арендаторам собрать последний урожай.       Алан часто приезжал летом, чтоб избежать зимних бурь в океане. Пятнистый солнечный свет освещал его лицо, выделяя каждый шрам и оспину, столь дорогие и знакомые мне спустя все эти годы.       Теперь в его волосах появились проблески седины, и на лице появились морщины там, где их раньше не было. Закрыв глаза, он наконец лежал спокойно, вместо того, чтоб лежать начеку.       Волна нежности захлестнула меня. Я позволил себе положить ладонь ему на голову. Он лениво улыбнулся, но не пошевелился.       Это был последний его день здесь, завтра он снова уедет. И когда я увижу его в следующий раз?       Он мимоходом упомянул смерть последнего Ардшила. Алан теперь служил его сыну, от которого ожидали, что он вновь приедет в Шотландию и вернёт потерянную часть поместья его отца, как множество других якобитских вождей и сделало. И куда это привело бы Алана?       Он всё ещё был в розыске, и к тому же дезертиром. Но только под настоящим именем. В этих краях его знали как мистера Томпсона, и мои соседи его крайне любили.       На краю моего зравого рассудка иногда с надеждой вспыхивали странные мысли. Но я не тешил их понапрасну.       V. 1764       — Ещё стакан вина, сэр, — воскликнул я, поднимая стакан к человеку слева, мистеру Рэмзи.       Мои соседи сидели за столом, ели, пили и веселились. Крэмондский священник Кирк был глубоко погружён в разговор с Лэрдом Дунстами, чьё поместье лежало в пяти милях от моего, прибывшим сегодня вместе с женой и дочерью. Далее за столом сидели некоторые мои родственники по материнской линии, гостившие в Шосе месяц.       Мы с мистером Рэмзи глубоко отпили из стаканов.       — Всем известно, что для такого типа почвы ячмень лучше ржи, — сказал он, продолжая наш предыдущий диалог, столь интересный мне. — Я ничего не имею против ржи, понимаете, но не советую вам сажать её здесь.       За столом царили смех и разговоры, смешиваясь со звоном фарфора и столового серебра.       — Увидим ли мы вас следующей неделей на Эдинбургских Ассамблеях, мистер Бэлфур? — спросила миссис Рэмзи с другого конца стола.       Она была матерью двух замечательных дочек, о чем неустанно мне напоминала.       — Вы точно вернётесь к теме женитьбы, нет сомнения, — говорила она не раз.       К тому времени мне был тридцать один год, и не было ничего удивительного в том, что миссис Рэмзи так говорила.       Я поклялся, что приду и увижусь там с ней и её семьёй. И правда, я стал куда лучшим танцором, хотя, по моему мнению, ничто не могло сравниться с теми первыми неловкими танцами с Аланом в этой же комнате, когда в ней ещё не было всей той мебели, что сейчас её украшала.       Я поднёс стакан к губам, скрывая выражения лица. Эти три года я не получил ни словечка от Алана, и это было куда больше, чем когда-либо. Газеты были полны названиями далёких битв: при Вильгельмстале, у Лутерберга, за Кассель.       Молодые люди на дальнем конце стола с увлечением обсуждали бродящего волынщика, который сейчас проходил через наш округ, и это напомнило мистеру Рэмзи о чем-то.       — Мы не видели вашего друга мистера Томпсона этим летом, — заметил он.       — Нет, он слишком занят делами в другом месте, — сказал я, гордясь тем, насколько твёрдым был мой голос.       VI. 1764-67       Я танцевал на Эдинбургских Ассамблеях в тот год, и следующий год, и сле-следующий год. Моё поместье улучшалось, как и мои вложения и деловые отношения.       Я никогда не был один. Бесчисленны были мои связи в округе, и я часто навещал родственников матери: своих родичей Роберта, Эндрю и Изабеллу, и маленького Джеймса, называвшего меня «Дядя Дэвид».       Но было много ночей, когда я лежал без сна, плотно сжимая пуговицу Алана в руке.       VII. 1768       Я шёл к дому задней дорогой, отряхивая стебли и листья кукурузы с одежды. Я весь день был в полях, урожай был в самом разгаре, и обратно я ехал на одной из телег, доверху забитых кукурузой. Я толкнул калитку, и сердце провалилось мне в пятки. Алан Брек Стюарт стоял у кухонной двери.       Он сильно изменился: его чёрные волосы теперь окончательно поседели, новый, злобно выглядящий шрам пересекал его глаз, и одна рука покоялась на трости из гладкого тёмного боярышника.       На мгновение я не понял, кто стоял передо мной. Но эти с чертинкой глаза я узнал бы везде.       Я отбросил калитку и побежал встретить его, обняв и поцеловав в губы.       — Дэви, Дэви, — стушевался он, его руки плотно обхватывали мою талию.       Потом, на кухне, когда мы закончили объятья, он рассказал мне о произошедшем. Его полк был расформирован, а новый был отправлен воевать с британцами в Акадию.       — Я не получил от тебя ни слова за шесть лет, Дэвид, — сказал он. — Что мне оставалось делать, если не надеяться на лучшее и не бояться худшего?       Его письма, сопровождаемые французской армейской почтой, едва ли могли быть доставлены прямо мне. Он посылал их другу в Париж, который отправлял их ко мне, проинформированный, как я могу ответить.       — Этот парень уехал шесть лет назад, — сказал Алан с отвращением. — Я обнаружил, что его лавка закрыта, а на этом месте открыта часовая мастерская.       Я поставил ему еду и питьё, и рассматривал его, пока он сидел за столом. Он теперь прихрамывал, и потерял часть правого уха.       Он так же рассматривал меня, пока ел.       — Ты всё ещё один здесь?       — Конечно. А кому ещё здесь быть?       — Я думал, ты женился, — сказал он странным, пренебрежительным голосом. — Неужели не было ни одной милой девицы, очаровавшей тебя?       Я, не отрывая взгляд, промолчал. Он с дрожью во взгляде отвёл глаза и поднёс напиток к губам.       Мы сидели за столом, пока не охрипли от разговоров и не начали зевать.       — Давай пойдём спать, — сказал я в конце концов.       Мы взяли свечу и взошли по лестнице. Комната Алана была этажом ниже. Ханна Адэр всё ещё называла её «комнатой мистера Томпсона», хотя прошло много лет с тех пор, как «мистер Томпсон» спал в ней.       Алан зашёл, и я остановился в дверном проёме, наблюдая, как он ходит по комнате. Он положил мундир на спинку стула, как всегда. Я не проронил ни слезинки за все эти годы, но сейчас мне казалось, что я сломаюсь и разрыдаюсь как ребёнок.       — Спокойной ночи, — сказал я, стремительно отворачиваясь.       Я оставил ему свечу и в темноте пошёл по знакомой дороге, ведущей в мою комнату.       Он пошёл за мной.       — Дэвид. Дэвид!       Его ладонь схватитила мою руку. Я попытался его стряхнуть, и мы на секунду начали бороться темноте, пока я не начал притягивать его к себе, а не отталкивать       Мы встретились губами. Его ладони легли на мою талию, и мы льнули друг к другу, целуясь так, как будто наши жизни зависели от этого.       Прошло много времени, пока мы не отстранились. Я протёр глаза, и он протёр свои.       — Дэвид, — сказал он мягко. — Что бы я без тебя делал?       В ответ я наклонился и снова его поцеловал, а потом забрал к себе в кровать.       VIII. 1768, продолжение       Я открыл глаза от яркого дневного света. Алан распластался на кровати рядом со мной. Для такого низкого человека он занимал незаконно много места.       Я сел, и движение разбудило его. Он распахнул глаза, и его взгляд смягчился, когда он увидел меня. Алан ухмыльнулся, и, пока он с удовольствием потягивался, на каждой линии его тела было написано самодовольство. Я с избытком разделял это чувство.       Он поднял руку, касаясь моей челюсти, собственнически, потом его пальцы переползли мне на шею, чтоб наклонить мою голову к нему. Я охотно подчинился, и так прошёл ещё один час, прежде чем мы встали.       Позже, за завтраком, я спросил:       — Что ты будешь делать теперь, Алан?       Он хмыкнул.       — Никому я не нужен: ни молодому Ардшилу, ни Его Французскомк Величеству. Это радостное чувство освобождения, скажу я тебе, Дэвид.       — Я бы не сказал, что ты никому не нужен, Алан, — сказал я тихо.       Моя ладонь лежала на столе у тарелки, и я передвинул её ближе к нему, чтобы взять его руку в свою, переплетая пальцы.       Но потом его лицо помрачнело.       — Я нужен и правительству тоже. Или, по крайней мере, ему нужен Алан Брек Стюарт, — он остановился. — Но не мистер Томпсон, я думаю.       Наши глаза встретились, и тишина между нами была обещанием.       — Ты носишь имя королей, — сказал я наконец. — Правда ли ты сможешь спокойно находиться здесь?       Хватка его пальцев усилилась.       — Время смеётся над всеми. Я столько упустил, не оставшись с тобой здесь.       — Теперь ты здесь.       У меня он и остался, и не пошёл больше бродить, так что мы уже никогда не расставались.