***
щёки опаляет горячим, влажным и стыдливым при одной мысли о том, что именно он собрался делать, чтобы привлечь к своему горю гневливого и грозного бога. но также чонгука наполняют решимость и уверенность, которые подкрепляются наблюдениями за внешним миром. погода с каждым днём становится более засушливой и прихотливой. посевы чахнут и гибнут, дождей нет вот уже несколько недель, а мелкие извилистые реки мельчают, обнажая ракушечное дно, мёртвых рыб и ил. всё это заставляет юношу едва ли не скалиться от злорадства и предвкушения, потому что его боги голодают, а когда они голодают, когда не получают свои дары, освящённые кровью тысячей воинов, то остаются недовольными. чонгук с полубезумной улыбкой на губах наблюдает за раздробленностью среди местной знати и по-прежнему притворяется ничего не понимающим дикарём, наслаждаясь растущими волнениями обычных крестьян, что почти каждый день выливаются в беспорядки и стычки. — твой бог не справляться, — говорит юноша перед одевающимся мужчиной, продолжая лежать в голом виде на хранящей тепло постели. он больше не стыдится своей наготы, умело пользуясь красотой собственного тела. — ты силой заставить мой народ признать власть испании, ты увезти меня сюда, ты убить мою семью, но твой бог… — чонгук машет ладонью в сторону огромного окна, за которым простираются умирающие от засухи земли. — твой бог не справляться с моими. — я смотрю, у тебя хорошее настроение, цветочный принц? — впервые за долгие годы. искренне отвечает юноша на родном языке и обнажает белые зубы в диковатой улыбке. он ловит на себе предостерегающий взгляд испанца, которого даже в своих мыслях не называет по имени, и развязно откидывается в пропотевших подушках и сбитых простынях, игнорируя уже привычную боль, растекающуюся между ногами. кортес заслуживает быть обезличенным, и чонгук постарается помочь ему с этим.***
багряный закат окрашивает враждебный город алыми бликами умирающего дня, а владения, в которых юноша на правах пленника живёт уже пять лет, полностью утопают в сгущающихся сумерках и удушливой вечерней жаре. чонгук выдыхает, глядя в окно, и брезгливо уворачивается от нежеланного поцелуя в оголённое плечо, хватаясь за крупную ладонь, по-хозяйски опустившуюся на подтянутый плоский живот. — я зависеть от лунных циклов. или ты забыть? мужчина тут же останавливается и резко выпускает из своих навязчивых объятий чонгука, что едва заметно тянет носом воздух, вслушиваясь в тихие удаляющиеся шаги и громкий хлопок двери. довольная улыбка быстро расползается на нетерпеливом и раскрасневшемся лице, а румянец по мягким щекам и шее. ох, как же юноша любит то время, когда его тело начинает обильно истекать кровью. как же он любит чувствовать отрезвляющую боль, сводящую мышцы паха, и сочащуюся тёмную влагу между бёдрами. просто потому, что именно в этот период ненавистный испанец старается не прикасаться к нему даже взглядом и держит в отдалении от себя, наверняка считая его грязным и недостойным. чонгук хмыкает и всё ещё слабо улыбается, медленно перебирая пальцами завязки на широких шёлковых штанах, которые через мгновение опускает вниз вместе с набедренной повязкой, испачканной в крови. та неохотно отлипает от мокрой промежности и падает на пол с глухим шлепком, обнажая смуглые округлые бёдра с выраженными мышцами. юноша переступает с ноги на ногу, чувствуя при этом действии склизкое трение, и опускает на мгновение веки, ощущая в ладонях предательскую дрожь. длинная рубаха закрывает низ живота и гладкий лобок, но вот промежность оставляет открытой. чонгук ёжится, но всё равно подходит к резному сундуку, усаживаясь перед ним на колени, и вытаскивает из него припрятанный тонкий разделочный нож, который умудрился стащить прямо из-под носа кухарки ещё пару недель назад. он совершенно не уверен в том, что собирается сделать. он совершенно не уверен в том, что имеет право преподносить богу такой дар. вот только останавливаться не собирается. чонгук аккуратно разрезает запястье, морщась от жгучего дискомфорта, и игнорирует крохотные капли слёз, выступившие в уголках влажно заблестевших чёрных глаз. он смотрит сквозь опущенные белые ресницы на то, как собирается в глубокой посудине тёплая алая жидкость, и судорожно выдыхает, терпеливо снося покалывающую боль в пораненной руке. такой, обычной крови нужно не так много, но вот другой… другой требуется больше. действительно больше. от матери чонгук знает, что кровь во время цикла обладает более сильными свойствами и что на ней замешано множество тёмных ритуалов, которые берутся проводить не каждые жрецы. но это… это все знания, которыми владеет юноша, чьи подрагивающие губы движутся в просьбе, обращённой к могущественному богу. чонгук вспоминает печаль, тоску и скорбь по родным землям и семье, сокрушается от того, что его народ лишили свободы, и оплакивает свою невинность, которую так вероломно забрали у него силой. он говорит и захлёбывается в эмоциях, крепко жмуря порозовевшие мокрые веки. чонгук говорит и вновь начинает пылать гневом и яростной, горячей ненавистью, которая безжалостно давит на грудную клетку, заставляя задыхаться. юноша сбивается, распахивая веки, вот только перед глазами всё плывёт в каком-то красном мареве. он с трудом поднимается с колен и случайно сбивает чашу с кровью, чувствуя, как в висках пульсирует, а кожа под пупком назойливо чешется и щиплет. чонгук пачкает стопы в тёплом и закрывает лицо трясущимися руками, принимаясь громко и надрывно рыдать. ничего не получится. у него ничего не получится. как глупо… и на что он только рассчитывает?.. пытается сделать из себя жертвенного ягнёнка, которого в любом случае примут? — я не имел права взывать к тебе… по запястью юноши течёт, по пунцовым щекам и напряжённым бёдрам. он всхлипывает, мелко подрагивая и скуля, и совсем не замечает, как спальню постепенно окутывает мягкий полумрак, в котором суматошно сгущается вязкая тьма. — прости меня, повелитель… прости за мою дерзость… чонгук трёт зажмуренные веки и разлепляет их, морщась от жжения и прыгающих пятен перед глазами. он хрипит севшим голосом: — я не должен был… и пришибленно замолкает, отчаянно хватая ртом воздух, когда чувствует очень сильный и тяжёлый запах, который сначала пугает своей настойчивостью, а после окружает приятным томлением, насильно успокаивая и усмиряя мечущийся в зарождающейся истерике организм. юноша теряется под дурманящим и требовательным давлением, осоловело хлопая мокрыми от слёз ресницами, и гулко сглатывает, ощущая, как по сердцу будто прокатывается горячая волна, оседающая комом в животе и влажно замирающая между ног. — не должен был что? чонгук испуганно дёргается, когда слышит вкрадчивый, тихий шёпот у самого уха и резко оборачивается, буквально сталкиваясь лицом к лицу с незнакомым высоким мужчиной, от которого волнами исходит пульсирующая чернота, жадно обвивающая мощное смуглое тело. на чужой широкой груди, с тугими напрягшимися мышцами, сияет крупное нефритовое ожерелье, на голове красуется золотой ободок, украшенный перьями колибри, а бёдра опоясывает повязка из тонко выделанной белой кожи. чёрные кудрявые пряди прикрывают внимательные карие глаза, вот только губительная сила, что расползается по спальне и вздрагивающим плечам юноши прохладным, остужающим потоком, обдаёт вспотевшую спину и касается поясницы мягким, ласкающим движением, не даёт обмануться. чонгук слишком быстро понимает, кто находится перед ним. понимает, но сделать ничего не может. опустить веки, вздохнуть, склонить голову, шевельнуться. не получается. он словно заворожен и пленён хищной красотой мужчины, что всё смотрит на него и смотрит. разглядывает с опасным прищуром и приподнимает голову, задирая подбородок. чонгук замечает, как расширяются и опадают чужие ноздри, как темнеет и без того мрачный взгляд, от которого тяжелеет внизу живота, и как пухлые губы вдруг складываются в кривой и пугающий оскал. — интересно. мужчина снова тянет носом воздух, на мгновение прикрывая глаза, а юноша явственно ощущает свою влажность, что пачкает и без того измазанные внутренние стороны бёдер, тянущую боль внизу живота и аромат собственной менструальной крови. вот только судя по тому, как искажается лицо бога, крепко сжавшего челюсть, чувствует этот специфический, резкий запах не он один. становится жутко, стыдно и одновременно с тем безумно волнительно. — повелитель… — чонгук начинает боязливо и робко, но тут же закрывает рот, когда слышит басовитый и будто бы рокочущий голос. — ты первый, кто воззвал ко мне за последние годы, — юноша тяжело сглатывает и смиренно ожидает продолжения, чувствуя, как сокрушительная сила, извивающаяся чёрными змеями, оголяет нервы и нечеловеческие инстинкты, жаждущие привлечь этого немногословного, угрюмого мужчину к себе. чонгук не понимает, что с ним творится, ведь никогда прежде он не испытывал подобных эмоций рядом с другим мужчиной, но зато теперь он ощущает нарастающую слабость в теле и скованность в мышцах, натянувших жилы под кожей почти до боли, когда его подбородок цепляют двумя сильными пальцами. чонгук всё ещё ждёт продолжения, очарованно хлопая белыми ресницами, но божество отчего-то медлит, продолжая изучать покрасневшее лицо, пышущее жаром, а затем спускается всё тем же пытливым и въедливым взглядом к дрожащим обнажённым ногам. юноша только сейчас в полной мере понимает, в каком виде он предстаёт перед мужчиной, перед своим главным богом, и едва сдерживается, чтобы не свести плотнее покрывшиеся испариной бёдра, по которым так грязно, развратно и порочно текут бордовые густые струйки. ужасно хочется стыдливо прикрыться, но между тем… между тем, с боязливым смятением и неожиданной робостью чонгук осознаёт, что страх и трепет перед бессмертным и таким пугающе красивым мужчиной переплетаются с совершенно иными эмоциями, которым нет места в этих безмолвных, изучающих взглядах, будоражащих и посылающих по уязвимому телу возбуждённую и предвкушающую дрожь. — и первый, кто сделал это таким странным образом. тэхён видит, каким багровым становится чужое лицо, и едва сдерживается, чтобы не впиться зубами в дико бьющуюся жилу на доверчиво оголённой перед ним шее. потому что яркий запах густой крови маняще растекается по языку, заставляя позорно сглатывать вязкую слюну и жадно вдыхать пропитанный этим сладким дурманом воздух. потому что мужчина уже забыл, какова на вкус живительная сила и энергия, которая слишком быстро напитала его истощённое тело и швырнула в совершенно незнакомый и чужой город. боги всегда нуждались в массовых жертвоприношениях, но никто не говорил, что даже одна молитва может стать мощным и питающим толчком. так вышло и с тэхёном, что совсем не ожидал услышать отчаянный громкий зов и собственное имя, которое чувственным потоком пронеслось по измождённому телу, забралось между ног и заставило позорно сжать бёдра. странное напряжение и манящий аромат крови по-прежнему туманят разум, но всё же мужчина прекрасно помнит, благодаря чему он сейчас чувствует такое сильное и невероятное насыщение. — скажи мне, что ты хочешь. скажи это ещё раз. чонгук резко выдыхает и крупно вздрагивает. все слова забываются под тяжестью этих выразительных раскосых глаз. — повелитель… клубящаяся чёрная сила, гневная, жестокая и беспощадная, с хищной ненасытностью набрасывается на плечи и на округлые бёдра юноши, ползёт к его быстро опадающей груди и мягко, почти нежно ложится на потное горло, слегка сдавливая и заставляя задушенно захрипеть. — давай, маленький кровожадный жрец, повтори, что ты говорил, когда молил меня о снисхождении. тэхён скалится, пытаясь заглушить голод, снова наполняющий нутро и сжигающий изнутри. — какие проклятия ты шептал, когда он брал тебя против твоей воли? большие чёрные глаза мгновенно наливаются ненавистью и предательски влажнеют. нижняя, более полная губа начинает мелко дрожать, а кончик аккуратного носа краснеет. — я обещал вырвать его сердце. мужчина становится вплотную к трясущемуся чонгуку. — нет, — юноша открывает рот, чтобы возразить, но все слова забываются, когда грубая ладонь трогает его втянувшийся живот сквозь тонкую ткань рубахи. опаляющий, острый и властный взгляд опускается на голые ноги, покрытые красным. — вспоминай. — я сказал, что засуну свою руку внутрь кортеса… бог удовлетворённо выдыхает и чувствует, как от слов чонгука, сквозящих яростной злобой, тело быстрее наполняется энергией и возбуждением. — ещё. юноша гневно сверкает чёрными глазами и запальчиво кусает нижнюю губу, заламывая брови к переносице. он явственно ощущает на своём пылающем лице горячее дыхание, а между ногами проворную и жёсткую ладонь, которой позволяет проникнуть дальше в своё самое сокровенное место. — …и что вы-ырву из груди этот мерзкий и склизкий комок, именуемый сердцем… тэхён одобрительно мычит, и его член стремительно твердеет, выпирая сквозь кожаную белую повязку. тугое мокрое тепло ласкает пальцы, и он нетерпеливо проталкивает их в узкую дырочку, выбивая этим действием шумный выдох из приоткрытого розового рта. — и?.. чонгук жмурится, собирая ладони в кулаки, чтобы случайно не вцепиться ими в увитые венами смуглые руки, и задыхается, изнывая от вожделения и растекающегося внизу живота удовольствия вперемешку с болью. — и заставлю захлёбываться собственной кровью. мужчина резко вытаскивает пальцы из жаждущего и мокрого отверстия, вырывая из чужих губ невнятный всхлип, и вновь погружает их до самых костяшек, довольно ухмыляясь. беспомощные звонкие стоны начинают постепенно заполнять всё помещение, и юноша не сразу осознаёт, что издаёт их сам, что уже давно лежит распластанный и обнажённый на постели и что подаётся навстречу ласкам всем телом, истекая, сжимаясь и елозя на длинных узловатых пальцах. он не может вспомнить, о чём спрашивал его тэхён, о чём они вообще говорили, и упускает момент, когда откровенный крик от уверенного толчка вырывается из горла, теряясь в пылких и настойчивых губах напротив. чонгук задушенно хрипит, безропотно впуская в рот тёплый влажный язык, и крепко зажмуривается, впервые позволяя своему телу полностью расслабиться в чужих руках и потерять привычный над разумом контроль. слишком гордый, чтобы показывать свою слабость во время насильственной и вынужденной близости с испанцем, и такой нуждающийся и уязвимый, когда под ладонями оказывается горячая кожа его личного божества. — пожалуйста… юноша сам не знает, о чём просит и что хочет, но, кажется, тэхён понимает. не может не понять по доверчиво подставленному горлу и крохотным капелькам слёз, которые медленно скатываются к потемневшим от пота вискам. чонгук запрокидывает голову, задыхаясь в ощущениях и удовольствии, которые никогда раньше не испытывал во время близости, и вжимается затылком в постель, хрипло выстанывая, когда чужие крепкие зубы сжимаются вокруг его соска. влажный горячий рот туго всасывает твердеющую под языком чувствительную горошину, и мужчина не забывает ударить по ней самым кончиком, чтобы та сильнее налилась кровью. кровью, которой так много, что чонгук чувствует её запах и ощущает вкус, мёдом растекающийся на языке. — повелитель… тэхён порывисто ведёт ладонями по изгибающемуся под ним стройному телу и до глухого скрипа сдавливает в пальцах смуглую кожу на расставленных в стороны ляжках, которые заметно напрягаются, стоит только ему прижаться ртом к гладкому лобку. юноша будто каменеет, ощущая мужчину там, где его никогда раньше не касались так, и шире раздвигает ноги, невольно раскрываясь, когда чужие нетерпеливые пухлые губы приникают к мягкой и чуть солоноватой от крови и выделений плоти. чонгук изумлённо вскрикивает, начиная учащённо и тяжело дышать, а тэхён поднимает на него свой изучающий цепкий взгляд и проводит языком по пульсирующему маленькому бугорку, скрытому между складок, сильнее погружаясь ртом и языком в сочащееся влагой отверстие. — нет… нет… остановитесь… юноша пытается отползти, жалобно хныча и пугаясь собственных ярких эмоций, но тягучая и упругая темнота в раскосых глазах прибивает его к постели, заставляя изогнуться под настойчивыми и откровенными ласками, подобно змее. взбудораженному чонгуку хочется кричать, и он кричит. вот только не от боли, с которой за несколько лет уже успел прочно срастись и породниться, а от наслаждения, накрывающего безжалостно, быстро и ритмично. он шепчет что-то в беспамятстве, закатывая от изнеможения глаза, и судорожно комкает в пальцах простыню, потому что в груди тлеет желание запустить трясущиеся ладони в растрёпанные чёрные кудри. возможно, бог видит чужие метания, но ничего не говорит, молчаливо усиливая давление на побагровевший и набухший клитор. чонгука от этого действия буквально подбрасывает на постели, и он неосознанно зажимает бёдрами голову мужчины, продолжая мелко сотрясаться от бешеной стимуляции и хватать ртом спёртый воздух. юноша не замечает того, что крепко удерживает тэхёна своими ногами, но зато замечает сытую и ленивую ухмылку на его измазанных в крови губах, которые вновь с откровенным голодом прижимаются к текущей и подёргивающейся дырочке. острый кадык дёргается под загорелой кожей на мощной шее божества, а затем медленно возвращается обратно, приковывая к себе всё внимание взмыленного и распалённого чонгука. мужчина его пьёт, не прекращая свои непристойные и такие грязные ласки, и глотает жадно густую бордовую жидкость, что выталкивается ему прямо на подставленный язык. он всё так же продолжает пытливо смотреть на чужое разрумянившееся лицо и неспешно отстраняется, чтобы насмешливо и басовито бросить: — можешь коснуться, если так хочется. чонгук растерянно замирает, но слушается беспрекословно, запуская дрожащие руки в чёрные волосы. он снова чувствует горячий язык и губы мужчины на своей возбуждённой плоти и снова расслабляется, отдаваясь ласкам, к которым уже начинает привыкать. его оргазм приходит неожиданно и оглушающе. он выплёскивается тэхёну в рот мутным, густым и красным, а тот лишь жадно собирает каждую вытекающую каплю, крепко удерживая на месте сотрясающегося в судорогах чонгука, который закатывает глаза и выгибается в пояснице. юноша конвульсивно поджимает пальцы на ногах и опустошёно стонет, ощущая сухость в надорванном от криков горле и дикую слабость в теле. он ещё какое-то время цепляется за растрёпанные чёрные пряди, а после взволнованно выпускает из своих ладоней, впиваясь широко распахнутыми глазами в чужой искривлённый рот, измазанный в его собственной крови и выделениях. чонгук видит, как тонкая струйка теряется в изгибе загорелой шеи, и понимает, что совершенно не может отвести от этого зрелища свой мутный взгляд. тэхён хищно и довольно облизывается, смакуя мягкую соль, щипающую слизистое и чувствительное нёбо, а юноша бездумно тянется вперёд, приподнимаясь на одной руке, и с причмокиванием обхватывает губами чужой скользкий и проворный язык. чонгук мокро всасывает его в рот, слегка прикусывая, и протяжно мычит, когда два пальца мужчины без предупреждения окунаются во влагу между по-прежнему широко раздвинутыми ногами и легко проталкиваются внутрь. бог недолго дразнит и тревожит чувствительную плоть касаниями своей ладони и почти сразу упирается скользкой головкой в раскрытое для него отверстие, разрывая глубокий поцелуй. чонгук тут же облизывает губы, собирая языком чужую слюну и собственный вкус, а затем укладывается обратно на спину, взглядом провожая крупные капли пота, стекающие по твёрдой рельефной груди к покрытому короткими тёмными волосами лобку. тэхён заполняет его мощно, туго и просто восхитительно хорошо. юноше не с кем сравнивать свою близость, кроме ненавистного испанца, но тот и в подмётки не годится тёмному божеству. с кортесом он крепко стискивал зубы, чтобы не дать болезненному крику сорваться с губ, и жмурил веки, сдерживая предательские слёзы, сейчас же чонгук блаженно стонет, самозабвенно подмахивая бёдрами, потому что все ощущения сосредотачиваются в месте, где всё громко и развратно хлюпает. — ещё… ещё… пожалуйста, ещё… мужчина хмурит брови, наблюдая за чужим распахнутым ртом и закатившимися в экстазе глазами, и чувствует, как влажная тёплая плоть смыкается вокруг его движущегося члена. — пожалуйста, повелитель… ещё… тэхён тихо выдыхает и укладывает свою большую грубую ладонь на гладкий лобок, с силой надавливая и пристально следя за тем, как звонко вскрикивает юноша от нахлынувших ощущений и как мягко потом сжимается на скользящем члене. готовое лопнуть, возбуждение хлюпает между ног вязкой влагой, когда твёрдая головка проезжается по нужному месту внутри, полностью выскальзывает и проникает снова, раздвигая влажно поблёскивающие складки в стороны. чонгук смотрит с восхищением на возвышающегося мужчину, чувствуя, как сердце пульсирует где-то у самого горла, и с благоговением выдыхает имя божества, владеющего его телом, отдаваясь на растерзание оргазму и крепким зубам, что вдруг ненасытно вгрызаются в основание запрокинутой в наслаждении шеи. юноша продолжает цепляться за тэхёна, даже когда тот осторожно выскальзывает из влажного, тесного и горячего плена. они сталкиваются взглядами, а после мужчина опускает свой к измазанной в крови раскрытой и опухшей промежности. он чувствует, как тело медленно напитывает сила, и благодушно позволяет дрожащему и мокрому чонгуку свернуться у себя на груди и прикрыть веки. тэхён сам не понимает, зачем так крепко обнимает подрагивающего и жадно ластящегося к нему юношу, но зато всем своим естеством чувствует чёрную древнюю магию, которая связывает их между собой клятвой, нерушимым обещанием, что сулит их врагам верную смерть. юноша прижимается к своему богу плотно и впервые ощущает полное умиротворение после добровольной близости с другим мужчиной, которое приносит с собой долгожданное успокоение, наполняющее сердце грядущим торжеством. чонгук не сомневается, что мужчина отомстит за них обоих, и сам не замечает, как проваливается в глубокий и блаженный сон.***
юноша просыпается в собственной засохшей крови и на развороченной кровати. он лежит с закрытыми глазами ещё какое-то время и тихо выдыхает, пытаясь приподняться на локтях. в его пустой спальне ничего не выдаёт чужого присутствия, вот только томно растекающаяся боль в паху, покрытое засохшим семенем и бордовым тело и одиноко лежащий на подоконнике золотой ободок с перьями колибри говорят об обратном. чонгук смотрит на него ещё какое-то время, а после переводит отчуждённый взгляд на окно, туда, где яркие молнии рассекают небо и ливень льёт такой, что юноша поначалу даже не верит собственным глазам. он беспомощно моргает, не в силах перестать смотреть на беснующуюся стихию, что наполняет живительной влагой умирающую от засухи землю. — ты доволен… чонгук тихо выдыхает и слабо улыбается, прикусывая дрожащую нижнюю губу. солёная влага рассекает округлые щёки, и юноша совершенно не хочет думать о том, почему ему так безумно хочется сейчас плакать. и когда тщательно моется, с трепетом оглаживая кончиками подрагивающих пальцев чужие метки, и когда надевает на голову ободок мужчины. — что это на тебе? — первым делом спрашивает испанец, стоит только чонгуку показаться ему на глаза. — подарок. кортес недоуменно оглядывает дорогое украшение, что больше напоминает корону, которая величественно покрывает светловолосую голову. чонгук с ним выглядит как настоящий правитель, воспрявший духом. надменный, привычно сердитый и всё ещё такой недосягаемый и соблазнительный. — я не помню, чтобы покупал тебе такое… — потому что он не твой! — угрожающе шипит юноша на родном языке, чувствуя клокочущую злость в горле и нервное напряжение, готовое вырваться наружу и вылиться в драку. однажды он уже умудрился сломать испанцу нос, а тот в свою очередь насиловал его практически целый день, не оставив на измученном теле живого места. кортес не отвечает только потому, что смотрит почти неотрывно на багровеющий и буквально кричащий о своей принадлежности к другому укус. он точно помнит, что не трогал юношу сегодня ночью и точно помнит, что эта манящая смуглая шея перед его уходом была абсолютно чиста. — кто? чонгук сразу понимает, о чём его спрашивают и мгновенно меняется в лице, которое чуть розовеет, покрываясь непривычным нежным румянцем, а после становится насмешливым и глумливым. — я спросил, кто? — звонкая и болезненная пощёчина резко обжигает щёку чонгука, что от силы удара едва не падает позорно на колени. — кто посмел тебя касаться?! юноша не издаёт и звука, но вот гнев… о-о-о, гнев уже течёт по его венам, вытесняя из них всю кровь. жар охватывает бунтующее сердце, сдавливает до нехватки воздуха и отпускает, вынуждая биться чаще. — мой бог, — чонгук встряхивает головой и двигает челюстью. золотой обруч всё так же покоится в его белых кудрявых волосах. — который скоро отправить тебя в миктлан. — скоро, говоришь? — недобро улыбается кортес, хватая юношу за щёки. тот морщится от боли, кривя губы, но смотрит дерзко и с неприкрытым вызовом. — сколько уже длится твоё «скоро», цветочный принц? чонгук не отвечает, потому что чувствует, что его «скоро» уже близко. совсем рядом, вместе с воспоминаниями о той единственной ночи, проведённой с тёмным божеством. он не отвечает, но едва сдерживается, чтобы не заплакать от облегчения и радости, когда почти оправившийся после засухи город вдруг неожиданно накрывает трескучий мороз. остужаются напитавшиеся влагой водоёмы и реки. вымирает последний скот и гибнут посевы. в испанию приходит голод и приходит чума. разгневанный и полный сил бог насылает бедствия одно за другим, а чонгук смотрит на это действо и скалится дико, наслаждаясь чужим падением и горем. даже лютый холод его не трогает, всего лишь ласково раскрашивая округлые щёки в насыщенный румянец, и голод с жаждой не берёт. жажда у юноши теперь иная, и глаза у этой жажды хищные и раскосые.***
— кому ты молишься каждый вечер? — тихо спрашивает чонгук, прижимаясь голой грудью к чужой сгорбленной спине. испанец резко прерывается, дёргаясь от жара, который чувствует даже сквозь толстую ткань меховой накидки. — кому ты всё время молишься? думаешь, твой бог тебя слышит? юноша закидывает руки на широкие плечи и забирается горячими ладонями под тонкую рубаху, тревожа влажным дыханием тёмный затылок. — тебя здесь слышу только я. кортес отбрасывает от себя чужие руки и поднимается с колен, оборачиваясь и спотыкаясь взглядом об обнажённое стройное тело, окутанное мягким светом от разгоняющего тепло камина. — почему ты?.. в таком виде. почему ты… здесь. почему тебе… не холодно?.. — ты давно не приходить ко мне. что-то неумолимо дрогает в лице испанца при этих словах. чонгук улыбается слабо, чуть опустив веки и подбородок, и смотрит сквозь белые ресницы, прикрывая ими свой неприязненный, дикий взгляд. — сейчас не время… — кортес не договаривает, потому что юношу вопреки всему хочется всегда. даже когда дома и улицы наполнены гниющими от проказы трупами. даже когда губы шепчут слова молитвы, а мысли должны обращаться к господу. даже тогда он думает о чонгуке под собой. послушном, покорном и смиренном. — его больше может и не быть. юноша склоняет голову к плечу, опускает два пальца чуть ниже пупка и обводит это место по кругу, а затем медленно разворачивается и, покачивая бёдрами, направляется к кровати. — чонгук… юноша крупно вздрагивает, ведь его впервые на этой испанской земле называют вторым именем, но упрямо поджимает губы и не останавливается, укладываясь на холодную постель спиной и широко расставляя ноги. он знает, как порочно и раскованно сейчас выглядит, он знает, что безумно желанен, и чужой помутневший взгляд это только доказывает. — ты смотреть, — чонгук укладывает ладонь на раскрытую розовую плоть и дёргает светлой бровью. — или делать? ловкие сильные пальцы без труда нащупывают чувствительный и напряжённый клитор, зажимают его и слегка оттягивают, в тщетной попытке возбудиться. впрочем юноше… — дьявол… не очень-то это и нужно. он без интереса наблюдает за раздевающимся испанцем, убирая руку от собственного паха, а после бросает осторожный взгляд в сторону золотого кубка, одиноко стоящего рядом с изголовьем. чонгук аккуратно берёт его, чтобы ничего не расплескать, и подаёт подошедшему кортесу. — вино. согреться. тот смотрит на него какое-то время, а потом по-хозяйски укладывает ладонь на то место, где сейчас всё сухо и совершенно не сочится влагой. юноша кривит губы, позволяя чужим рукам гладить себя между мягкими складками, и разжимает пальцы, пристально следя за тем, чтобы всё до единой капли было выпито. только тогда он отводит голову в сторону, не скрывая отвращения на лице, и великодушно разрешает испанцу расположиться сверху. тот, кажется, совсем ничего не замечает, начиная выцеловывать красивый изгиб плеча и бьющуюся жилу на крепкой шее, а чонгук в свою очередь считает секунды, чувствуя бедром трущийся влажный твёрдый член. юноша много раз видел отравленных людей, но от его собственного яда ещё никто и никогда не умирал. не умрёт и сейчас. — что это такое?.. — кортес пытается дотянуться до чонгука, но тот легко уворачивается, извлекая из-под подушки острый кинжал. — что ты сделал со мной?.. юноша хмыкает, укладывая тяжёлое тело неподвижного испанца вдоль кровати. сам же он становится возле неё на колени, внимательно осматривая чужую тяжело вздымающуюся грудь. — я много знать о травах, — злорадство ложится на мгновенно исказившееся лицо чонгука, и мрачная тень начинает клубиться в его чёрных глазах, когда он с презрением и ненавистью выплёвывает из себя следующие слова. — иначе весь замок уже был полон твоих выродков, которым я столько лет не давал появиться на свет. — ты отравил меня… — неверяще. юноша и сам не верит. — да. но ты жить. и чувствовать, — чонгук завороженно проводит остриём кинжала около чужого соска, из-за чего неподвижное тело испанца покрывается мурашками, а затем поднимает клинок высоко над головой. — но не шевелиться. ты больше не шевелиться. никогда. в ответ кортес отчаянно и громко мычит, потому что говорить он больше не может. юноша не мешкает, когда резко погружает лезвие в мягкую плоть и с мстительностью проворачивает кинжал, расширяя для себя и своих пальцев влажное отверстие. кровь брызжет ему прямо в лицо, задевая губы, и чонгук жадно облизывается, чувствуя, как предвкушающая дрожь пробивает тело. он с мерзким чавканьем вытаскивает клинок и замахивается снова, замирая лишь тогда, когда чужие большие ладони опускаются на его обнажённые бёдра. — сильнее. голая грудь появившегося из ниоткуда тэхёна плотно прижимается к такой же голой спине юноши, и это касание заставляет того избавиться от оцепенения и со стоном откинуть голову на широкое плечо. — повелитель… чуть помедлив, мужчина склоняется, чувствуя на своих губах чужое частое дыхание, а затем нетерпеливо запускает язык во влагу послушно распахнувшегося рта. чонгук хнычет, игнорируя вопли обезумевшего от боли испанца, и почти изворачивается в этих полуобъятиях, вот только бог не позволяет, отрезвляющим укусом возвращая к реальности. — я хочу получить его сердце. ты обещал мне. юноша слезящимися глазами всматривается в угрюмое лицо тэхёна и заторможено кивает, позволяя вновь развернуть себя к умирающему в невыносимой агонии телу. он откидывает в сторону кинжал и торопливо погружает пальцы во влажное, горячее и липкое, краем уха слушая вопли кортеса и собственное затруднённое дыхание, а мужчина погружает свои пальцы в него. чонгук нащупывает упругое крупное сердце, безжалостно выдирая склизкий комок вместе с пучком обвившихся вокруг жил и сосудов из груди захлёбывающегося в крови испанца, а тэхён нащупывает меж мокрых от смазки складок чувствительный бугорок, продолжая с хлюпаньем вбиваться внутрь и грубо массировать твёрдый и набухший клитор. юноша смотрит мутным взглядом на всё ещё бьющееся сердце в собственной ладони и сдавливает крепко в пальцах, протяжно выстанывая и учащённо сжимая мышцы влагалища, что уже готово принять в себя чужую плоть. чонгук чувствует её своим голым бедром, а ещё он чувствует сытое удовлетворение бога, который зарывается носом в его волосы на пропотевшем виске. — я ответил на твою молитву, маленький кровожадный жрец? юноша отчаянно кивает, замирая от ощущения толстого, твёрдого члена между его ног. горячее сердце выскальзывает из ослабевших пальцев, и чонгук совсем забывает про быстро остывающий труп на кровати, потому что всё внимание сосредотачивается на жёстких руках бога и мучительно приятном трении. — тогда и ты ответь на мою.