***
Переезд, по понятным причинам, являлся не желанным делом, а лишь обязательной нормой, требуемой при нынешних условиях. Как только живот стал шире, по народу пошли слухи и одинокие мальцы начали паясничать, тыча пальцем на дом семьи Моригач, утверждая, что ни за что не отправятся туда в качестве женихов. Как будто их бы кто-то принял! Заныканная и застыжённая самой же собой Злата проводила огромное количество времени за учебниками, надеясь хоть так отвлечься от убивающего её очень сильного токсикоза и очевидного помысла о ходе будущей жизни. Та обратилась в неврологию куда глубже и куда более громко стала утверждать, что мозг — наиважнейшая часть человеческого организма и властвует над всем. Его мощь она взывала почти божественной и на то имелась причина: она верила, что он восторжествует над её желудком и прекратит выплёвывать каждое второе блюдо. Увы, победить его извилины оказывались не способны, и потому пища покидала её почти также часто, как и оказывалась внутри. Именно в такие моменты, вытаскивая наружу любимые пирожные, сойка ненавидела своего бывшего пуще всего. — Макрофаг не доделанный! — гудела она, вновь очутившись в отцовской заботе. — Иногда меня поражает то, что ненавидишь его ты лишь за несварение. — Нет, что ты, я ненавижу его за всё, — заявила гордая девушка, протирая лицо. — Всё остальное кажется мне настолько очевидным, что упоминание и смысла не имеет. Вправду, не имело. Обретение роли матери обрекало мечтательную курсистку на годы опеки и заботы о новом плоде, о её младенце, а это, по её мнению, аннулировало какие-либо шансы на будущие университеты, чего совсем не придерживался её отец. Иоанн искренне верил, что всё ещё будет, тем более сейчас, когда спесь спала, а девушка взялась за учёбу с реальным рвением изучить всего побольше. Причиной тому выступил именно ребёнок. Утопая в сборниках, она изучала его состояние и пыталась понять, как из крошечной точки возникал новый член общества. Она поражённо прикасалась к данному, листая статьи, понимая, где у него уже глазки и носик, где сформировались нервные соединения и стал единым целым мозг. Верно, именно потому, воспринимая процессию его роста за чудо, за такое она начала считать и его самого. Когда малыш родился, имя выбралось сразу — отец пробыл с ней все роды, успокаивая девушку благими словами и настаивая, что всё кончится превосходно. Никаких шансов на иное не имелось вовсе, и потому малыш обратился в Иоанна. Иоанна Петровича. Не стыдясь стеснения, уже крайне безразлично относясь к народу, пташка подарила ему истинное отчество, считая, что это — правильно, но подобное таковым не являлось. Месяцы с рождения шли, а люд уже вовсе не придерживался норм морали, унижая девушку и так, и сяк, доходя до самых нижайших оскорблений. Слухи, какими они обзывали свои крысиные поступки, уже даже с натяжкой такими называться не имели право, потому что люди не шептались, а уже открыто восклицали на базарах или посиделках о её образе жизни, обзывая её всеми самыми низкими словами. Порой сама пташка шутила о том, что им остаётся лишь плакат с непристойным названием вытащить да ходить вокруг её дома, чтобы уже все варианты издёвок выдумать. Над положением дел, невзирая на её полную осознанность, она посмеивалась, потому что не находила в чужом осуждении для себя особых проблем. Но она отыскала их, когда впервые выбралась с коляской на улицу и услышала, как её сына обзывают бастардом. Такой зарёванной, слабой, вымотанной и поверженной отец не видел её никогда. Момент её признания в беременности стал тогда лишь слабым лепетом, потому что ту девушку, какая баюкала сына, называя его своим чудом и захлёбываясь в слезах, неспособную его отпустить, он после обозвал своим ночным кошмаром. Злата могла перетерпеть, чтобы оскорбляли её, отца или их дом, но она не могла слышать, чтобы какие-либо гнусавые слова обращались к её сыну или его отцу. В такие моменты она слетала с катушек. Лишь одной подобной истерики Иоанну вдоволь хватило, чтобы решиться на переезд, и ещё одной оказалось предостаточно, чтобы они перебрались на новое место, ближе к падшему царству рода Равелиных. Остеолог вовсе не ведала об этом, потому что обустройством полностью занялся её отец, зачитавшись историями тёмных князей, и решив, что в изучении их земель есть какая-то даже польза. Он же и выдумал легенду их положения: дочь стала его невесткой, столь любившей отца супруга, что сама звала его «папой», а он — лишившимся сына родителем, чей ребёнок отправился в плавание и погиб, оставив на плечах несчастных маленького потомка. Наивная и простая, но достаточно неплохая история, чтобы вопросов не задавали, и чтобы больше ни одна баба на базаре, не посмела довести его девочку до слёз. В ещё не обустроенный дом они перебрались сразу со всеми вещами, сжигая все связывающие мосты. Пока носильщики таскали старые шкафы и мебель, сойка обходила территории с Иоанном на руках, баюкая мальчонку и не дозволяя тому дышать клубами дыма. Выйдя на задний двор, она с удивлением обнаружила, сколь большой, почти безграничный сад им достался, и, лицезрея много дополнительных построек, поспешила задать вопрос отцу. — Конюшня, котельная, коровник, — рассказывал её папа о зданиях. — Часть мы снесём, какую-то переоборудуем, некоторыми будем пользоваться. Я не думаю, что, например, кузнечная нам больно сильно нужна. — Почему нет? Может, я захочу на наковальне проверить крепость черепа. — Стоило бы для начала его найти. — Мы в новом городе, где о нас никто не знает, — шептала гордая птичка. — Как по мне, мои шансы на успех увеличиваются, как поставка мелатонина в абсолютной темноте. Выбравшись из грязных помещений, девушка пошла дальше по не раскопанным полям, выясняя, что хозяева давно здесь ничего не сеяли. Те лишились своих богатств, в последнее время перебивались с трудом, и потому в последние года перестали взращивать пропитание, оставив на себе лишь безупречный ковёр из трав, какой вдалеке завершался небольшим леском. На этом открытом просторе любой чужой объект казался бы неуместным, но ничего более невнятного, нежели маленькая совсем чёрная постройка, отличающаяся гнетущей атмосферой, даже придумать трудно. Обратив внимание на крошечное витражное окно, Злата обратилась к отцу с вопросом об этом излишке. — Это склеп. Его мы снесём. — Ты хочешь его снести? — удивлённо задалась вопросом наследница Моригач, баюкая сына. — Да, потому что я боюсь, что ты изымешь оттуда трупы для своих экспериментов. — Не скажи ты, я бы даже не подумала… — Подумала бы, — настоял родитель. — Но не сегодня же! Сразу после Иоанн позвал дочь обратно в дом на ужин, но Злата, замершая пред домишком, отказалась, передав отцу в руки ребёнка и начала разглядывать необычное здание внимательнее. Обойдя его по кругу и очутившись внутри, она вняла запах гнили и человеческой засохшей плоти, а после, будто совсем невзначай, обнаружила, что возле одной из гробниц валяется серёжка. Там же она обнаружила неплотно закрытую крышку. Естественно, гробокопатели бывали всегда. Она сама лично слышала многочисленные легенды о мародёрах, что измывались над неживыми, но тут она вспомнила истории, рассказанные её возлюбленным, перечеркнув иных возможных разбойников. Алексей. Мальчишка, с каким она некогда встречалась в книге и беседу с кем назвала гадкой, пробежал в её воспоминаниях, став мечтой. Понятное дело, она сама понимала, что её слепая вера в его участие в этом — это лишь тупая надежда вновь отыскать дорогу к роду и важному человеку. Ничего иного же у неё не имелось, так что, она легковерно повелась, запретив отцу сносить склеп, часто туда приходя, чтобы почистить от пыли, только полагая, что её теория окажется верна. Время шло, Иоанн рос и уже сам встал на ножки, а, как такового, древнего гостя в их доме, так и не имелось. Пару раз дикий остеолог уже останавливала себя в сантиметре от того, чтобы открыть гробницу и забрать чей-то череп, пока выжидала пришествия засранца там, но всё мерещилось тщетным. Спустя год такой жизни, когда вместо вавакания от сына она получила более-менее цельное выражение, она лишилась какой-либо надежды, решив принять факт, что род Равелиных покинул её и, верно, навсегда. Именно тогда она выбралась на поле лишь для того, чтобы передохнуть и чуть порисовать свои фирменные черепа, расположившись на специально поставленной скамье и радуясь хорошей погоде, пока её сын бегал рядом, ловя бабочек. Кормясь свежим воздухом и ярким солнцем, сойка подняла очи вверх, делая крупный вдох и насыщаясь этими благами, а после, вдохновившись, чуть приспустила зеницы, обратив их к склепу, дверь какого оставила открытым. Оттуда на неё смотрела пара ясных искрящихся серых глаз и искрилась лукавая ухмылка, завидев какую, она в шоке открыла рот, вскочив с места и сразу побежав вперёд. Теребя своё неудобное платье, Злата проскакала эти делящие их метры и залетела в маленькое помещение, освещаемое лишь слабым светом витражным окон, где во всей красе узрела ту самую фигуру: чёрный пиджак, какой будто лёг на него, как ткань на обожжённую плоть, худые пальцы, якобы в них и сухожилий нет, и скулы, какие чётко очерчивали скелет. Ошибки быть не может, это точно он. И, кажется, мечтающая курсистка оказалась рада ему куда сильнее, чем он ей. — Здравствуй, — молвила она, сразу получая весьма безразличный взор, а следом и актёрское представление. — Мы знакомы? — Вне сомнения — твой брат познакомил нас в одной из книг. — И, что же, мне по-твоему всех его дам запоминать? Эмоции от этого акта наглости мигом высветились на лице пташки, и, уловив укол ревности, тот задорно расхохотался, понимая, что сказал лишнее. — Шучу. У моего книжного родственника имелась лишь одна девушка, заполонившая его сердце и разбившая то вдребезги. Рад тебя видеть, к слову, — заявил он, засунув руку в один из гробов и выуживая оттуда золотое колье. — Подарить тебе? — Нет, спасибо, — с презрением цедила Злата. — Оно дорогое. Надо лишь помыть. — Я не люблю рубины. Хохотнув от подобного выражения, поняв, что стыда в ношении украшения умерших она не находит, диггер продолжил беседу. — Напомни своё имя… — Забыл? — Не слышал его вовсе, — сказал князь. — Мой аллегоричный брат обзывал тебя лишь всеми возможными ласковыми словами, но точно не выдал имя. — Но его, вне сомнения, говорила я… — Но я редко слушаю женщин. — Вы точно братья?! Спесь и эгоцентризм собеседника выводил не менее занудную и заносчивую девушку из себя, особенно оттого, что она находила в нём многое похожее на Петю, но, будто, искривлённое: куда больше беспричинного самолюбия, куда меньше заслуженного уважения, и достаточно низкий уровень познаний. Он — не тот мужчина, какой звал её своим золотцем, но зато точно тот, кем она представляла каждого архетипичного представителя мужского пола. — Могу с уверенностью сказать, что да, ведь это я успокаивал его после вашего расставания, — строже выдал гробокопатель, откинув претензионно сальные локоны. — Прилетел бы он в мой дом, с этим справилась бы и я! — А ты тоже от страданий лечишься в эпицентре этих страданий?! — Да, потому что, только изъяв ядро, можно излечить боль, — применив ход операции при онкологии в качестве сравнения, сойка принудила духа закатить глаза. — Я и забыл, как высоко он оценивал твою помешанность на анатомии… — Это больше нейробиология… — И это удивляет даже сильнее! — восклицал тот. — Как ты со своими познаниями о мозге вовсе не можешь понять причин, почему влюблённый человек с разбитыми представлениями о любви и тебе не является на встречу?! — Не понимаю, потому что никогда подобного не испытывала, — солгала она, при этом продолжая контакт зениц. Не выдаст же она ему сейчас, что ждала этих речей, как ответа на вопрос о смысле жизни, что нуждалась в получении хоть какой-то ниточки для связи с Петром, как о последнем глотке воздуха для тонущего. Только ложь ей и оставалась. Презренно хмыкнув, Равелин сжал нос. — Тогда, скажи мне… Как тебя? А, впрочем, трупик! С твоей помешанностью ты обидеться не должна, — бубнил он. — Зачем ему приходить сюда в таких условиях? Зачем являться к персоне, какая его не ждёт, да и, какой вообще на него плевать, а? Есть хоть одна причина?! Хоть одна?! — Мама! Оставшийся один Иоанн так сильно испугался, когда его родительница поскакала вперёд, что сразу поспешил следом, но, естественно, на своих маленьких ножках нагонял он её очень медленно. Как только малец очутился внутри помещения, он оглядел незнакомца и, найдя его пугающим, прижался к юбке курсистки, прячась за плотной тканью, пока нахальный дух лишь скривил гримасу осуждения. — Видимо, хочешь, чтобы он порадовался за тебя, да? От идеи, что она обзавелась семьёй, пока его брат напивался, диггер сцепил челюсти от злости, но времени ему далось на это немного. — Чудесный мой, — лаково щебетала дама, хватая сына за его крошечную ладошку и сжимая мелкие пальчики, — Надо поздороваться с дядей. — Здратути! — глотая массу букв, молвил он. — Рад. — Не разделяю… — Знакомься, — в то же время продолжала Злата, настаивая на своём и ведя концерт к финалу, — Мой сын — Моригач Иоанн, — пред последним она сделала крупный вдох, — Петрович. Губы сомкнулись, мордашка отобразила на себе всю серьёзность и честность, а в этот же момент глаза, до этого кажущиеся мёртвыми, стали невероятно крупными. Поддавшись удивлению и шоку, Алексей поглядывал то на мальчонку, то на саму девушку, впервые ловя в дитя то, что никогда бы не сумел отыскать сам: эти волосы, эти губы, а ещё уши. У малыша буквально его уши. — Это… Это что… — слагал он выражения хуже ещё неспособного говорить племянника. — Он… Он сын… — Он — сын Петра, — твёрдо молвила сойка, решив излить всё сразу, что вовсе не возвращаться к вопросам. — Нет, иного быть не может, потому что более ни с кем отношений у меня не было. Я понятия не имею, как это может быть, и знать не знаю, что есть у Иоанна из магии, но, что я знаю наверняка, он — сын Петра, а, значит… — Он — мой племянник. Поглядев на гробокопателя ныне, Злата несказанно удивилась. Тот почти уселся наземь, на холодные камни, потягивая руки к ребёнку, какие при этом подрагивали, но не в нервном, а в таком трепетном припадке, будто он готов его гладить бесконечно, убеждая себя в истинности происходящего. Подавившись такой реакцией, дама, наперекор своему нраву, подвинула руку, прося сына двинуться вперёд. — Поздоровайся с дядей. Боясь его до ужаса, ребёнок, всё-таки, сделал два шага, подобравшись как раз достаточно, чтобы рука дотянулась до его кожи, отправив по телу нахала какую-то странную волну. — Поразительно, — протянул Алексей. Никаких сомнений, он — сын Петра, и, пускай в прерогативе у любого участника семьи Моригач стоял вопрос «как?», он совсем не волновал тёмного князя. Взяв мальца на руки и покачивая на себе, довольно посмеиваясь во все зубы, по-настоящему поражая собеседницу своим поведением, он сумел вызвать у мальчонки достаточно доверия, чтобы он с благим спокойствием разместился, прижавшись к мертвенному телу. — Кто занимается его воспитанием? Вы наняли ему репетиторов или нянек? Какие ремёсла он изучает: кузнечество, сражения на шпагах, музицирование?! — Ему лишь год с половиной! — воскликнула курсистка, вовсе не понимая, как обращаться с бывшим гневным правителем, какой резко стал чересчур заботливой мамой. — Начинать надо с младенчества! — заявил тот. — Я лет с трёх ковал инструменты! — У него есть ещё полтора года… — Прекрасно! — заявил тот. — Потратим их на языки и писание! — Потратим?! — по буквам произнесла сойка. Вы же не хотите сказать, что этот дух, обкрадывающий трупы и болтающий с умершими, сейчас собирается учить её сына?! — Используем, — поправил сам себя он, играясь с племянником. — Под моим руководством он уже к трём станет лучшим мастером литургии в округе! — Какое ещё твоё руководство?! — Наставническое, конечно! — вообще не видел проблем князь. — Кто-то же должен научить мальчишку мелочам правильного воспитания… — Я?! — Не смеши меня, трупик! — издал тот. — Ты не сумеешь! — Потому что я — женщина?! — Потому что до нейрологии и анатомии ему идти ещё дольше, чем до совершеннолетия! Он их не поймёт сейчас, да и потом навряд ли! — Почему это?! — Я до сих пор не понимаю. Идея грезилась ей бездарной и провальной, абсурдной до дикости, и она вовсе не понимала, как она ещё не изъяла ребёнка из его рук: тёмный князь мертвец хочет учить её сына. Скоро из погибших придётся воскрешать её. — Хочу напомнить, что ты видим лишь на кладбищах и склепах… — Здесь и будем заниматься! — не унимался Алексей. — Может, ты лучше просто оповестишь Петра о том, что у него есть сын? Коли он не понимал сам, то Злата решила попросить напрямую. Она мечтала, чтобы он подарил её ниточку связи с дорогим человеком. — Как только он меня позовёт, так сразу, — не лгал диггер, вновь отдав всё внимание родственнику. — Тогда же я ему расскажу об этом чуде и о том, что я занялся Ванечкой. — Кем?! Никогда она не слышала подобного обращения к сыну и потому удивилась ещё хлеще. Вся ситуация итак напоминала бред, и она ещё даже представить не могла, что подобное станет истиной: склеп станет не только местом обитания духа древнего князя, но ещё и обратится в маленькое учебное заведение, построенное под одного единственного человека. Первый просчёт волшебного мира и главное чудо высокоинтеллектуального рода Моригач использовало в качестве парт — гробы, а в качестве подставки под изготовление мечей — кенотафы. Покрутив дитя в руках, Алексей позвал его, как надо, ещё раз. — Равелиным Ванечкой Петровичем, — с усладой молвил он, вновь занявшись самым привычным для себя кредо. Заботой о своей семье и их любимых.***
Оказав максимальную помощь, доступную с её стороны, Василиса, предварительно даже перекрестив студентку, направила её к родителям, готовая к предстоящему буйству. Долго трудясь над непослушными волосами, обращёнными в мочалку и абсолютно сопротивляющиеся пред её умениями, она добилась того, чтобы те улеглись в, какой-никакой, пучок, даже найдя соединение с пиджаком и брюками, вместе сделав девушку куда более взрослой на вид, нежели студенткой волшебного колледжа. Макияж директрисы прибавил её лет, а это, по мнению самой богини огня, играло ей только в пользу. Пока владыка школы отплясывала хороводы вокруг неё, принцесса предполагала всевозможные события, какие могут ожидать её при диалоге с родителями, выдумывала вопросы и сама же на них отвечала, а после и вовсе занималась ругательством с самой собой, представляя, будто ведёт беседу с отцом. Пускай подготовка грезилась безбашенной, она явно имела пользу, ибо, отпуская наследницу, сама колдунья удивилась тому, сколь уверенной она уходила и сколь убеждённой в предстоящем являлась: никаких нервов и трясучки, криков и воплей бега. Ходьба истинной носительницы короны и настоящего лидера, достойного не только аудиенции, но и последующего подчинения. Такое заприметили и во дворце, когда, минуя своих солдат и гвардейцев, она отыскала в вечно каменных лицах удивление. Красивой и наряженной, сильной и мощной свою будущую правительницу они видели, но, чтобы настойчивой, твёрдой и несгибаемой, никогда. Подобный её образ поразил всех, на что она не обратила никакого внимания, отыскивая цель только в своих родителях. Догадываясь изначально о причинах визита дочери на тысячи уже ранее полученных писем, семейство даже не попыталось устроить встречу близких. Те ожидали её, сидя в главном зале, расположившись на своих тронах и в полном королевском одеянии, вплоть до церемониальной короны, отчего Алёнка даже хохотнула себе под нос. Сколь же слаба их сила, коли они пытаются убедить себя в ней, пользуясь лишь драгоценностями? — Её величество, принцесса Алёна, — оповестил на зал гвардеец, впуская девушку внутрь. — Думаю, они знают, — прыснула сама упоминаемая волшебница, очутившись в комнате. Оглядев родичей и их физиономии, в каких сочетались серьёзность и, будто бы сам мондиализм собственной персоной, при этом граничащий с какой-то еле отображаемой заботой, девушка сразу поняла, какая беседа её ждёт, что лишь подтвердили последующие фразы. — Привет, мам, пап! — не от дурости, а лишь ради проверки крикнула она. — Добрый день, дорогая принцесса! Реплики поставили по местам всё окончательно, вынудив владыку огня хмыкнуть — она хотела прийти на собрание власти и именно на него она и пришла. Осознав, что условия абсолютно такие, как она желала, и никто не противится её серьёзным беседам, в попытках уйти в диалоги о учёбе или ушедшем молодом человеке, она продолжила играть недолгий спектакль, прежде, чем понесёт огромный обоз требований и задач. — Позвольте спросить, как ваши дела, родители уважаемые? Елена подобному интересу дочери очень даже обрадовалась и на какое-то время даже опрокинула улыбку гордой королевы, желая побеседовать с ней просто, как со своим дитём. — Отлично! — выкинула она. — Во дворце, конечно, очень грустно, без твоего хохота, но мы и так находим дела на исполнение: люди, постройки, реконструкции… К твоему приезду на кухне приготовили твои любимые пирожки с яблоком. Не забудь поесть. — Не забуду, мам! — палила богиня огня, последнюю секунду держа на устах улыбку наивного ребятёнка. — Как только поговорим о гражданской войне в Штормграде, так сразу поем. Король в этот момент лишь слышимо и тяжело вздохнул носом, будучи недовольным поведением своей жены, что ловко повелась на банальную уловку, сейчас не давая им даже продыха пред этой страшной, по-настоящему пугающей беседой. — В королевстве ветров буйствует настоящая гражданская война, и мы, как представители наиболее важного волшебного королевства, обязаны выдать им помощь. — Царьград не полезет в эту войну, даже при условии незаконного захвата власти и существования в этой расприи твоей лучшей подруги, — бубнил строго Серафим, не готовый даже громкость повышать ради уже наскучившей ему беседы. — Отдавать своё войско на ругань двух принцесс — это не существенная глупость. — Как и аморальное безделье в ситуации, когда вашего прямого союзника обращает в ничто не достойный бастард, — рыкнула владыка огненной стихии, дивя родичей наличием такого словарного запаса. — Моя подруга — не просто принцесса, а ещё и будущая королева, чьё царствие обязано обеспечить нас долгими дружественными отношениями с легендарным королевством и его поражающей дух магии. — Как гордо ты назвала обыденное! — Как сильно вы пытаетесь сделать вид, что их обыденное, для вас божественное. Подобный нагоняй от дочери, значительно потушил пыл правителя и его слепую убеждённость в предстоящем успехе, на основе базы изречений, какую они выстроили, полагаясь на письма. В них девушка цеплялась за дружбу, лишь иногда додумываясь приплести то, сколько успеха лидер патруля может принести их королевству, в случае, если возымеет корону обратно себе. Полагая, что лишь на этом и будет плавать их принцесса, руководствуясь доводом, как веслом, они потускнели, когда поняли, что ныне оно у неё не одно. Мало того, помимо весел, солнечное дитё обзавелась ещё и мотором для лодки. — Ты правда думаешь, что мне интересна стезя сумасшедшего астрального плана? — Хочу найти хоть одного колдуна, кто будет отрицать подобное, и при этом сознается в том, что его выражения — никудышная ложь, — настаивала остро Алёна. — Не понимаю даже, как вы умудряетесь разом и так сильно возвышать, и занижать чтецов мыслей, детей семи планов. — К чему нам лезть в эти планы?! — бубнил король. — Как будто у них есть что-то, чего у нас нет! Увидев, как отец опровергает очевидное, волшебница хохотнула, раскрывая руки. Не сильно концентрируясь над своей мощью, уже точно зная, как исполнять сложнейшее заклинание, она испустила крошечные угольки пламени со своих пальцев, отправив их крутиться подле неё, образуя идеальный круг. Наблюдая за еле горящими блёстками, родители не ожидали увидеть ничего необычного, но привстали с мест, потом чуть не упав на пол от шока. Малявки, грезящиеся им лишь крошками, заполыхали, испуская гигантские языки пламени и такую массу дыма, какая стелила глаза даже им, находящимся на значительной возвышенности. В этом огниве, какое полыхало, ужасая своими размерами и силой, когда огонь доходил вплоть до высоченных потолков, наследница дара выглядела, как ведьма, сжигаемая за реальное преступление, что лишь подчёркивала её улыбка — оголив зубы, она насмехалась над испугом близких, теряясь в восхищении от того, насколько это легко далось ей. Магия, крывшаяся в ней, поражала своей размерностью, и правители не могли и двух слов сложить вместе, когда, шевельнув пальцами, принцесса потушила костёр, не оставив ни единого следа того, что лишь секунду назад стены отражали оранжевое зарево, а окна пачкались клубами дыма. — Есть, — молвила она, возвращая семью к беседе. — Мне ли, как ребёнку Дажьбога, об этом не знать. Колдовство, дарованное ей, действительно пугало и вынуждало царей Царьграда опять напоминать себе, на что она способна. Конечно, все в зале знали, что применять способности на родных она не будет, но никакого обещания о том, что она не устроит ещё одно представление, лишь бы её послушали, падая от страха наземь, носители короны не получили, так что, воспользовавшись шансом, батарейка патруля заговорила. — Мы не просто должны, а обязаны оказать помощь принцессе в участие в этой войне. — Мы ничего не должны, — пробормотал правитель, поправляя свой подол, на каком сам же и споткнулся, пятясь от ужаса. — Она — моя подруга, а её королевство — наш союзник! Нам необходимо принять участие в этом состязании и помочь ей! — Нельзя главному волшебному королевства, выступающему главным советником каждого иного и являющегося нейтральной территорией вселенной, помогать в сражении стороне, какая планирует устроить нападение! — воистину царским баритоном, будто отдавая приказ, рассказал Серафим, бредя обратно к своему трону. — Мы не имеем право поощрять подобное! Вняв аргументацию отца, Алёнка даже фыркнула себе под нос, не держа поведение истинной принцессы. Глупее бреда она и придумать бы не смогла. — Устроить?! Какой бред! — воспринимая отца с таким вариантом за форменного идиота, палила она. — Мы о Варе говорим — ни о каком «устроить» и речи быть не может! — Но предстоящее нападение и оповещение о его пришествии я явно не выдумал. Статность короля и его несгибаемость заметно утихомирила пламя, но точно недостаточно, чтобы она действительно приняла это за правду, хотя шутить её отец не любил, да и не умел вовсе. Лгать при такой опасной магии рядом он бы тоже не стал, так что, ничего, кроме истины, ведать он сейчас не мог. Прищурив свои медовые глазки и приоткрыв ротик так, что, мерещилось, будто из веснушчатых щёк ушла вся их прелестная пухлость, та требовала больше объяснений, какие получила очень быстро. Вытащив из кармана летающее письмо, царь взмыл его ввысь. — На, читай. Конверт за долю секунды оказался в руках и со столь же резвой реакцией оказался разорван по границам, дозволяя солнцу увидеть его содержимое и с первой же строчки ужаснуться: в своих руках она держала бумагу, какая глаголила о скором нападении на главный дворец Штормграда с целью возвращения власти себе. Строки буквально молили о помощи в деле штурма, твердя, что дворец — их личное сокровище, какое не имело право изымать гражданская война, а ещё, что королю и королеве необходимо решиться, на чьей они стороне. Кошмарно содержание, с не столько оповещениями, сколько угрозами, заканчивалось и того более потрясающе. Подписью и расшифровкой Варвары Ветровой. — Штурм на главный дворец Штормграда, — по буквам щебетала богиня огня, не веря в этот бред. Какой ещё штурм?! Какое сражение?! Варя?! — Даже в условиях, когда линия престолонаследия, завязанная на родословной, явно на стороне твоей подруги, мы не имеем права поддерживать военные действия, угрожающие жизни населения, к тому же, в случае, когда направим туда наши войска… Здоровые объяснения родители глаголали, но ничего не стояли, потому что наследница слышала их не в пол уха и даже не в четверть. — Подожди, это невозможно! — воскликнула она, еле-еле сумев подать голос, отняв его у ничтожного клочка бумаги, какую очень старалась не порвать. Будь это в действительности вещь её лидера, она бы не обращалась с ней, как с драгоценностью, но тело твёрдо настаивало на обратном: пальцы чуяли, что это — не её работа. — Варя бы никогда ни на кого не напала, уж тем более на Любаву! На балу она готовилась обороняться, а совсем не нападать, тем более, при таком открытом конфронтационном бою! Это не походило на ту Варю, какую она видела пред танцем старообрядцев, ничем не напоминало ту девчонку, какая надписывала сотни писем княжескому роду, утопая в отчаянии, никаким боком не совмещалась с той девочкой, что регулярно кидала дозвоны бабушке и дедушке, жаждя узнать, как лечение её тёти, и даже не могло напомнить ту девочку, что готовилась к бою против демона. Куда бы она не глянула, она находила в тех сумасбродных поступках свою подругу, и именно поэтому она не находила её здесь вовсе. — Она — истинная принцесса, и прекрасно знает, чем грозит подобное сражение и нападение! — трезвонила батарейка. — Она знает, что, в любом случае, в первую очередь, это оценят, как нападение и узурпаторство! Она бы не вытворила это! — Но письмо же пред о мной… — Но оно — не её! — не способная угомониться, продолжала досаждать Алёнка, из всех выставленных задач перед приходом придерживаясь только стойкого и уверенного голоса. Вот, чего-чего, а уверенности в своей истине ей не занимать! — Не может быть её! В плане политики, она — делец мира, истинный пацифист! Я с трудом могу представить ситуацию, чтобы она хоть кого-то отправила в бой, потому что она вечно запрещала хотя бы нам лезть куда-то и рисковать! Она всегда страшилась чужих страданий! От лишь попытки воспринять, что письмецо написала вечная мать патруля, несчастная покрутила головой. Такие фантазийные мысли точно её не фантазийному мозгу дадутся тяжело. — Не исполнила она бы этого! — приводила доводы она. — Мало того, Влада нет! Единственного человека, чью стратегию она рассматривает и чьи военные знания считает безупречными! Без него она бы ни за что не приняла такого решения! — Ещё раз повторюсь, — значительно устав от чёткой и здравой, но, всё-таки, докучливой аргументации, король чуть озверел, — По-твоему, этого листа нет? — По-моему, этот лист — бред! — заявила колдунья. — Никакого нападения на Штормградский замок не будет, это невозможно! Она не провернёт этого, потому что она никогда не хотела такое проворачивать… — Но люди имеют свойство меняться, — внесла свою крошечную лепту Елена, вынудив девушку взмыть зеницы на мать. Тогда в медовых радужках она узрела мельтешащие угли и бурлящее пламя, каким стала её беспрекословная напористость и вера в настоящее. — Имеют свойство меняться, а не переворачиваться ровно на сто восемь градусов от привычных убеждений, — заметила Алёнка, наконец-то расслабив плечи, но не отпустив письмецо из рук. — Что бы это не было, это — не она. — А, если это — она, и она, всё-таки, решится это провернуть? — с бесовской игривостью предположил отец, будто лишь пытаясь вывести девушку из себя. План потерпел крах, потому что будущая королева лишь выше взмыла подбородок, не изменяя своём нраву, но и не останавливая свой выработанный, не без помощи потерянной колдуньи ветра стан. — Не решится, — молвила она, предрекая сама будущее. — Я именно этим займусь. — Остановишь нападение? — Докажу, что его не будет. С уст правителя сошёл печальный вздох явно поражённого такого слепой верой человека, но девушка очень быстро миновала его, и, сложив письмо в конверт, приступила к прощанию. — До скорой встречи, ваши величества, за новыми невозможными новостями, — сделав безупречный реверанс, Алёнка развернулась, покидая родителей и себя совсем не при тех основах, какие они имели изначально. Сейчас они видели, что, вероятно, подчиниться буйной особе с огненным даром и богом на плече придётся, а последующая фраза отняла у родителей больше воли. — А, если решиться, то наши войска пойдут в бой, и не важно, какие планы на самом деле преследует та сторона, — прямо подле двери, будто приговор, дала правительница пламени. — Принцесса? — по-прежнему не сомневаясь в верности подписи, переспросил король. Он то не находил в нём вовсе ничего подозрительного, хотя он и Варю не знал. Богиня огня не сомневалась: увидь его кто угодно из тех, кто с ней дружил, общался или хотя бы раз здоровался, он сразу откажется от этой расшифровки, утверждая, что это — подделка. — Та сторона, — в сотый раз оповестила всех в своём неверии батарейка, по-королевски чмокнув губами. — Я никогда не поверю, что это — Варя. Закрыв дверь без громкого стука, а лишь при тихом шебаршении, волшебница, привыкшая к громким представлениям, ушла из отчего дома при спокойных результатах, оставив целыми каждые стены, кроме тех, где обитала её душа. Невзирая на грезящийся неудачный результат, Алёнка не сомневалась, что выиграла данный коллоквиум, обрекая будущее на её желанное: войско будет воевать за фиолетовый флаг Штормграда. Другое дело, что теперь принцесса сомневалась по поводу того, за кого она воюет. Летя на автобусе обратно в колледж, она постоянно вновь возвращалась к письму, вчитываясь в его содержание, пытаясь убедить себя в его абсолютной правде, а после откланивалась, вновь ссылаясь на последний результат, отказываясь верить в подобный удел. Чтобы действительно посчитать такое за правду, ей надобно, чтобы сама принцесса ей подтвердила это, потому что иначе она будет вечно сомневаться в принадлежности текста к ней… И окажется абсолютно права.