Пробуждение

Хотару смотрит своими глазами и одновременно - видит себя со стороны. Все вокруг словно двоится, пляшет, перетекает друг в друга, из-за этого Хотару мутит и подташнивает. Она видит свою комнату - кровать, ночник, зеркало напротив. Она видит черноту, обволакивающую, клубящуюся возле ее тела, медленно прижимаясь все ближе и ближе. Хотару одновременно страшно и не страшно, так, должно быть, чувствует себя человек перед операцией, за несколько секунд до того, как окончательно подействует наркоз. Хотару хочет закрыть глаза и, кажется, даже закрывает, но все равно продолжает видеть. Как будто веки стали стеклянными или исчезли совсем. Разбились вдребезги. Эта мысль неожиданно пугает сильнее, чем все остальное, даже странная чернота, и Хотару дергается и вскакивает с кровати... Пытается дернуться и пытается вскочить. Она не может двинуться с места - ее собственные руки вцепляются в матрас так, что белеют костяшки пальцев. А глядя со стороны Хотару видит, что ее удерживают не свои руки, но чужие - белые, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Хотару становится холодно, и из черноты мучительно медленно проступает лицо. Такое же молочно-белое - только полоска помады на губах темная, и глаза - черные провалы. С другой стороны, Хотару видит, что все еще у себя в комнате, и страшное лицо - отражение в зеркале, должно быть. Лицо надвигается на нее, все ближе и ближе, и вот уже оно совсем рядом, его губы - у щеки Хотару, почти касаются ее, будто хотят поцеловать. Хотару хочет вздрогнуть, хочет отстраниться, ей страшно и страшно не нравится это все - но одновременно она чувствует сонное отупение, оцепенение, и не может двинуться с места. Ее мир двоится, и она уже не знает, какая из двух копий - реальность. Боль взрезает оба ее мира, остро, но медленно, словно тонкая красная полоса взрезает черноту. Хотару опускает глаза и видит пальцы одной своей руки, медленно впивающиеся в запястье другой. Видит, как краснеет кожа и снова белеют костяшки пальцев, как кожа рвется под ногтями, и из-под нее брызжет кровь, пачкая обе руки красным. Хотару хочется закричать - и ей все равно. У нее как будто две пары глаз. И вторая пара тоже видит, как расходится под ногтями кожа запястья, вот только на этот раз ногти длинные, ухоженные, острые. И руки - белые-белые, и больше, чем собственные руки Хотару. Руки женщины, может быть, но не девочки. Белое лицо отстраняется и пристально, почти завороженно вглядывается в окровавленное запястье. Тонкие темные губы изгибаются в улыбке. Белые пальцы, теперь забрызганные красным, раздвигают края раны, трогают кожу и мышцы, ввинчиваются внутрь, ощупывают вены. Хотару бросает то в жар, то в холод. Белая женщина свободной рукой отбрасывает с лица прядь волос - черных, как темнота, клубящаяся вокруг. И снова улыбается, подносит к лицу окровавленную ладонь, как будто любуется. Запястье Хотару болит так сильно, но она не может ни закричать, ни двинуться, ни прекратить смотреть. Белая женщина снова переводит на нее взгляд и шире раздвигает губы в улыбке. Потом она отводит волосы с лица Хотару, пачкая лоб кровью, проводит пальцами ниже - к шее. Ее ногти острые, как бритва или нож, и Хотару видит, как расходится под ними ткань ночной рубашки, а вслед за ней - кожа. Хотару тошнит, ей кажется, что еще немного - и ее вырвет, но тело ее спокойно и недвижимо. Белые руки гладят ее шею и грудь, проходятся вдоль ребер - почти ласково, но от этой ласки Хотару бросает в дрожь. Ногти вспарывают кожу, вспарывают мясо под ней. Пальцы медленно раздвигают плоть в стороны - и резко дергают! Хотару кажется, что она кричит, вот сейчас-то точно кричит, но ее губы остаются сомкнутыми, грудь мерно поднимается и опускается. Хотару думает, что страшная женщина будет сдирать с нее кожу, пока не останется ни кусочка. Она ошибается. Женщина, не прекращая улыбаться, быстро и аккуратно двигает пальцами, срезая, срывая, сдвигая кожу и мышцы с груди - и добирается до ребер. И на этом останавливается, отстраняется, едва ли не с гордостью оглядывая свою работу. Хотару передергивает. Ей страшно, тошно, ей больно, она хочет потерять сознание. Она смотрит, как белая женщина вцепляется в ее ребра, наклоняется вперед, заглядывая ей в лицо... И медленно, с нечеловеческой силой раздвигает ребра в стороны - кости скрипят, скрежещут, словно стонут, и Хотару захлебывается болью. Ей не было так больно, кажется, еще никогда в жизни. А белая женщина едва слышно смеется, и чуть покачивает головой - и сквозь черную челку Хотару видит черное же пятно на ее лбу, но не может разобрать форму. В глазах мутнеет от боли, но она все еще не кричит. Она не может отвести взгляда от собственной грудной клетки, раскрытой, словно диковинный алый с белым цветок. Ей страшно, но она вглядывается внутрь, движимая мучительным, извращенным любопытством - она хочет увидеть внутри собственное сердце, живое, бьющееся, мокрое и пульсирующее. Белая женщина, кажется, хочет этого тоже. Она склоняется над грудью Хотару - и тут зрение снова двоится. Хотару видит белое лицо и пальцы с длинными острыми ногтями, и одновременно - собственные ладони, собственные руки, по локоть в красном. Видит, что сама вскрыла себе грудь, и очень, очень хочет закричать. Белая женщина прерывисто вздыхает, ее глаза расширяются, а пальцы на обнаженной груди Хотару дрожат. Она облизывает губы, улыбается еще шире, почти лихорадочно. Хотару не знает, что она хочет с ней сделать, и ей все равно, но она изо всех сил старается двинуться. Шевельнуть рукой, моргнуть, открыть рот - хоть что-нибудь. А потом женщина протягивает руку вперед, внутрь Хотару, к сердцу - и все вокруг взрывается белым. Хотару успевает увидеть в собственной груди не сердце, окровавленный кусок мышц, но что-то иное - острые грани, блеск, серебряный с лиловым... Больше она не успевает разглядеть ничего - свет затапливает ее, выжигает милосердным огнем ее раны, и она жмурится, и сжимается в комок, и кричит, наконец-то кричит. И кажется, что ей вторит еще один голос - ниже, но пронзительней. Хотару бьет крупная дрожь, она ничего не соображает, в груди так больно, что на глазах выступают слезы, и она больше не видит, слава богу, ничего не видит. На несколько мгновений ей кажется, что сквозь собственный крик она слышит голос, тихий, но отчетливый: - Трепыхается, маленькая дрянь. А затем все схлопывается в точку - свет погас так же резко, как и вспыхнул, и Хотару обнаружила себя в собственной постели, дрожащую и вспотевшую, судорожно прижимающую ладони к груди. Дверь комнаты резко распахнулась, на порог шагнул отец - в белом лабораторном халате, видимо, только собирался ложиться спать... - Что случилось, малышка? - озабоченно спросил он. - Ты кричала? Хотару открыла было рот, чтобы ответить, но замялась на мгновение, а после помотала головой: - Ничего страшного, папа. Кошмар приснился. Отец кивнул, сел рядом с ней на кровать и обнял ее, тихонько поглаживая по волосам, как в детстве. И Хотару стало тепло и спокойно, и самую чуточку стыдно - что из-за нее отец снова не выспится. Кошмара она не запомнила.