Необузданные мечтания

Этот мир был лишь одним из многих. Одним из многих, таких сотни, если не тысячи, но баланс в нём был великолепен. Полгода назад, когда Осаму только начал видеть реальность, его мир показался до неимоверного смешным. Тут светлый, позитивный со всех сторон, Ацуши будет отчаянно верить в свою тьму, в своего Зверя, а непроглядно-тёмная душа Акутагавы найдёт отзыв в Детективном Агентстве. Подле Оды. До чего же иронично: ещё полгода назад Дазай бы посмеялся в лицо каждому, кто посмел бы подпустить к себе мысль о их возможной дружбе. Он бы посмеялся и пристрелил неугодного за такую ересь, ведь эта дружба до жути глупа и бессмысленна, она не имеет никакой основы, а почва под ней залита кровью, разделяющей их. Потом, скорее всего, он поделился бы с Чуей и тот уже действовал бы по своему усмотрению. Накахара бы тихо посмеялся, сказав что-то по типу «клевета на босса – одно из грешнейших преступлений Порта» и размазал бы шавку гравитацией. И шатен не поставил бы этот поступок ни во что. Он бы поиграл в ненависть, сказав что-то по типу «пёсик защищает хозяина?» и состроил бы глупую жалостливую рожицу. Но сейчас, понимая как беден он реальный, мафиози способен только хмыкнуть с пустым взглядом и выйти подышать, оставляя на шляпе удивлённого напарника лёгкий поцелуй. А потом он бы закурил. Реальный Осаму бы не понял его наслаждения и точно сказал бы что-то по типу: «Мафия оставила в тебе такой отпечаток? Как думаешь, я бы тоже потерял смысл?» – но не вспомнил бы про Сакуноске, хотя имел его ввиду. А Дазай ответил бы что-то по типу: «Это расслабляет, что бы ты не думал» и был бы прав. Расслабляет неимоверно, хотя сейчас от подобных мыслей вкус табака лишь неприятно горчил во рту, не принося никакого удовольствия. Сзади аккуратно прижались, обвивая талию руками: в этом мире они были вместе и кареглазый в тот миг лишь с наслаждением подумал о том, что он выиграл в, несомненно, бесконечной схватке миров. У него было всё, что только мог пожелать он реальный: связи с людьми. Связи испорченные, в силу работы, гнилые и сомнительно-надёжные, но проверенные временем, потом, слезами и реками крови. В этом мире у него не было Оды, но был Чуя. Чуя в постели, Чуя в объятиях, Чуя на миссиях, Чуя дома и в кабинете, Чуя всегда и везде. Их связь не была любовью, но была много глубже и поэтичней, уверенной и всегда интересной. В их связи редкостью была нежность, но забота отображалась в каждой мелочи, обнимая своим теплом. — Мне стоит волноваться? Крепкие руки нервно сминали чужую белую рубашку, выдавая нескрываемое волнение. В реальном же мире такое могло случиться только в пыточной. Портовый Дазай выиграл в который раз. — Я ещё не решил. – и тихий вздох, сопровождающийся серым густым дымом. Конечно же он решил. Решил что этот мир поразительно идеален в своей исключительности, а следовательно: разрушать его нельзя. В этом мире Ода жив и пишет романы. В этом мире Чуя каждое утро искренне улыбается ему перед работой во время чистки зубов. В этом мире у Рюноске есть цель и возможность развития дальше за его никому не нужное признание. В этом мире Ацуши нашёл утешение в Кёке и точно уверен в своих убеждениях. Этот мир восхитителен, как для людей их профессии, а сам Осаму в этом мире не знает горечи утраты, по крайней мере – не такой глобальной. Тут его целовали, любили, подчинялись, уважали, заботились и сопереживали. Тут и он целовал, любил, местами подчинялся, уважал, заботился и сопереживал. — Не ври мне хотя бы сейчас. И единственное, что он может себе позволить – тихий, почти неслышный, смех и нервная затяжка. Осаму не может не врать и само осознание этого бьёт по самолюбию железной булавой. Они обещали друг другу ничего не скрывать и кто он такой, чтобы посметь нарушить обещание, оправдываясь Вселенской несправедливостью? — Я не могу, Чиби. Ещё одна затяжка. Хватка на рубашке ослабевает, а вскоре, – после долгой паузы, – руки и вовсе исчезают с чужого торса. Огневласый обходит партнёра, останавливаясь на поразительно далёкой дистанции и требовательно отнимает сигару, чертыхаясь от того, что Дазай опять курит свои идиотские горькие. — Это угрожает твоей жизни? И это звучит издевательски. Глупый, глупый, эгоистичный Портовый Пёс. Реальный Осаму избил бы его на месте, с ненавистью глядя на того, кто собирался лишить их единственного более-менее счастливого существования. Он должен был защищать этот мир, а он.. Собирается отдать его в руки двух, таких же глупых как он сам, незрелых юношей, что находят утешение в сомнительных связях с людьми. Как и он сам. Как и Чуя. Как и Ода. Как и все люди их профессии. В ответ Накахара слышит лишь молчание. — Чёрт, Осаму. — Не беспокойся. Шатен отталкивается от ограждения балкона и быстрым шагом удаляется в кабинет, пытаясь сдержать подступающую истерику – перестать подавлять себя он начал недавно, около месяца назад, когда понял что напоследок хотел бы ощутить эмоции в полном их проявлении. О чём огневласый, естественно, не знал. Поэтому уже через час кареглазый ломается, не умея пока обращаться с чувствами как надо и держать их в узде, не зарывая окончательно прямо под корень своей личности. И из-за обрывочных рассказов о антиутопической реальности они будут гнать домой, а мафиози на месте водителя будет громко и грязно ругаться на Вселенский устрой; маты будут сыпаться жёстким крупным градом, оставляя следы на коробке передач и вмятины на кожаной оббивке руля; гнев не будет сменён на милость, поэтому по приходу домой на Боссе не оставят живого места, оставляя либо синяк, либо укус, либо засос. В такие моменты Дазай больше всего на свете желает ощутить себя живым, и Накахара отдаёт ему всё, что может, чувствуя себя слишком живым. Они срываются прямо с порога на кровать и мысли их занимают только две вещи: сбитое от истерики дыхание одного и жестокое желание другого – выжать, вытеснить, выдавить из партнёра все негативные эмоции. Они практически молча выпускают пар, имея ввиду громкие крики и мольбы. И лишь после успокоения в чужой близости мужчины готовы говорить: сейчас жизнь кажется коротким мигом оргазма и это даёт неисчерпаемый ресурс для принятия нездравых решений в этом, – самом здравом из всех, – мире. Они устало падают на жёсткую кровать и, пытаясь отдышаться, шепчут слова о привязанности. Это всё очень сумбурно и странно, но не менее странно, чем этот мир. — Ты с ним ещё не разговаривал? Конкретный вопрос, заданый полу-шёпотом, пронзает тишину. — Нет. Пока что это будет.. — Слишком тяжело? Аккуратный, до боли робкий кивок разрезает неподвижное пространство. Конечно, как он мог забыть. Этот Чиби всё ещё читает его мысли. Наверное поэтому Чуя поднимается на локти и нависает над напарником, медленно целуя его в сухие губы. Четыре года – по словам Осаму. Что ж, за это время они успеют найти решение. На следующий день Тигр поддаётся ещё опаснейшим тренировкам от гравиокинезика, ведь глупый малец даже не способен контролировать собственную способность – как же он будет защищать мир, который его Босс так трепетно вверил в его, пока ещё до абсурдного слабые, руки? Накахара не спал всю ночь, задавал сам себе бесчисленное количество вопросов, перебирал чужие руки и опускался до жизненно-необходимых сейчас поцелуев. Он так и не нашёл решения всего за одну ночь, – что было вполне ожидаемо, – но пришёл к одному единственному выводу: смерть Дазая должна подобраться к нему быстро и незаметно, во сне или во время секса. Но спустя годы он так и не решается. Мягкое доверие, окутывающее его постоянно, стоит ему только пройтись возле шатена, попросту не оставляет выхода. Не только ведь Чуя отдаёт этому миру всего себя. Они доверяют, любят, да, они любят, любят бесконечно и обречённо, сталкиваясь зубами и бёдрами, сжимая чужие запястья до синяков, оставляя на оголённых шеях болезненные укусы, терзая собственные души и залечивая раны, нанесённые внешним миром. Они любят нескончаемо, и лишь по этой причине рука огневласого постоянно вздрагивает, стоит ей только занестись для решающего удара во время чужого оргазма или беспокойного сна. Они любят слишком, во всех отношениях, но выглядит это слишком утопически. Именно поэтому, спустя четыре года метаний, по приходу домой гравиокинезик зажимает рот напрягшейся ладонью и, не в силах отвести взгляд, тупо пялится, тонет в чужих карих, опустошённых, но таких уверенных глазах. Он уже всё решил. Дальше идёт смутное выкладывание плана, Осаму говорит, что не расскажет ученикам о нём и его знаниях, шепчет слова о любви и прижимает к себе так сильно, как позволяет доверие. Они не плачут: все слёзы давно выплаканы, а крики выпущены, но они отчаянно целуются, желая слиться в одно целое и избежать Вселенского закона о трёх людях. Это кажется им возможным, когда сладострастные волны наслаждения окутывают со всех сторон, словно опуская в пучину ощущения собственного превосходства над этим миром. Накахару запирают за тремя крепчайшими замками, а края бронеплёнки на окнах, давно припаяные к металлу, ещё раз перепроверяют и уходят, оставляя за собой только лишь память. Конечно же он может выбраться. Конечно же он этого не делает. В этот день его советник не выходит на работу и Дазай ждёт Рюноске молча. Он уже не плачет и не наносит себе вред, он перерос это около года назад, когда Чуя вынужден был связывать партнёра каждый раз как оставлял его без присмотра. Шатен же только принимал чужие опасения и постепенно начинал отходить от плохих привычек. Связывать его перестали семь месяцев назад. Разговор с Одасаку проходит мирно. Вот он: живой, говорящий, а главное – подающий надежды, сидит возле лучшего друга в реальности, что в этом мире приходится ему никем. Они говорят быстро, у Оды ощутимо заканчивается терпение и мафиози уходит, попросив лишь не осквернять это место. Тошно думать, что детектив вполне мог бы избавиться от главного врага, не будь его неудавшийся друг так предан принципам. Ещё тяжелее думать о том, что его видят врагом, ужасающим боссом Портовой Мафии. Кем угодно, но только не приятелем, не говоря уже о друге. Когда же он и его воспитанники уже стоят на крыше, на секунду проскакивает мысль сбежать и сослаться на то, что радости в его жизни мало, а нет ничего радостнее воссоединения брата с сестрой. Но за эту же секунду мысль исчезает: дома его за это убьют. Огневласый ни разу не усомнился в его выборе и предать его, почти что слепую, веру в чужую правоту было бы грешнейшим поступком в его жизни. Поэтому Портовый Дазай разворачивается спиной к своему концу и прикрывает глаза, чувствуя взор знакомых и, до хруста льда под кожей, родных, глубоких глаз. Он не уверен, что его напарник мог бы выбраться, разве что использовал Смутную печаль, отдавая контроль Арахабаки, но уверен что, в случае чего, правительство найдёт способ с ним справится, поэтому не раскрывает глаз, вновь вверяя ветру своё тело. Звонок Анго был последним пунктом пятого этапа плана и, уже долетая до первого этажа, Осаму очищается в понимании, что с помощью правительства его ученики, – естественно под руководством Чуи, – выйдут на Фёдора. Тёмно-рубиновые глаза удовлетворённо поблёскивают в свете окон Порта.