Молчание

Слово в отчёте обрывается посередине. Чернила вдруг резко пропадают, а на листе остаётся лишь след от нажатия в форме ровных буковок с идеальным наклоном. София недовольно фыркает и ищет какую-то бумажку, чтобы ручку расписать. Они заканчиваются быстро, слишком быстро, пора бы уже оптом закупать или приобретать завод по производству ручек. Стоит предложить эту идею Артуру. Как раз в его стиле. — Опять закончилась? — бесстрастно интересуется Виктор, глядя на вампиршу. — Возьми в шкафу новую. — Да там чернила вроде ещё есть, а писать эта вещица почему-то не хочет. Мучает меня специально, — она фыркает и поднимает глаза на него в ожидании реакции, но он вновь опускает голову и утыкается в бумаги. Как и всегда. Ему неинтересно знать, что там у неё происходит. Фон Гельц сердито выдыхает и поднимается на ноги. Где-то внутри неприятно щекочет раздражение, даже не столько из-за ручки, сколько из-за того, что Ван Арту чересчур уж плевать. На обязанности Князя, на бизнес, на своих друзей. На тех, кто его очень любит. Возможно, любит сильнее дозволенного, но какая разница, если он этого никогда не заметит? После развода с Мией вампир очень уж изменился. Тёмно-серый сменил на полностью чёрный, словно траур надел, выходных не брал ровно с того момента, как глава Ордена Стражей Сумерек ушла от него. Как будто смысла нет находиться где-то в одиночестве, лучше уж на работе. София его понимает прекрасно. Понимает и губы со злостью сжимает. Ненавидит тот факт, что он из-за какой-то девицы так убивается. Тем более, что Мия уехала в кругосветное путешествие с Максом Фоллом. За окном начинается метель. Вампирша недовольно качает головой, бросает ещё один взгляд в сторону Виктора, который своего положения не изменил, и подходит к шкафу. Достаёт из стакана очередную недешёвую ручку и тяжело вздыхает. Такие деньги за корпус, а пишет всё равно ужасно. Предлагала ведь купить несколько коробок обычных, не-е-ет, никто не согласился. Дорогие вещи ради факта, что эти вещи дорогие — бессмыслица. Скоро весна, но София не рада. Кажется, что эту зиму она не переживёт, что после неё легче не станет. Какой ей прок от распускающихся цветочков и таящего снега? Зачем ждать весну, торжество новой жизни, если знаешь, что ты навсегда останешься частью зимы? Зимой ничего не цветёт, там холодно и пусто. Всё белое, однообразное и в какой-то степени мёртвое. Как и сама фон Гельц. Нет ей места в прекрасной весне. Вообще-то, ей нравится жить среди людей. Выдумывать себе новое имя, новую личность, заводить друзей и знакомых, получать образование, заводить временные отношения… Только это всегда больно. Радоваться и приобщаться к адекватному обществу, а потом терять это всё, зная, что ставшие близкими люди умрут в лучшем случае лет так через пятьдесят? Зная, что уезжать придётся лет через десять-пятнадцать? Когда окружающие начнут стареть, заведут семьи и детей, а ты останешься всё такой же молодой, без единой морщинки и кругов под глазами, без каких-либо изменений в фигуре? Или, может, бежать придётся ещё раньше — когда выживешь после «смертельного» ранения, когда перелом срастётся за короткое время на глазах людей, когда… да мало ли? Прошлый раз был в семьдесят пятом. Тогда София представлялась Фредерикой, работала в полиции (для того времени нонсенс), построила отношения с человеком, имени которого сейчас даже не помнит, и жила в двухкомнатной квартире в уютном районе Роттердама вместе с немецкой овчаркой Элли. А потом получила несколько пуль в живот, и упала на асфальт, истекая кровью. Скорая отвезла в реанимацию, в операционную, и каково было удивление хирургов, когда раны сами затянулись, стоило извлечь пули. В тот же день об этом заговорила вся больница. Через неделю — весь город. Но фон Гельц уже сидела на маленькой кухне в бельгийском городке и с обречённым лицом писала список, куда можно поехать теперь. Надо было садиться на корабль и плыть в Соединённые Штаты ещё тогда, чего уж тут. Вампирша губу прикусывает и голову опускает. Больно это всё потом от сердца отрывать, ох как больно. Даже спустя полвека. Стакан неожиданно выпадает, и ручки разлетаются по полу. София чертыхается и присаживается на корточки, чтобы собрать их все, и очень удивляется, когда слышит тихие шаги Виктора. — Ты в порядке? — спрашивает он будничным тоном. Знак вежливости, не более. — Разумеется, — фон Гельц фыркает и поднимает голову, ловит взгляд медово-карих глаз. — С чего ты решил, что я не в порядке? Ван Арт замолкает и голову опускает. Да с того, что у тебя из рук никогда ничего не валится. Стрелки идеально ровными с первого раза получаются, почерк не портится, ты не имеешь привычки сжимать ткань платья или покусывать губы. И ручки тебя не раздражают и не падают. Это пока ты в порядке, разумеется. — Я уточняю, — отвечает Виктор всё тем же спокойным голосом, не позволяя ноткам беспокойства оказаться услышанными. Не рискует. Ни к чему ей пока знать о том, что ему её привычки наизусть известны не только по причине давней дружбы и наличия такого качества характера как внимательность. Больше он ничего не говорит. Просто садится рядом и вытаскивает ручку, закатившуюся под шкаф, пока София чёткими педантичными движениями ставит разлетевшуюся канцелярию обратно в стакан с лёгким стуком. Раз-два-три. Она, вообще-то, могла бы засунуть все сразу, и дело с концом, но берёт по одной и кидает их в подобие органайзера. Кстати, надо бы купить ещё один органайзер… Его рука на долю секунды случайно соприкасается с её, и их обоих словно током прошибает. И оба, конечно же, делают вид, что ничего не произошло. Фон Гельц отворачивается, якобы ищет ещё ручки, а Ван Арт позволяет себе вздох на грани слышимости. Ему бы эти тонкие пальцы с золотыми кольцами поцеловать, нежную руку прижать к своей щеке, шептать на всех языках мира что-то о божестве и восхищении и гладить её ладони. Хотя бы ладони. Они одновременно поднимаются на ноги. Она ставит стакан с ручками на место и берёт себе одну, он прикрывает дверцы шкафа из чёрного дерева с резьбой. Им бы разойтись и продолжить работать, да только вот ни один шаг в сторону своего места не делает. — Спасибо, — ровным тоном говорит вампирша, будто ничего и не произошло. По факту, так оно и есть, только вот бейся у них сердца, заходились бы сейчас в бешеном ритме. — Не за что, я рад помочь, — холодная вежливость, столь присущая ему, сейчас вроде как и уместна. А вроде хочется перейти грань и сказать хоть что-то, что явно намекнёт об отсутствии безразличия. София искренне считает, что Виктору всё равно. Виктор искренне считает, что он ей по самым разным причинам не нужен. И каждый из них ошибается, но продолжает молчать.