Молчание

Мария расхаживала по своим покоям с гребнем в руке. Сейчас его идея сделать в потолке ее комнаты отверстие, через которое можно смотреть и слушать, казалась его преосвященству особенно прекрасной. Стены обтянуты черным бархатом, но верх по его, Ришелье, настоянию был из темной материи, условно говоря, кружева. Это, понятное дело, не совсем верно так называть эту ткань, племянница часто говорила ему, как это называется, и как назло тут его сверхъестественная память все время подводила. Может пыталась его оградить от совершенно не нужной и не употребимой в жизни информации, может старость. Ему, видит Бог, всё равно, только бы из важного ничего не забывать, а то хорошо он предстанет перед своими врагами, самое главное позабывший. А не помня название какой-то материи кардинал отлично переживет, тем более Мари Мадлен все прекрасно знает и, в случае чего, поможет, ей все эти ткани в радость. Что на самом деле очень странно. Она носит наряды из одинаковых простых материалов одного и того же цвета — черного. Это не портит ее, нет-нет, совсем нет, но просто это очень странно с каким маниакальным интересом она рассматривает ткани, наизусть помнит и определяет их, при том моментально. Мария грациозно разворачивается и шагает в другую сторону комнаты. Гребень не забывает прохаживаться по каштановым волосам, кудрями спадающими на плечи и струящимся к поясу. Ночная сорочка была очень проста, в отличии от остальной одежды белая. Арман с удивлением замечал, что белый ей больше идёт или хотя бы придает здоровый цвет лица. Самый большой его страх состоял в том, что Мари станет такой же слабой, как он. Тогда получится, что она отдала свои лучшие годы ему, старику, ничего не получив взамен. А так нельзя, чтобы произошло… Ей нужно найти красивого мужчину, которого она полюбит. А он… Он должен пережить это. В конце концов, эта девочка — не просто девочка. Она — его племянница, не просто дочь его сестры, не Николь, а Франсуазы. Мари Мадлен должна быть счастлива и весела, а не хоронить свою молодость и лучшие годы рядом с ним. Так глупо… На старости лет влюбиться в такую юную, чистую и невинную. Слава Богу, пока она ничего не подозревает… Сегодня она беззаботна, а завтра, узнай она о его чувстве… Это будет ужасно… Мария — добрая, слишком добрая девушка, лучше бы ей вообще жить не здесь, а где-нибудь загородном поместье среди цветов и яблоневых садов, куда никогда не проберутся змеи. А если и проберутся то он их прогонит и раздавит. Но здесь в Лувре при дворе никогда нельзя, просто невозможно быть уверенным, что прямо рядом с тобой не лежит какая-нибудь гадина ползучая и не готовится укусить тебя или же твоих близких. Его враги знают, что ему не страшна темница, пусть отправляют, он и в тюремной камере будет бороться за Францию и ее свободу от тирании Испании. Право же в этой стране осталось совсем немного честных людей. Иногда он не понимает зачем им эта Испания понадобилась? Это было ещё до появления при дворе королевы Анны Австрийской, а Мария Медичи родом из Флоренции, то есть итальянка, значит самое логичное для нее будет поддерживать государство, к которому она сейчас принадлежит, не ее же маленькому, никчёмному герцогству отдавать власть над такой державой?! Его могут убить, но ничего, он не боится смерти, даже может быть это будет для него облегчением. Ведь разве не приятно забыться крепким сном и больше не проснуться? Но пусть они оставят в покое Марию, она ничего им, да, и, он уверен, никому на свете, дурного не сделала! Будто соглашаясь с его догадкой, племянница крутанулась вокруг своей оси с выражением лица, такого детского и беспечного… У Ришелье защемило сердце. Мог ли он когда-то, хорошо, не в юности, а очень, очень давно, в далёком детстве быть таким? Он не помнил. Значит и не был. Он не создан таким. Может это и смешно, но он даже себя, который был ребенком корпел над книгами, пока лежал в постели видел будущим кардиналом Ришелье и первым министром короля Людовика XIII Справедливого и ни кем другим. А Мария — просто Мария. Она умна и образована, хотя и без какой-либо системы, он много раз пытался ее найти и каждый раз терпел неудачу. Таким образом ненавидя необъяснимое он пришел к выводу, что ее и правда нет. Мари Мадлен, наверное, много читала, особенно, когда погибла ее мать. Он тоже скорбел по Франсуазе, общее горе должно было их сблизить, ещё пока она была маленькой девочкой, но он был занят, ему даже в голову не пришло позаботиться о совсем малютке тогда, дочке любимой сестры, глупо все это. А теперь, когда ребенок стал юной девушкой, цветущей розой, такие предназначаются отважным рыцарем, они те прекрасные принцессы, чьи сердца нельзя разбивать, если ты не конченный мерзавец, по которому плачет Ад и в один прекрасный день его туда утащат черти и с особым удовольствием, нет, лучше наслаждением, бросят в котел вариться до конца света. А Арман же даже не дракон, он — точно не тот человек, о котором напишут в сказке. Эти выдуманные истории должны развлекать, а вряд ли можно найти человека, которого развлечешь интригами, нескончаемыми смертями и безответной любовью. Разве что госпожу де Шеврез, но у нее особый вкус, судя по сарабанде, очень извращённый. Может он идеализирует Мари Мадлен, может и так, но… Но как тогда иначе ему объяснят поступок этой скромницы, в тот день, когда та же самая Шевретта выдумала это глупое занятие — игру в поцелуи. Тогда она переборов стыд поступила храбро и отважно, все ее осудили, а он стал с этого момента ею восхищаться. Она, это дитя, решила спасти его, коварного интригана. Потом от своих шпионок он узнал, какой замысел придумали мерзкая испанка и не менее мерзкая тогда коннетабльша, а сейчас герцогиня с целью его устранить. Маленькая, храбрая женщина… И в этот же день он в нее влюбился. А позже он узнал о ее верности мужу, даже после смерти, но он точно знал, что между ними ничего не было и просто не могло у неё быть чувств к нему, этому волосатому… — Я решила постричься в монахини, дядюшка.— она присела в реверансе. Для последнего выхода в свет она выбрала чёрное платье с юбкой с многочисленными оборками и поясом, вернее на самом деле он не использовался по назначению, но факт его присутствия невозможно отменить. Верх был абсолютно закрыт без какого-либо декольте, но с вышитыми цветами. Он запоминал это так тщательно, так как думал, что это последний раз, когда он ее видит. Но он попытался сделать последнюю попытку: — Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно рядом со мной. Она окинула его долгим взглядом. Обернулась осмотрелась вокруг себя, словно не помня как тут оказалась. — Я останусь. Спасибо… дядя. Она произносила эти слова так печально и с таким глубоким вздохом… Он не должен был тогда просить ее остаться. Теперь она, наверняка, несчастна… Мария встала перед зеркалом. Прикрыв глаза она тихо нараспев произнесла: — Арман-Жан дю Плесси. И было в этих словах что-то такое, что уверило его: зря он молчал. Молчание его подвело.