Поле интерпретаций

Александр Зигфрид был нежно привязан к своей тетушке. Он редко ее видел, потому что принцесса Аннерозе по-прежнему вела уединенную жизнь в своем поместье на Одине. Хильда находила забавным то, как просто любить человека, которого видишь всего несколько недель в году. Аннерозе никогда не изменяла традиции и прилетала на Феззан в конце весны. Ее адмиралы смеялись, что принцесса Лоэнграмм приносит с собой лето. Она спросила золовку однажды: — Почему бы тебе не прилетать раньше или позже? Ты могла бы быть здесь на время празднования дня рождения Райнхарда. Или, наоборот, на день памяти. Та блекло улыбнулась ей. Этим она не была похожа на своего яркого и яростного брата. Аннерозе будто нарисовали пастельными красками, да и те сильно развели водой. — Потому что я прилетаю сюда к живым, — ответила она. — К тебе и к Алеку. Я очень рада вас видеть. А прошлое нужно оставлять в прошлом. Хильда тоже так считала. Повторяла это раз за разом, когда кому-то из старой гвардии взбредало в голову вздыхать, как чудесно жилось при кайзере Райнхарде. Сама только едва ли могла следовать своим советам. Он снился ей не реже раза в неделю. В этом году начало лета выдалось дождливым, Александр Зигфрид должен был вернуться с учений в академии только через четыре дня, и потому так вышло, что Аннерозе оказалась заперта во дворце в компании секретаря и охраны безо всякой возможности себя развлечь. Хильда как радушная хозяйка старалась проводить с ней как можно больше времени. — Я знаю, скоро прилетит делегация из автономии, — сказала ей Аннерозе. — У тебя, верно, дел невпроворот. Не стоит так уж обо мне заботиться. Скуку я возвела в ранг искусства. Я найду, чем себя занять, покуда не вернется Алек. Может, испеку пирог… За рецептом этого пирога гонялись все хозяйки Рейха. Хильда попробовала его однажды — ничего особенного. — Я принесла тебе книгу, — она кивнула секретарю, и тот положил на кофейный столик сверток с темно-синим бантом. — Вернее, рукопись. Она еще не появилась в печати. — Что же в ней? — спросила Аннерозе. — Официальная биография Райнхарда. «Сборник анекдотов и небылиц», — как отрекомендовал книгу Миттермайер. После инфаркта тот стал забывчив и грубоват в формулировках, но Хильда все еще держала его рядом с собой, потому что так было спокойнее. — Спасибо. Аннерозе развязала бант. Погладила тонкими бледными пальчиками первую страницу. — Александр Зигфрид взял с собой на учения электронную копию, — добавила Хильда. — Думаю, он захочет спросить у тебя об отце. На форзаце будущей книги будет портрет. Парадный, в полный рост. Хильда только спустя многие годы поняла, насколько же именно на этом портрете Райнхард был похож на старшую сестру. Печаль и скука, скука и печаль. И золотые локоны ниже плеч. Болезнь милостиво избавила его от жизни в мире, который окончательно ему разонравился. Алек вернулся домой и привез с собой солнце. — Какой высокий ты стал… Аннерозе обняла его и поцеловала в лоб. Впервые для этого ей пришлось тянуться. В пятнадцать мальчик пошел в рост, и за год вытянулся так, что стал теперь выше Райнхарда. — Я так рад, что вы приехали, — улыбнулся тот. — Идемте, я подарок вам привез. — Со сборов? — Нет, — тот смутился. — На полигоне вряд ли найдешь что-то в подарок. Это из академии. Это был снежный шар, какие делают в бывшем Альянсе, только вместо классического рождественского домика внутри находилась фигурка военного в имперской форме старого образца. Волосы у фигурки были рыжие. Аннерозе встряхнула шар, и снежинки поплыли по кругу, потом осели у рыжего офицера на плечах. — Благодарю тебя, — сказала она племяннику. — Я… читал книгу в дороге… — начал он. — Биография отца. Вы, верно, уже слышали. Она кивнула, попросила продолжать. Сама смогла дочитать только до Вермилиона, дальше показалось… показалось, что не будет там никакого дальше. — Я хотел спросить, — Алек нахмурился и замолчал. — Вы ведь последняя, может, кто об этом знает… Адмирал Кирхайс… Ах, вот оно что… В книге про отца Александра Зигфрида больше всех заинтересовал человек, в честь которого его назвали… — Я так часто слышал, что будь он жив… В книге Зигфрида выписали с любовью и благоговением, как мастера в стародавние времена на Терре выписывали святых на стенах храмов. Будь Аннерозе моложе, влюбилась бы в этот прекрасный светлый образ. — Твой отец всегда шел путем, который выбирал себе сам, — покачала она головой. — Будь адмирал Кирхайс жив или не существуй он никогда вовсе, это ничего не изменило бы. Ей не нравилось, что из Зигфрида делали икону. Знала, что тому уже точно не больно и не стыдно, но все же не могла похоронить образ тот общительного соседского мальчика, что приходил к ним на чай, и заменить его на сияющего молодого военного, идущего ради Райнхарда в самую гущу сражения. Делал ли он это потому что сам хотел — или потому что дал клятву соседской девочке в двенадцать лет, да так и не смог ее потом нарушить? — Он любил вас? — Алек смущенно покраснел. — Я не знаю, — улыбнулась Аннерозе. — Он никогда мне этого не говорил. — Но все говорят… — Это не делает это правдой, — она снова встряхнула шар, и на этот раз военного еще сильнее замело снегом. — Впрочем, за себя я могу сказать, что никогда его не любила. Она не могла уехать, не попрощавшись с Хильдегарде, а та не могла отпустить ее, не заставив повидать Райнхарда. Они встретились в крипте, Аннерозе принесла с собой белые розы. — Порой мне кажется, ты избегаешь этого места, — сказала Хильда. Сама она бездумно водила пальцами по краю мраморной плиты, и это были до того привычные движения, что даже у Аннерозе защемило сердце. — Ты знаешь. — Она вздохнула. Разложила цветы у ног плачущего ангела. — Он хотел бы лежать не здесь. — Кирхайс мертв, а я жива, — ответила Хильдегарде. — Живые важнее. Он нужен мне на Феззане. Аннерозе думала, что Хильда врет себе в этом. Что никто на самом деле ей уже давно не нужен: ни мертвые, ни живые. Но она никогда не сказала бы этого вслух. — Как тебе книга? — Не смогла дочитать… — Я думала… — Хильдегарде хмыкнула и, наконец, отвела взгляд от вырезанного в мраморе профиля. — Думала, отправить к тебе кого-нибудь, попросить записать воспоминания. — Правильно сделала, что не стала, — улыбнулась Аннерозе. — Для официальной биографии мои воспоминания были бы бесполезными. — Ты помнишь его другим, — прозвучало с завистью. Без золотой гривы и без эполет. Замотанного в плед или спящего над тетрадками. Смеющегося, грустящего, мечтающего о будущем… — Я уже и вовсе плохо его помню. Она хотела бы запомнить его ребенком. Или кадетом. Или молодым офицером. Но воспоминания были зыбкими и обманчивыми — как блуждающие огоньки на болотах. — Помнишь, как мы впервые встретились? — Хильдегарде горько усмехнулась. — Мне так хотелось убедить тебя приехать к нему. Он так тебя любил… «Сильнее, чем меня» «Неужели, — подумала Аннерозе. — Еще скажи, что это ради меня он решил завоевать Галактику». — Он любил… не меня, — сказала она. — Тебе ли не знать. За всю свою жизнь он любил только одного человека, и это не ты и не я, Хильда. И не Зигфрид Кирхайс, что бы ни говорили сплетники. Все, что он делал, он делал для себя. «И ты поступаешь так же. Потому-то вы и сошлись так удачно». — Может, ты и права, — проговорила Хильдегарде. — Мне жаль… Аннерозе улыбнулась и взяла ее за руку. — Не думаю, что здесь есть, о чем сожалеть. Никто никогда не спрашивал ее, нужна ли ей завоеванная ради нее Галактика, хочет ли она быть принцессой или женой Зигфрида Кирхайса. Положа руку на сердце, она выдохнула с облегчением, когда тот погиб, так и не потревожив ее своими чувствами. В двенадцать остаться единственной женщиной в семье. И вообще единственной взрослой в семье, состоящей из младенца и алкоголика. Проводить дни за стиркой и готовкой, заботиться о брате, растить сад… Иногда выпроваживать кредиторов. В свои шестнадцать Аннерозе не мечтала ни о чем, кроме покоя. Кто знает, как стареющий кайзер Фридрих разглядел в ней это? Годы с ним были лучшими в ее жизни. — В моем завещании есть пункт, — Хильдегарде посмотрела ей в глаза и болезненно улыбнулась. — Надеюсь, Алек сделает, как велено. Хочу лежать в родной земле, подальше от Феззана. — А Райнхард? — спросила Аннерозе. — Нет. — Что же, — пожала плечами Аннерозе. — Во все времена люди все те же.