Идиот

— Ты идиот. Эти два слова, в целом, весьма ёмко описывают его характер. У всех, конечно, была своя версия Джокера: «настоящий бро», «фанат номер один», «моё истинное вдохновение», «моральная поддержка», «ультра-редкий предмет» (весьма расплывчато, но всё ещё), «почти старший брат»... Но пока ещё он не слышал ничего настолько же точного, как «ты идиот» — наверное, потому что это слова единственного человека который видит именно Рэна Амамию. — Ты слышишь меня? Повторяю, ты грёбаный идиот. — холодный, язвительный тон знакомо режет слух, и Джокер точно знает, что не хочет лишаться привилегии слышать его. — Ты думаешь, твои любимые друзья будут счастливы в этом мире? О да, они будут счастливы — в конце-концов, счастье — это первое, что Маруки пообещал им подарить; счастье, как в видеоигре, в которой игрок ввёл столько чит-кодов, что сама игра уже потеряла смысл. — Ты думаешь, что ты сделаешь их счастливыми, идиот? Слова встают комом в горле, потому что если Рэн их скажет, то рискует получить по лицу ещё раз, а предыдущий удар всё ещё болезненно отзывается в челюсти. Однако он глотает неуверенность и выдаёт тихое, ровное, даже как будто расслабленное: — Ты знаешь, что дело не в них. — вообще-то не совсем правда, но детали он опускает. Ещё один удар. Горо Акечи наверняка ненавидит, что прямо сейчас этот идиот заставляет его терять самообладание настолько, что не остаётся никаких способов коммуникации, кроме пощёчин; однако Рэн считает, что пощёчины, в целом, не ровня человеческой жизни — во всяком случае, одной конкретной человеческой жизни, — так что можно и потерпеть. — Мне так им и передать? «Ваш драгоценный лидер решил сделать из себя полнейшего идиота и принимает решение о ваших жалких жизнях за вас, потому что он, как и тот недотерапевт с комплексом Бога, решил, что его эгоистичное желание видеть вокруг себя жуткие улыбки свихнувшихся от счастья прохожих важнее ваших желаний»? — Ты знаешь, что дело не в улыбках. Дело вообще не в каких-то там прохожих. Мне плевать, улыбаются ли они. Но мне не плевать... Рэн не договаривает, а Горо Акечи замирает, чтобы поднять взгляд на этого идиота, — его идиота, мысленно отмечает Рэн почти мечтательно, — и кажется, что во взгляде бывшего детектива ненависти даже больше, чем раньше, когда он не просто давал пощёчины, а стрелял Джокеру в лоб. — Джокер, — начинает Акечи нараспев, тихо, заискивающе, и его голос сквозит хищной угрозой, — Нет, Амамия-кун. До этого я бил в качестве предупреждения, но если ты скажешь что-то ещё более идиотское, чем раньше, то я действительно выбью тебе зубы. — Всего лишь мои зубы за твою жизнь. — беззаботно отзывается Рэн. — Выгодная сделка. Они молчат несколько секунд, прежде чем Акечи замахивается вновь, и в этот раз Рэн всё-таки уклоняется: уходит в сторону, хватает детектива за запястье, дёргает к себе. — Извини, если сильно дёрнул. — у Джокера тон такой же, как и всегда, негромкий, веселящийся, самоуверенный, он и при смерти вёл бы себя так (да и почему «бы»?). — Я не знал, действительно ли ты выбьешь мне зубы, а Соджиро не понравится кровь на барной стойке. Теперь они лицом к лицу — достаточно близко, чтобы чувствовать, как бы банально это ни было, дыхание друг друга; и гляделки — это тоже соревнование, которое, конечно, не докажет, кто из них прав, но от которого всё равно никто из них не откажется. Горо Акечи — потому что ненавидит проигрывать; Рэн Амамия — потому что любит смотреть ему в глаза. — Ты слишком долго общался с этим доктором. — наконец делает вывод Акечи сухо, утверждающе. Рэн моргает и детективу больше не нужно на него смотреть, детектив уже выиграл; однако Рэн всё ещё держит его за руку и представляет, насколько сильно это раздражает. — Теперь тоже ведёшь себя как полоумный. Ты всерьёз, — он резко повышает голос, — всерьёз вздумал остаться только чтобы меня «спасти»? — Мне жаль, если я тебя разочаровал. — Рэн даже не изображает сожаление, так и не сводя цепкого взгляда с детектива. — В следующий раз ожидай от меня меньшего. Горо Акечи дёргает рукой, надеясь высвободиться — к его сожалению, личных тренировок детектива, судя по всему, всё ещё оказывается недостаточно. А может быть, Рэн Амамия слишком долго и много висел на этой перекладине на чердаке, которая служила турником. Теперь лидер Фантомных Воров стоит спиной к стойке, но он всё ещё удерживает запястье Акечи, и даже успокаивающе поглаживает его пальцами. — Я... Боюсь, что испорчу момент любой шуткой, которую могу сейчас сказать. — сообщает Рэн, не прекращая улыбаться. Его щеки краснеют из-за оставленных пощёчин. Не Акечи возмущаться об отсутствии у кого-то совести, но прямо сейчас очень хочется напомнить Рэну Амамии о том, что у него совести и в помине не водится. — Рэн... Амамия. — Акечи шипит, но это шипение после всего предыдущего и вовсе звучит так, словно он смягчился. — Если ты решишь за меня остаться в этой реальности, то помни, что каждую секунду во время этого решения я мечтал о том, чтобы быть мёртвым, лишь бы не слышать, как лидер Фантомных Воров стремительно теряет остатки своего интеллекта. — Помнится, ты говорил, что я интересный и умный собеседник. — Это было до того, как ты решил, что Маруки держит меня в заложниках, и что меня нужно спасать. Акечи чувствует, как трескается его собеседник ещё раньше, чем сам Рэн это осознаёт: улыбка Джокера трещит по швам, уголки губ опускаются сами, и весёлый взгляд меркнет. Однако парень по инерции продолжает делать вид, что ничего особо и не случилось: — А разве это не так? Взгляд Акечи снова мерцает угрозой — похоже, желание бить по щекам уже исчезло, потому что это всё равно оказалось бесполезно, но ярость никуда не делась. — Нет. Я не просил меня спасать. — в итоге цедит он так, словно говорит в десятый раз — хотя это, наверное, только пятый, может быть — шестой. — Ну, я — идиот, который не хочет, чтобы ты умер, — Рэн ведёт плечами и лишь сильнее сжимает чужое запястье; он впервые отводит свой взгляд, — Так что мне бесполезно это объяснять. — Амамия Рэн... — рычит Акечи, но больше, кроме рычания, ничего не делает: он прекрасно знает, что лидер Фантомных воров и так его понимает, и от этого только чувствует ещё более тяжкое бессилие, потому что когда Рэн Амамия по-идиотски упрям, никакая логика его не берёт. Они молчат какое-то время. Рэн думает о том, что ему, конечно, не плевать на друзей и на их желания; думает о том, что, конечно, ему не всё равно на то, что этот мир будет фальшивкой. Но ещё он думает о том, насколько это важно сейчас — когда Горо Акечи дышит почти ему в лицо, и это, возможно, последний раз, когда он его увидит. И действительно ли не плевать, когда этот ненавидящий взгляд и этот ядовитый тон голоса — то, чему он готов позволить себя убивать раз за разом? — Ты же не всерьёз... — начинает Акечи вновь, но останавливается посреди предложения, когда Рэн вновь тянет его на себя за запястье, и внезапно замирает — замирает, когда их лица слишком близко друг к другу. — Я могу?.. — спрашивает Рэн, глядя на губы Акечи, словно завороженный. Хотя почему словно? — Ты жестокий человек, Рэн Амамия. — цедит Акечи, изо всех сил стараясь не смотреть на губы Рэна. — Ты очень жестоко поступаешь со мной. И с собой. Рэн не отвечает; Акечи не отстраняется. Тогда Рэн наконец отпускает руку детектива и осторожно касается собственными губами его губ. Поцелуй должен быть чувственным, нежным, аккуратным, потому что Рэн словно боится, что Акечи растворится, исчезнет прямо здесь, прямо сейчас; но вместо этого ощущается лишь горечь и сожаление. Акечи ставит руки на барную стойку, по обе стороны от Рэна, и продолжает целовать его — удивительно решительно, настойчиво. Рэну хочется умереть, желательно прямо сейчас — чтобы не было ни разговора ни до, ни после, а только этот момент, в который он точно знает, что именно чувствует Горо Акечи и чего именно он хочет. Чтобы этот поцелуй отпечатался в памяти и был последним воспоминанием Рэна; чтобы не было никаких решений, которые его принуждали делать — хотя бы не тех решений, которые определяли, жив ли человек, ради которого Рэн и без того, кажется, готов пожертвовать целым миром. «Действительно жалкий конец для лидера Фантомных Воров» — отзывается в голове один из бесчетного количества комментариев, которые Акечи отпустил за сегодня. Но сейчас вместо этих комментариев Горо Акечи целует его, оттягивает его губу, и Рэн в ответ осторожно обхватывает лицо Акечи, как раз в тот момент, когда детектив решает прекратить. — Рэн, — выдыхает он, прямо в лицо. Рэн останавливается, позволяет Акечи отстраниться; и сердце сжимается, потому что любые слова, сказанные сейчас, будут резать ещё сильнее — потому что лидер Фантомных Воров теперь точно знает, что Горо Акечи точно так же не хочет, чтобы завтрашний день наступал. — Завтра, — Акечи продолжает после паузы, так и не поднимая ресниц; и его голос тихий, твёрдый, холодный, — я иду убивать этого недотерапевта-недобога. И если тебя не будет там со мной — то надеюсь, что сегодня последний раз, когда я тебя вижу. В целом, можно было сократить время и не говорить всё это — просто ещё раз пристрелить Рэна, чтобы не мучился. Эффект был бы такой же. За слабой, но уже насмешливой улыбкой Джокера столько вины, которую чувствует Амамия Рэн, только сказать не может. Потому что там, где Горо Акечи давит привязанность чёрной маской, Рэн Амамия давит сожаления самоуверенной ухмылкой шута. Но когда детектив разворачивается, чтобы уйти, и тянется к шарфу, чтобы затянуть его на шее, у Джокера вырывается: — Мне жаль. Потому что знает, что простить он всё равно не сможет. И затем: — Я тебя люблю. Горо Акечи даже не фыркает презрительно. Он, ожидаемо, оказывается достаточно жестоким (или достаточно милосердным) человеком, чтобы не сказать ни слова в ответ и выйти из кофейни. Колокольчик на двери знаменует последний раз, когда Амамия Рэн видит настоящего Горо Акечи. И даже не прощается с ним.