1
доверие зарождается ещё до первой полноценной весны. чтобы обрести полноценность она хотя бы должна начинаться с марта, а не середины апреля. она хотя бы обязана не разделяться наполовину, в поисках того, кто сможет заполнить эту пустоту собой. потому что уже к середине весны ты понимаешь, что этой пустоты нет вообще и быть не может — потому, вероятно, зовёшь кого-то ровно посередине весны на поиски чего-нибудь похожего на дверь, ведущей в это пространство. дверь оказывается даже не окном. если она и есть, то за ней скрывается что-то кардинально-отличительное от привычного насущного. там, казалось, скрывается целый мир, если бы он мог уместиться в одних представлениях о совместной жизни с кем-то. это не мираж и не декорация, собранная из обрывков снов и случайных видений, но и не сон наяву. приходится принимать эту дверь за лестницу, ведущую к новому. хочется принимать новое, ведущее к другому человеку. даже если вам просто удобно снимать квартиру вдвоём и делить на двоих покупки, завтраки и оплату за жильё. всё равно кажется, будто от чужой души ты получил новое дыхание, свежий глоток чего бы то ни было и даже в чём-то новое тело. впрочем, всё относительно и будто ничего и не менялось. только приходилось думать о ком-то. о себе даже не пытался заботиться, а здесь нужно хотя бы уёбком полным не показаться. поэтому изначально курсед принимает загадочную позицию при самом первом съезде в одну точку на неопределённое время. отмахивается каким-то понятием про «интересный опыт», делая сложное выражение лица. и улыбается. словом, просто доносит свою цену до сожителя. и кто бы знал, что «бесценно» определяется практически в «бесплатно», только выходит в полцены. особенно во время первых случайных встреч на кухне и в зале, когда обе стороны сначала завлекают друг друга сладкими словечками, после чего выясняется, насколько каждый из них совершенно не готов оказаться в объятиях другого. тогда происходит что-то альтернативное — формирование общей привычки. заложенное начало оказывается не самым гладким и красивым из всего, что можно выделить из процесса совместного существования и обстановки квартиры. — пососать одноразку ты всегда успеешь, а вот сижки это нью левел. — как-то так было сказано курседом, когда серёжа вообще был не на том сосредоточен. взглядом, а соответственно и мозгами, улавливал прожжённую дырку в диване. и слишком бодрые слова в сравнении с ситуацией. — та эта хуйня до нас тут была, клянусь. кир удивительно отличился своей наблюдательностью. но это если взгляд акумы только бы слепой не заметил. — слово «пососать» от тебя звучит неудивительно, — поэтому и вопросов не возникает никаких, только вот претензия одна. не смертельная совершенно, но понятная, — только в следующий раз соси на балконе. и перейти на новый уровень не составляет никакого труда. наименовать что-то обычное ещё большей банальностью уже было просто невозможно. поэтому понятие «уровня» подменяется на пасхалку в любимой игре. игру, про которую хочется знать больше остальных, превосходить кого-то, кто даже с тобой не соревнуется. больше всего хотелось беречь то, что было вложено в это предложение. изначально это было желание не вызывать другу у друга поначалу раздражения лишней ходьбой по квартире и занятой ванной. последнее в особенности для курседа, который, как иногда казалось, и спит в тёплой ванне с пенкой. в то время у акумы пена могла идти только изо рта из-за внезапного желания помыться и отсутствия реализации незамысловатого процесса в кратчайшие сроки. затем приобретается новый смысл, состоящий из мыслей о том, как бы изгнать призрачность из каждой души или хотя бы обменять её на настоящего живого собеседника. цена определилась сигаретой. стоимость подкрепилась согласием. финальный момент неизбежен и восхитителен, когда возвращается обособленная возможность не спать по ночам, чтобы долго сомневаться, но в конечном итоге всё-таки написать в телеграм предложение встретиться в одной из комнат и покурить в открытое окно. чаще всего курсед пускал к себе, вынуждая стучаться как и в личку, так и в дверь комнаты. это не усложняло, просто напоминало, что есть кто-то, кому становится не всё равно. только становление происходило с какого-то неуловимого нуля, скрытого, опять же, за какой-то дверью и пачкой сигарет. дверь остаётся дверью, а сигареты принимают любую удобную форму: отмычку, ключ, хорошее настроение, душевные разговоры, пластырь на рану, успокоительное. иногда попадались и слёзы, которые мечтали остаться незамеченными, но надеялись, видимо, стать ступенькой той лестницы, что спустит их туда, где расцветала серая надежда на продолжение. и всегда было немного стыдно за них, хотя и непонятно отчего. да и курседу часто не хотелось покидать пределы своей комнаты, поэтому и окно открывал-закрывал серёжа. потом они менялись состояниями и ролями. но какое не было бы паршивое настроение каждый раз, оно всё же не стало бы хуже от внезапной смены голоса в голове на голос рядом, который пытался упорядочить весь беспорядок и за десять минут расставить всё по местам. десяти минут никогда недостаточно, окно зачастую закрывалось, а они искали успокоения на краю кроватей. хватало пару тяжёлых вдохов, одно выбранное состояние и два-три предложения о сложной жизни. потом наступало блаженное забытьё, и внутри становилось очень тихо. наверное, проветривание комнаты шло на пользу не только в плане безмятежности мыслей, а и в плане здоровья, пусть даже и совсем не вяжется с теми пачками, что покоятся по разным углам. оказывается, что полным уёбком курседа и не считают в этой квартире, в своей комнате тоже. и только чужая комната выслушивает и пытается принять, где-то далеко внутри составляя себе какой-то психологический портрет. из психологического только болячки с головой, которые не выделяют их из всех, а из портрета глубокие карие глаза и вечно заёбанный вид.2
про доверие идёт речь уже на балконе. проскакивает где-то там далеко от лишних мыслей, а затем идёт подальше отсюда. ему есть где затеряться и есть у чего остановиться. но смысл и в том и другом — в чистоте и яркости восприятия. ливень в прямом смысле можно потрогать рукой и притянуть к себе, чтобы только никто не заявил про яркость. вместо свежести проступает усталость во всех аспектах. хочется размазаться по стене или растечься по незастеклённому балкону. не позволяет только серёжа. заставляет бодриться и остаётся рядом. самому бы не расплыться и не слечь с соплями, поэтому приносит зажигалку для «погреться». вслед появляются сигареты для «утешить». и последнее характерно для обоих. да и первое не присуще кому-то одному. утягивают, кстати, тоже серёжу. и растечься пытается именно он, но не в какие-то там сопли, а мечтает слиться с новоиспечёнными лужами, которые будут сохнуть ещё пару дней. здесь не слишком солнечно, не слишком жарко, но зачастую просто душно. за день не хватит сил высохнуть всем лужам и продолжить круговорот воды. акума самым честным способом готов растечься по соседним рукам, что вертят зажигалку. рассматривают её с удовольствием, щупают, обводят пальцами. каждый раз разным, чтобы и в темноте гарантированно узнать свою. так курсед водит только по рукам, что изучают пачку сигарет. они не знают сколько там, пока не откроют. для этого задействуются ещё глаза, а кир умеет определять по весу. что-то лёгкое, отдающее пустотой, ценится больше всего. привносит краски, выцеловывает и вылизывает изнутри, оставляя по себе выцвевшее воспоминание. отмахивается от сравнений, потому что обходится без вылизываний и прочих сомнительных прикосновений. одних рук достаточно, чтобы заменить каждое из сокровенных действий. серёжа же испытывает интерес не столько к сигаретам и зажигалке, сколько к человеческим ладоням. они не всегда тёплые, зачастую холодные. не ледяные, как у него самого, а просто холодные. но в них всегда что-то согревается и успокаивается. зачастую поглаживанием по волосам, для которого и сил особо-то не надо. успокаивается. наверное, из-за этого холодные перескакивают на этап ледяных. но акума продолжает прижиматься даже после того, как ливень усиливается. даже после того, как курсед изрекает что-то по типу: «успокаивает пиздец». спокойно могло быть только внутри квартиры, а не когда пересчитываешь сигареты и условно делишь поровну. одна выходит лишней и послужит одним из тех самых романтичных поводов поменьше пиздеть и побольше касаться руками, передавая её как самое сокровенное в том самом моменте. он будет совсем скоро. и оказывается даже ближе курседа, когда он сам предлагает разделить одну. сегодняшнее предложение чем-то похоже на обмен болью. никуда она не выпадет с этого круга, но и больше её не станет. но следует отказ. боль остаётся по своим телам, грустит и печалится, что не отыскивает нового воображаемого сосуда. — балкон падает. — задумчиво выдаёт акума, пока прячет руки в мешковатом худи, а ртом успевает словить капли дождя. волосы в секунду становятся влажными, а на третьей сдаются и принимают погодное явление за случайное мытьё головы. и всё ради одного умозаключения, ради которого приходится ещё и вверх посмотреть. курсед не упрямится, старается воспринимать всю информацию всерьёз, но отвечать не намеревается. легче просто притянуть серёжу к себе за толстовку. достаточно даже случайного касания, чтобы заставить акуму обернуться, но это ещё не обещает полного успокоения. кир не держится подальше, не отдаляется и не приближает к нему руки. может снова нервно вертеть зажигалку или устроить переезд пачке сигарет из кармана штанов в другой карман. во второй они, кстати, и не влезают идеально, но вписываются неплохо. — в руки холодно? — и сам знает, что обоим холодно. а курсед ещё и в футболке вышел, только дрожит почему-то меньше. про себя не выдаёт ни слова. только шорохи. их слишком много и не один не смеет тревожить акуму. можно лишь ожидать пока серёжа насмотрится на что-то, чего скоро не будет, а затем вновь появится, но будет уже не тем. — согреть тебя? первое, что смогло отвлечь. и вторая мысль, что смогла уже сама по себе обеспечить теплом. сколько ещё можно в мыслях пытаться высчитать сигареты ради простого предложения покурить? оно созревало, оспаривалось и утихало. никто не собирался ждать десять дней ради повторного или повторять ещё одну попытку через определённое время. нужно было усыпать просьбами и примерять на себе зависимость. — согрей меня. и это значит не «как сможешь», а «как ты умеешь». акцент при этом упадёт не на сигареты, а на собеседника. они уже расслабились настолько, насколько позволяла погода. нравилось удерживать напряжение, внося коррективы во что-то здоровое. и это значит, что кто-то простынет. это подло, но по-другому и быть не может. подло всматриваться в глаза, которые хотят всматриваться в тебя, а ты только и думаешь как бы вам завязать разговор. в один момент кажется, что всё их общение завязывается только на таких разговорах, выталкивая что-то там про «особенные моменты». но кир попытается изо всех сил придержать при себе весь набор на непродолжительное время, которое они должны были скоротать, поглядывая на закат и наигранно вздыхая. могло бы превратить в невероятное наслаждение, что стекало бы, но всё равно осталось песком в горле. и только эта погода растворяет в себе, вытягивает последние силы и весь накопившийся песок превращает в какую-нибудь болячку. можно и поставить на то, что она может быть связана с головой и не выражаться простудой, только вот перенесётся не так легко, как хотелось бы. не переродит, но даст ощущение, что ты жив. и не ложным ощущением будет только тепло. вместо летней жары курсед поселит прохладу. сейчас это происходит само по себе. вместо ожиданий серёжа задаривает сам, пусть сам и просил. практически выхватывает пачку, даже не рассматривая устрашающие предупреждения, с которых они любят постебаться, раздаёт им по сигарете. один — не один. два — реально две. одна — зажигалка и эмоция на двоих. ливень стихает и появляется чувство лёгкости. стоит только выдать заинтересованность в хорошей погоде — курседа обдаёт ветреностью. мыслей, действий и дуновением ветра. хочется подставиться, показывая насколько доверительными могут быть отношения. но вместо этого он делает шаг назад, пока серёжа снова заинтересованно поворачивается к нему спиной, возвращаясь на исходную. поближе к дождю. подальше от затишья перед бурей и умений согревать даже тогда, когда не просят. но только просьбы и создают ту самую бурю, от которой так хочется сбежать.3
уровень доверия поднимается до неопознанной метки. тогда, когда уже можно без стеснения подзывать к себе, доверять рыться в своём рюкзаке и отыскивать любимые сигареты. серёжа на названия вообще не реагирует, только цвета пачек запоминает: сегодня что-то красное и посредине бесполезное предупреждение о вреде курения. и это только один цвет, самый частый и привлекательный. а надпись всегда меняется, но статистику никто не составляет. не до этого как-то вечно. только по задумке скоро можно будет пачки на стенку клеить, а там и до подсчётов недалеко. везде так светло, и шторы спасением не становятся. всё задёрнуто плотно, даже последний луч надежды на лучшее будущее опускается куда-то на пол. кир демонстративно топчется на нём, отогревая частичку своей человечности, что может характеризоваться холодными ногами. руки тоже страдают. так холодно хватают, притягивают к себе и выискивают свою пачку сижек. карманов у серёжи нет нигде, абсолютно и бесспорно. свитшот не блещет практичностью и может прикрывать только лишние кости, но не настолько как у курседа, что прикрывает наступившую осень. наверное, наступить она пытается конкретно на него и весит под центнер. у кира костей побольше, даже если одинаково, и переломать каждую легко, но только душа останется под семью замками. не доберёшься к ней даже с благими намерениями, пусть и можно легонько пнуть под рёбра, чтобы парень посыпался несколькими минутами. но эффективным ответом выступают эти же кости. острые колени и локти, которые доставляют больше боли, нежели любое мнение современного общества. да и до пизды эти все мнения, скатившиеся в одну серую массу, что всё равно остаются на поверхности разноцветного мира. у этих обоих другой мир. свой. без красок, но с апатией. без мнений, но с сигаретами. без остальных, зато с осторожными касаниями. и всё это не приживётся, если захочешь бешенный ритм жизни и высокое место в обществе. достаточно просто пребывать в достатке и держаться вместе, пока кто-то не откинется первым. а у них ещё и свои обещания, какие-то выстроенные принципы и странные объятия. акума же не прячет сигареты в трусы, но курсед проводит его в ванную и сам поторапливается. хотя от спешки отдаёт теплом. а в ванной холодно, только теперь ещё и без света. кромешная темень и холодная рука, оглаживающая всё позволенное: из позволенного у серёжи, как оказывается, футболка под свитшотом. и дураком серёжу назвать нельзя, потому что в квартире действительно холодно. — темноты хоть не боишься? — спешка разнится с интонацией. кир пытается согреть и согреться всеми силами, но от одежды толку больше, чем от таких вопросов. какой же курсед леденящий, когда позволяет услышать точку невозврата — закрывающуюся за ними дверь в ванную. и достаёт же пальцами всюду, куда только может их присунуть. на языке вот только вертятся все извинения за свою проворность, а серёже хотелось бы ашку, но кир переучивает. под себя. воспитывает настоящего дворового ценителя, хотя любимая локация по-прежнему тёплая кровать. нагретая и выгретая, отлёжанная и сохранившая все контуры тела для курседа любимого. и акума где-то там, под боком. только по праздникам. и по выходным. — не боюсь, — отвечает спустя пару мыслей. знает же, что где-то на раковине курсед любит оставлять зажигалку. ещё больше они любят смотреть на то, как догорает спичка, но это слишком затратное дело, — с тобой не страшно. минуту назад было более чем, а сейчас серёжа переобувается в воздухе, соприкасаясь с холодной плиткой босыми ногами. кир просит принять решение самостоятельно. кир просит принять решение самостоятельно по отношению к пачке. это не равняется подумать за обоих, потому что каждый при власти решать что и к чему. хотя, было бы идеально всё чаще сходится во мнениях. это желание не раз выступало просьбой со всеми вытекающими: умоляниями за спиной и перед глазами, проявлением инициативы с целью снова получить что-то взамен. курсед просто показывал очевидное развитие чего-то там за рамками, которые из «пасхалки» переросли в «проходную привычку». просьбой выступал только ответ. такая себе благодарность таким же очевидным. простым и незамысловатым. не финансовым, даже не чем-нибудь, что можно ощутить в руках. в них сейчас только пачка сигарет, вытянутая откуда-то из очередных придумок акумы. зажать их между футболкой и резинкой штанов оказывается самым лучшим решением, но кир всё равно находит. вариантов нет никаких, только быстрые обыски среди рук, оттого и такие горячие. впервые за вечер курсед ощущается не настолько убитым, чтобы зевать на каждом шагу. — с тобой тоже хорошо, — очевидно, что смысл перекрученный, но одинаковый. и посыл не доходит до своего обладателя, скрывается только за неумением правильно ответить, — включить свет тебе? это было бы замечательным глотком воздуха. не свежим, не било бы по щекам и не заставляло бы проснуться. просто вселяло бы какое-то знакомое тепло. тепло от закрытого помещения, тепло от знакомого тела, тепло смягчившегося голоса. акуме привычнее отворачиваться от всего и тупиться в ванну перед собой. садиться на бортик тоже удобно, но сегодня решает, что удержит себя сам. кир определяет судьбу освещения и уже шарит рукой по стенке, отыскивая выключатель. процесс обольстительно затягивается. слышится единственный расслабленный щелчок во всём этом безмерном напряжении. оно пропадает сразу за одним извещением о том, что лампочка перегорела. видимо. зрение само по себе принуждает обостриться и выхватывает из мрака незаметные до сих пор детали: неровный кафель в жёлтых разводах, скол между ванной и стеной и шершавый серый коврик. обман зрения развеивается, стоило только лампочке припоздниться с выстрелом света. всё пропадает и вновь становится тем, чем было минуту назад: тёплыми перекидываниями связно-несвязных фраз о боязнях, планах на будущее и общей тяжести прожитых жизней. среди всего спешит выделиться всё и сразу, но придирчивое самонаблюдение всё же успевает отметить паузу между сказанным и подразумеваемым. это тщательно отполированный непорядок в доверии, который не виден и понятен только одному из. каждому по-разному. но всё лечится, пусть и горячими руками. они успевают с ледяных снова на суматошливые, пока тело и мысли обжигаются друг о друга. с этого момента обещает быть легче, стоит только дотянуться до зажигалки на раковине. расстояние не играет роли, даже нетерпеливые поиски удовольствия тут ни при чём. важен лишь его источник. а он, как не сложно догадаться, находится в лёгких. только почему-то именуется так сложно и отзывается на «акума», когда зовёшь его. а когда зовёт он — приходится ловить себя на том, что ищешь что-то, о чём не оговорено, но появляется в руках само по себе. по привычке. слишком дурной, дурацкой, безобразной и просто ебланской.+1
наивысшая точка сходится в спальне на коленях. акума тянется к запрету на что-то. без разницы что это будет и кому навредит. просто склонность нарушить что угодно. установленное или обусловленное — роли не играет. главное — вот такая тяга. поэтому курсед сразу ставил условие, чтобы курить взатяг. казалось, вырабатывается естественная привычка, а само по себе курение приобрело чрезвычайную смыслосодержащую составляющую. с течением времени увеличивалось количество выкуренных сигарет. их число уже не измерялось, если вообще когда-нибудь пыталось запоминаться. теперь это стало просто как «где бы сигарету достать» — вопрос дня, который не имел смысла обсуждаться даже мысленно. если и что-то могло разбавлять специфический уют, состряпанный за такое время «весна-лето-осень», то исключительно не такая тёплая зима. зимняя сигарета была во сто крат круче летней, потому что ради неё стоило обмораживать пальцы и держать окно открытым. иногда хотелось после очередного визита, именующегося как «покурить в окно с тобой, потому что мне одному так хуёво», подвести какую-то пылкую речь о благодарностях за проведённое время. нет, не время било из-под ног и не сентиментальности, которые не вырывались ни под каким предлогом. только сама нехватка времени и нереализация всего, что только могло залезть в романтизированном виде. можно было бы обсудить всё, ну чисто за сигареткой, но на третью за раз они не задерживались. это походило на попытку закурить не в том месте и не по той причине, если она вообще обязана быть. и это уже не какой-то объединяющий интерес, потому что «интересно» перестало считаться нормой после обсуждения всех проблем в этом мире, а обряд для вытягивания языка из задницы и вовлечения в разговор. если и глупо было каждый раз пересекаться глаза в глаза, то курить друг напротив друга вообще не вписывалось ни в какие рамки. вместо него было привычное вместо «рядом блять» при попытках сменить привычное положение вещей. одна из причин, видимо, была в слишком затруднительном виде употребления: чётко уловимое присутствие при необходимости что-то пиздеть, не уводя взгляд в сторону, вызывало жуткую неловкость и желание поскорее сбежать. но если закрыть глаза, то можно отложить побег. курсед заебался бегать вокруг до около, поэтому глаза на всё это снова закроет серёжа. впрочем, вряд ли в переносном смысле, скорее в прямом. сначала будет робко прикрывать глаза на пару секунд, а затем снова удивлённо распахивать их, исследуя комнату заново. будто только впервые заметил разбросанные шмотки хуй знает по каким углам, а пол начать казаться куда грязнее, чем обычно. беспорядки исчезают с глаз, даже в голове не отпечатываются. наверняка заслуга в этом только курседа, который переключает внимание на себя. тогда уже глаза сами по себе закрываются, чтобы не смотреть в другие. ну а толку, если тело самостоятельно ловит и приковывает взгляд, что до этого казался совершенно чужим? и чисто из интереса можно глянуть одним глазком, а лучше двумя. дотянуться хотя бы зрачками и оставить часть себя там. запечатлеть бы и пересматривать во снах вместо кошмаров. или побороть бессонницу ради того, чтобы ещё раз насладиться этим воспоминанием, которое может улетучиться по истечению срока удовлетворённости. смотреть на взгляд на себе. пропускать через себя и думать, что смотрят куда-то глубже, даже если никогда не придавали этому значения. конечно, всё будет устремлено и приковано к кому-то, кто называет весь этот процесс «последствиями привычки». курседу на это оставалось только ухмыляться, демонстрируя какое-никакое, а превосходство. любой бы на его месте чувствовал себя так, глядя свысока. причём смысл опять самый прямой, а не переносный. сегодня кир представляется слишком высоким и властным, будто до этого всё воспринималось совершенно не так. нужно было хотя бы в этот раз отклониться от привычных ролей, где курсед — выдвигает идею, акума — просто ведётся. если насчёт идей, то как раз таки сработало наоборот. только кир до сих пор выполняет миссию в самой ответственной её части, а серёжа просто на коленях и режиме ожидания. так и пробыл бы мыслями в мечтах, а глазами в созданной безопасности. «слепая зона» — отшучивается про себя. нужно было предлагать раньше, обсуждать и действовать. тогда и не пришлось бы судорожно облизывать губы с перерывами в десять секунд. можно было бы насытиться чем-нибудь по нескольку раз, а уместиться только в один напряжённый. нельзя было назвать это суетливостью, не совершалось даже резких движений, чтобы испугать кого-то. не было даже попытки пошутить. воспринималось слишком серьёзно, хоть смысл и размывался за всеми плавающими инструкциями, что подавались вразброс. из всего было понятно, что нужно дать какое-то время, чтобы серёжа адаптировался. несколько визитов за день на протяжении долгого времени, а с такого положения — впервые. даже если всё время мира стянуть в эту комнату, а её полностью приодеть в настенные часы, то «на одышку» не хватит. как бы не крутилось, не вертелось всё вокруг. а от этого только больше начинает тошнить. даже вдохнуть бывает тяжело, будто постоянно вдыхал совершенно неподходящий воздух, а сейчас глотнул чистейший. самый лучший вдох-выдох, который можно сделать при шаге вперёд. теперь уж точно походит на что-то объединяющее. — рот сразу не открывай. — следует указание, что проезжается по ушам, застывает в них и отбивается ещё пару раз на повторе. надо слушать. повторять про себя. внимать. — сначала рукой. и сразу находится применение всему, что может дрожать, но не может содрогаться. можно делать резкие движения головой заранее, но серёжа предпочитает отдаться ощущениям вслепую. подглядывать разрешалось, но кир берётся за то, чтобы направлять. и сразу становится ясно, с чем имеет дело: с последней стадией, когда внутри уже всё разложилось и переварено, зато снаружи всё ещё ново и свежо. курсед всячески способствует любой затее, поэтому так и легко не вздрагивать от прикосновения к своей руке его рукой. не находится ничего лишнего в голове, чтобы просто распознать нужную. кир сам всё считывает, уведомляет и развеивает какие-то опасения, ведь это само собой разумеющееся доверие. внезапные неожиданности просто подтверждают какие-то заморочки насчёт «привычности» некоторых вещей. впрочем, курседу сейчас не своей одной правой нужно найти желание «попробовать всё». только акуме под силу избегать неловкой осторожности поглаживаний. кир бегло ёрничает по всей руке — в этом все попытки помочь. затем идёт замирание. ощутимо, будто органы у серёжи отмирают, а новые отрастать не спешат, да и не смогут. они стопорятся на этапе держания за руки без посреднических предметов, и только тогда курсед уже на всё это смотреть не может. превосходство приуменьшается до взаимной покорности, раскидывая ещё большую неловкость, где в ушах всё ещё слышно собственный пульс. обходится без душных вздохов и нервных глотаний накопившейся слюны. сплетение пальцев задерживается настолько, сколько можно позволить в угоду неловкости. совсем чуть-чуть. а потом это всё больше походит на пособие для слепых, останавливаясь на разделе «как наощупь определить что находится в штанах у собеседника». курсед и здесь щадит, надевая самые заезженные и рассмотренные со всех сторон штаны с кучей карманов. специально натягивал для таких событий. хотя без них всегда удобнее, только холодно иногда. акума сам проезжается руками по тому, что только можно додумывать себе в голове после незамысловатых движений. неловко улыбается краешком губы, будто кто-то нуждается в понимании, что всё пошло куда-то не туда. — за хуй меня не трогай, — как бы не хотелось, но пришлось остановить словами, — в сторону убери. серёжа пытается отстраниться вовсе под натиском строгих-размазанных инструкций, следующих сверху. получается сразу, даже снова не задевая то, о чём болит говорить, но не нуждается в обсуждении. за это можно только хвалить, но не смущать в первые минуты. они затягиваются пока что без затяжек в плане сигарет, акума даже не оставляет ногтями затяжки на штанах. руки перестают дрожать, когда под ними дрожит кир, что больше подошёл на роль пытливого кота, что желает проверить когти на прочность. достаточно продрожать от находки в одном из карманов, по-быстрому определяя стороны. хватает только услышать невнятный вздох и понять, что скоро снова можно будет переступить через себя и перейти на новый этап. греет сама мысль, что можно будет увидеть соседнее стеснение и утешить себя, что все так делают, обласкивая расположенного сожителя в поисках того самого «никак не романтичного» предложения сблизиться в самый первый день. тогда это и правда не воспринималось так, хотя могло бы. могло бы оказаться в бесчисленных попытках заявить о себе в комнате. могло бы помочь рассказать о предпочтениях в жизни, если бы она была хоть чуточку разнообразнее. тут можно приписывать «безобразнее», но акума не тянется ни к ремню на штанах, ни к замку чуть ниже. и даже счастливая случайность расценивается как реальное совпадение, потому что кир просто дёргался, чтобы потом запечатлеть себе в памяти хоть что-то неловкое, а не потому что он полный уёбок. да и всё равно всё обговаривалось в неловкости. неловкая спешка, которая не применяется в таких чутких вопросах. серёжа перестаёт быть чутким после нескольких десятков откровений со своей стороны и с другой. курсед, наверное, пытается наработать эту чуткость в отсутствие акумы в квартире. уживаться между собой всё равно тяжело, даже если вас что-то соединяет. никаких искренне-сердечных контрактов они не подписывали, хотя казалось, что какие-то клятвы в пьяном бреду задействовали. да и за бред считать ничего не хотелось, просто не выделяли этот из общего. наработки пригождаются в управлении собственными словами, когда выпадает возможность произнести неоговорённое: — вытаскивай и открывай глаза. — вызвало желание исполнить, но отозвалось внутренним переживанием. не было нужды рассматривать комнату заново. ничего не поменялось бы даже за час пребывания в неведении. всё ещё нужно было понимать где и перед кем находишься, но в руках оказывается возможность рассмотреть очередной навязанное желание, кроющееся в пачке. шанс намеренно упускается, демонстрируя полное восприятие реальности. открывается она вне поле зрения, пока взгляд устремлён куда-то выше. выше себя в этой ситуации, но наравне в любой другой. они сравниваются и здесь, когда кир больше не преобладает, а только формально берёт всё в свои руки. незамысловатая комбинация «сигареты + зажигалка», где ведёт, наверное, зажигалка. перед курседом оказывается малозначащий выбор среди двадцати одинаковых. выберет самую непримечательную, закроет пачку и распорядится отложить куда-то в сторону, чтобы как раз в зоне досягаемости. демонстративно и вычурно покажет все приколы своих карманов. позволит снова вести зажигалке и закурит. серёжа остаётся в зрячем неведении вперемешку с недопониманием, но это постепенно уседается на кругах души. ситуация сменяется пониманием, разрешает подмешивать ожидание и зарабатывает плюсик к силе воле. кир не растворяется в паре затяжек, всё ещё напряжённо держит что-то в голове. даже не проходится своими пальцами по чужих губах, в попытках совратить. больше походит на бездейственное выискивание способа заставить чуть-чуть приоткрыть рот, заставить языком увлажнить пересохшие губы. преспокойно можно было бы пойти навстречу и уравнять положения, чтобы самому развидеть созданное и сотворить что-либо из романтических помыслов. от романтики мало что остаётся в каком-то секундном размышлении про то, что нужно будет потом открыть окно и проветрить комнату. всё пришедшее в голову резко выдаётся сущим пустяком, когда у курседа хватает смелости с изворотливостью для того, чтобы втянуть акуму в уже двустороннее действо. погружается во вращение сигареты в пальцах, ситуативно подстраиваясь под позу. кир фактически выступает какой-нибудь подставкой под что-то, в чём хочется раствориться сейчас. ассоциативный ряд пополняется подставкой под книги, которые и в руках не удерживаются, затем уже на ум почему-то приходит подставка под телефон. тогда выглядит как очередная зависимость. незаметная, привычная и по-тихому убивающая. серёжа убивается, когда затягивается и отодвигается на пару секунд. потом снова прикипает к таким движениям. курсед почему-то не опошляет, вытягивая руку в избавлении себя удобств. даже склоняется, чтобы всё равно смотреть куда-нибудь в сторонку. впервые грязный пол привлекает больше, всегда считавшегося смазливым, лица сожителя. не от стыда ли у них обоих горят щёки? не от напряжения ли у них обоих бьётся сердце, отбивая какой-то тревожный мотив из какой-нибудь игры? акума и впрямь как-то нехорошо содрогается, когда чувствует необходимость закончить, но ни одно слово вылезти из лёгких не способно. не может даже зародиться в животе какими-нибудь бабочками, измазанными в клейме влюблённости. кир не умеет читать мысли, со своими ели-ели совладает, поэтому его нужно просить. уведомлять. — я всё. — удаётся вырвать это из себя так тихо, но оглушительно. наконец карие глаза способны посмотреть на сотворённое и уличить серёжу в переводе неустойчивого призрачного успокоения, что только создаёт видимость замены друга, собеседника и психолога. нужно было убрать руку, что не выстукивала и не высчитывала секунды до окончания всего этого дешёвого драматичного фарса друг перед другом просто под предлогом «хочется». чем бы не тешились, только бы разбавляли присутствие друг друга собой. разбавлять приходится и неловкое молчаливое послесловие. пересохшие губы облизаны с десяток раз, но больше всего хотелось излизать горло изнутри, чтобы можно было найти что-то из ряда извинений. за что — непонятно, но извиниться хотелось. может, правдивее было бы говорить о том, что больше всего на свете хотелось заговорить. глоток свежего воздуха откидывает все желания за пределы комнаты, на растворение мыслей его не хватает. курсед ненавязчиво погружается в себя, когда при нём оказывается недокуренная сигарета, потушенная о собственную руку. она была с ним всё это время и никакой хуйни не случилось, если это вообще могло произойти за весь тот отрезок. по крайней мере, акума не выдал какой-то убийственной хуйни, что застопорилась бы в голове кринжом и перекрывала все его нехотя уловимые достоинства. кир старался не смотреть, правда. а всё равно ловил то, о чём хватало дурости задуматься. мозгов в голове хватает пялиться в одно окно на уже знакомый вид с многоэтажки. сущий пиздец, когда может даже не по кусочкам восстановить в памяти этот пейзаж. теперь мелькают курседовские пальцы, что буйствуют на подоконнике с пачкой из девятнадцати идеальных и одной в стороне. отдельно. для символичности хотелось бы вытащить ещё одну нетронутую, не доставить себе удовольствия, а просто демонстративно обозначить, что обе теперь в стороне. не такие свежие на вид, помятые, потроганные, но вместе. вместо этого одна отправляется обратно к остальным. перевёрнутая. сейчас курсед про себя загадывает «на богатство и удачу», а уже завтра всё забудется и жаловаться он будет на цены на сигареты. бессчётное количество жалоб больше не наложит даже самого хлипкого отпечатка, но серёжа будет упорно отпечатываться ненавязчивыми касаниями пальцев. чтобы точно подкрепить доверие какими-то доводами. доводы, кстати, довольно весомые.