Лучшие разговоры — по пьяни.

— «Печально, когда в любовных делах ты мастер, но собственное сердце тебе не подвластно.» Что ты имел ввиду? — Васька сидел напротив Басманова, устремив взор в небо. — Я всегда даю дельные советы в любовных делах, помог многим заполучить желаемое, многим дал прикоснуться к любви и ощутить её жар. Однако себе я помочь не могу. Моя любовь останется запретной и греховной до конца моих дней. — Фёдор стоял чуть поодаль, развернувшись спиной к новому приятелю. — Совей любви я не коснусь никогда. Ночь стоит тихая. Кругом ни души. Все молчит, лишь ветер буйствует и воет в темноте полночной. За пределами слободы воздух легче, особенно возле озера. Два опричника, втайне ото всех, покинули крепость и сбежали к небольшому озеру на окраине леса. — Что? Ты кого-то любишь? Ты же самый чёрствый и наглый из всех, кто в слободе только есть. Я думал ты ужасный и бесчувственный человек. — Грязной отхлебнул медовухи из кувшина и протянул его Фёдору. — Кто эта барышня? Не царица часом? — Хаха. — тихий смех поразил Ваську. — Сдалась мне эта татарская цаца! Ну или откуда она там. Моя любовь намного краше. — Фёдор взял кувшин, тоже выпил сладкой жидкости да вернул его обратно. Он был достаточно пьян и уже еле стоял на ногах. Да, после царского пира продолжать пить с Грязным это просто убийство себя самого. Все знали, ежели кто этого пьянчугу в собутыльника выбрал, значит тяжёлые мысли его мучают. Этот дурень все равно на утро ничего не вспомнит. — Да и кто сказал, что это барышня? — Что? Крестьянка? — недоумевающе спросил Васька. — Ну и что с того? — Нет, Вась, будь он крестьянкой, я бы так не мучился. Тут все куда сложнее. Тут… — тихо сказал юноша, усаживаясь на самый край берега, прямо у кромки воды. Он неспешно стянул сапоги, отбросил их в сторону и аккуратно опустил ноги в воду, слегка поежившись от прохлады. — Я знаю, что это грех, а сердце моё лишь к нему тянется, будто сам Господь тянет, будто души наши связаны. — Погоди. Он? Он мужчина?! Ты что, совсем спятил, дурень? — встрепенулся Васька. Даже хмель его отпустил. Он медленно поднялся и осторожно приблизился к другу, положил ему руку на плечо. — Федя, ты так не шути. Это грех великий. Содомия очень страшно карается. Коль кто услышит речи твои да царю донесет, то… — он немного подождал да продолжил. — То тебя либо сожгут либо на кол посадят, а может и того хуже Малюте отдадут. — Грязной поежился, будто от холода дрожит. — Да знаю я. Знаю, а поделать ничего не могу. Ну что мне, сердце что ли из груди вырвать? Или душу утопить в крови, чтоб к нему не тянулась? А какая тогда разница? Все равно в грехах её топить. Так пусть лучше грех этот мне душу греет, а не убивает полностью. — он замолчал и тоже поднялся, слегка проходя вперёд, чуть глубже погружая ноги в воду. Воцарилась тишина. Ветер стих, сверчки замолкли. Луна вылезла из-за облака и озарила лицо Феди, сделала его совершенно белым, будто кукла фарфоровая. А глаза голубые ярче лишь становятся. Да только в них слезы наворачиваются. И вдруг смотрит Васька, а Фёдор уже рыдает во всю, руками лицо закрывает, всхлипывает, иногда убирает руки, взор к луне устремляет, будто вопрошает, за что его так Господь ненавидит. А потом вновь плачем заливается. — За что ты, Господи, так меня ненавидишь? Зачем душа моя к содомской любви склонилась? За что ты выбрал ей в возлюбленные именно Ваню? Почему именно он? Почему не кто-то другой? — кричит Федя, глаза пелена солёная заволокла, он не видит уже ничего, лишь большое белое пятно различить может. Он как ребёнок, беззащитный, печальный, маленький, брошенный. — А кто этот такой Ваня? — подошел Васька ближе и вновь отхлебнул из кувшина. Ему уже было плевать, что любовь Федькина содомская. Он хотел поддержать друга, а потому ему нужно хотя бы знать, кого Федя любит. — Ты мне поведай, я может помочь смогу. — Ты?! Мне?! Помочь?! Да что ты можешь сделать?! Как ты мне поможешь с царём сойтись?! Какую помощь мне ты дать можешь?! Он царь, а я его шавка, холоп! Что ты можешь сделать?! — Фёдор резко повернулся и скинул руку со своего плеча. Он отступил и слегка замочил край штанов. Василий оторопел. Он смотрел в глаза собутыльнику и не мог переварить все, что только что выскользнуло из уст парня. — Федя, не шути так. Смех смехом, да только не стоит. Ты же понимаешь, тебя казнят. Убей эту любовь. Убей! Я знаю, это сложно, да только так лучше для тебя самого будет! — Василий схватил Фёдора за ворот кафтана и начал трясти, пытаясь вразумить глупого друга. — Уйди! Отцепись! Да что ты можешь знать! Это больно, очень больно! Я не могу отказаться от него, не могу! Я пытался! Не получается! — Федя рыдал, кричал, бил друга по лицу, пытаясь отцепить его. Он отшатнулся назад и оступился. Всплеск воды нарушил тишину леса. Фёдор упал назад, привстав на локтях. На него следом рухнул Грязной. — Я знаю. Я любил однажды, единожды. И боле любить не могу. Я, правда, не мужчину. — он затих, ослабил хватку и опустил голову. — Помнишь, заезжал к нам в том году посол с дочерью? — Не может быть… Ты в Фредерику влюбился? — наконец остыл Фёдор. Васька слез с него, и Федя сел, оставаясь в воде. — Но ведь она уехала давно. Ты до сих пор?... — Да… Тишина упала им на плечи тяжким грузом, но ни один из них не мог её разрушить. Так и сидели они в холодном озере, освещённые бедным светом луны. Слишком тихо было кругом, даже странно. — Так что ты лучше забудь. Только сложностей добавляет эта твоя любовь. Тем более если ты влюблен в царя. — Васька выпрямился и подал руку Фёдору. — Вставай, а то замерзнешь. Ночи нынче холодные. А вот от любви своей откажись. Пострадаешь только. Фёдор взялся за предложенную руку и поднялся, оперевшись о неё. Он встал и выжал подол чёрного кафтана. Слезы уже пропали из глаз парня, он уже успокоился. — Вась, я не могу. Я люблю его и буду любить всю жизнь. Эти чувства очень болезнены, однако они отдают сладкой болью, желанной. Я хочу его любить, хочу оставить эту любовь в сердце. Ибо с ней я чувствую себя живым. — Фёдор вышел из воды и рухнул на траву. Он схватил небольшой кусочек сала и отправил его в рот. — Ну ты не переживай, я справлюсь. Год эту боль терпел, значит и ещё потерпеть смогу. — Уверен? — тихо спросил Васька, усаживаясь рядом. — Уверен.