Про Джорджа и войну

Вообще-то, после войны все поправлялись. Просто каждый по-своему. Гарри вот, например, не выходил из-за забора дворика у Норы, опасаясь чего-то неясного, но ведь это было нормально? Конечно, все его опасения были обоснованы. Каждый справлялся по-своему. Джинни вздрагивала, когда миссис Уизли наколдовывала огонь для готовки. Ловя ее бегающий лихорадочный взгляд и блеклую копию прежней улыбки, Гарри решал, что это нормально, огня действительно стоит опасаться. Как только тарелка с едой оказывалась перед его носом, он проглатывал ее, не чувствуя вкуса, не осознавая, что ест. Это было хорошо, наверное, ведь в первый послевоенный месяц Гарри не ел вообще. Должно быть, так он справлялся, к тому же, это тоже было обоснованно, ведь никто не знает, когда удастся поесть в следующий раз. Это было немногим, что Гарри знал точно. Гермиона говорила, что это хорошо, что он начал кушать. Говорила, и улыбалась так, что у Гарри вздрагивало что-то под солнечным сплетением, и есть уже не хотелось. Заметив, чуткая Гермиона тут же извинялась и сжимала его ладонь своей. Гарри переводил взгляд на ее предплечье, совершенно невольно, и теперь уже Гермиона вздрагивала всем телом, отводя взгляд и берясь за вилку так, что она гнулась без всяких выбросов. Гарри делал искренний извиняющийся взгляд, и отворачивался, потому что ему нужно было справляться с собой, чтобы суметь справиться с этим. Конечно, они все справлялись по-своему. Рон улыбался, шутил и смеялся, почти как прежде, и Гарри казалось, что только он, как лучший друг, видит в его глазах нечто, отчего немедленно вздрагивали кишки. Иногда Рон замечал это, и смотрел в ответ тепло и подбадривающе, а еще каждый раз брал Гермиону именно за ту руку, напоминая всем вокруг, что не стесняется ее. Гарри был благодарен ему, но видел — Рону скоро не хватит его бесконечного солнечного ресурса на себя самого. В их комнате было холодно. Он, этот странный могильный холод, поселился здесь утром третьего мая, и так и не исчезал с тех пор. Июльская жара за окном и мерзко яркое солнце не могли согреть этот дом. Гарри прятал трясущиеся паукообразные пальцы в рукава толстовки, ежась на подоконнике. Рон молча подходил и накладывал согревающие чары вокруг друга, и это было тепло, тепло в сердце на какую-то секунду, но у Гарри не хватало сил, чтобы улыбнуться, сказать, как ценит. Упырь все еще завывал по ночам, но это не было смешно, как в детстве, этот тягучий вой напоминал похоронную песнь. Рон иногда дрожал под одеялом соседней кровати, и Гарри не хотел знать, дрочит он там или плачет. Он просто хотел научиться справляться, но чем дальше шло неумолимое время, тем яснее становилось, что у него не выходит. Однако в этом доме все справлялись по-своему, и все они пытались как-то позаботиться о Гарри, но ему не было нужно это, потому что он видел: они тоже не справляются, но справяться. А сам он так и останется там, в Большом Зале, где ровными рядами уложены его трупы. Гермиона говорила, что гибель всех этих людей — не его вина, но Гарри знал, что это не так. Джордж тоже знал. Гарри видел это в его глазах в те редкие минуты, когда он выбирался из своей комнаты. Мерзкую, темную и тягучую, как смола, как нефть, вонючую, несмываемую вину. Он знал, что Джордж знал: он виноват в его смерти. Даже если это было не так, Гарри чувствовал то же, помноженное на те кошмарные цифры во все еще собираемой статистике смертей. Он убил их всех. Джордж не справлялся, это было очевидно, но казалось, это видит только Гарри. Наверное, миссис Уизли тоже справлялась по-своему, когда не замечала. Ее нельзя было за это винить, ведь в этом доме все справлялись по-своему. Билл продолжал жить с Флер в коттедже у моря, и все были за них страшно рады. Гарри честно, очень хотел радоваться за них тоже, но он, кажется, просто разучился делать это пару месяцев назад. А может, года четыре назад, когда Волдеморт возродился. Хотя нет, он же тормоз, до него так долго доходило… Чарли со своим хорошим другом навсегда поселились в Румынии, и Гарри думал о том, что хотел бы уехать куда-нибудь тоже. Далеко, где его никто не найдет, но… иногда Гарри задумывался о том, от кого он хочет убежать, если Волдеморт уже два месяца как сдох. Он видел его труп. Это точно. Как всегда, у Гарри не получилось найти ответ, а может, он и не сильно хотел. Тогда, спрыгнув с подоконника, и натянув рукава так, чтобы не было видно надписи, он отправился на кухню. По ночам там было по-жуткому уютно, и Гарри не мог объяснить даже самому себе это чувство, сопровождающее исключительно ночные кухни. Перси, пожалев их уши, переехал в съемное жилье вместе со своей Одри. Это было на самом деле хорошо, Гарри не хотел сбивать свое настроение, проходя мимо их комнаты, раздающейся вскриками. В целом, Перси, может, тоже так справлялся по-своему, трахаясь до одури, и это было его право. Просто стало лучше, когда оно реализовывалось где-то в Лондоне. На кухне не было душно — первое, что заметил Гарри. Обычно он открывал окно, приходя сюда, но в эту ночь оно было открыто кем-то за него. Обидно, единственную его привилегию отобрали. Темная, скрюченная фигура в лунном свете не была похожа на того Джорджа, которого он знал, и тем не менее, Гарри узнал его сразу. Не по лицу, но по той неподъемно тяжелой атмосфере вины. Не вглядываясь за повисшие лианами отросшие волосы, он прошел мимо и сел на подоконник, складывая ноги под себя. Было холодно, хотя мягкая теплая июльская ночь должна быть раем, как говорят книжки. Наушники — великое изобретение магглов, но здесь они не работали, много магии. Если уйти далеко в поле, в сторону города, они начнут дарить спасение Гарри от его собственных мыслей — музыку. — Гарри? — в хрипло гаркнувшем голосе грубых интонаций невозможно было узнать Джорджа, и Гарри вздрогнул, но обернулся. Джордж помялся, заглядывая в свою чашку. Наверное. она дала какие-то комментарии, и он спросил. — Как ты научился жить после того, как потерял родителей? Гарри зажмурился. Он должен был справиться с этим вопросом ради Джорджа, ведь иначе он совсем не справится. Гарри слышал иногда, на таких ночных походах, стоны боли из комнаты близнецов, и он не сомневался в их происхождении, слишком много кошмаров заставляли его, просыпаясь среди ночи, осторожно, чтобы не разбудить Рона, выудить из-под подушки осколок зеркала Сириуса, который больше никогда не взглянет с другой стороны. И даже Аберфорд выбросил свое от греха подальше. Этот осколок был похож на Гарри. Отделенный, маленький, один, разбитый, потасканный, бесполезный. Его хотелось поднести ближе, а потом еще чуть ближе, а потом на коже оказывался крохотный розовый порез, но это было детским лепетом после Круциатуса, и поэтому… Поэтому Гарри знал, что должен ответить Джорджу, но не знал, что именно ему сказать. Им было слишком сложно справляться с собой, чтобы пытаться справиться друг с другом. — Никак. Я, кажется, до сих пор не научился жить.