исповедь

кухня пьера была небольшой, но уютной – он не очень любил готовить (да и, по правде сказать, не особо умел это делать), поэтому в первую очередь эта комната была предназначена не для приготовления пищи, а для её потребления, для того, чтобы сидеть здесь, на этих высоких белых стульях, отложив бокал или что-то иное на небольшой, явно рассчитанный максимум на двоих столик того же цвета, и смотреть с высоты третьего этажа на полные жизни улочки города. с этой задачей кухня прекрасно справлялась, и на большее, очевидно, не претендовала. уилл и пьер ввалились в неё около получаса назад, и за это время бутылка вина, открытая сегодня, опустошилась примерно на две трети – в первую очередь усилиями сенье, ибо темзенд выпил лишь самую малость, настолько немного, что этого не хватило бы чтобы захмелеть даже юноше, впервые в жизни попробовавшему алкоголь. разговор, поначалу шедший вяло, постепенно оживал, так что если чуть ранее они быстро переходили с темы на тему, ибо оба говорили немного, словно бы неохотно, и разговор вечно грозил сойти на нет, то сейчас они основательно, с дотошностью, походившей на допрос, расспрашивали друг друга о всём сразу. — ты виделся с берхардом? — в какой-то момент спросил уильям, прислонившись к стене – до этого он по привычке держал спину ровно, ни на что не опираясь, но мышцы скоро стали отдавать болью, так что он сдался и решил чуть расслабить их. в ответ на это пьер, заметно повеселевший под влиянием вина, вдруг звонко рассмеялся. — виделся, ещё как! — энергично пояснил он недоумевающему уиллу, краснея от едва сдерживаемого смеха, — он пытался... ха-ха! пытался убедить меня сотрудничать с ним... уильям не понимал причины его смеха – мысли о том, что пьер был вынужден контактировать с этим воплощением ужаса вызывали у него нервное волнение и сильнейшее желание спрятать первого куда-нибудь подальше, где бы его не достали лапы этого сошедшего с ума на идеях расовой чистоты нациста, потому ему оставалось лишь терпеливо ждать, когда сенье просмеется и соизволит договорить то, что начал. — он мне... он мне говорит! говорит: «поспособствуй...»... ха-ха-ха, так и сказал! «поспособствуй, — говорит, — поимке того, кто смел покуситься на кого-то...»... кого-то там из видных нацистов... — пьер замолчал на пару секунд, выждав эффектную (как ему казалось) паузу, наблюдая за реакцией уильяма, — в это я! я в него стрелял! жаль... жаль, промазал!.. вопреки ожиданиям пьера, уильям не рассмеялся и даже не восхитился – вместо этого он побледнел и неодобрительно покачал головой: — надеюсь, ты не сказал ему это? — спросил он своим любимым, не то просто неодобрительным, не то нравоучительным тоном, и склонил голову, смотря в упор на пьера. сказанное не произвело на него впечатления – об участии сенье в движении сопротивления уиллу было известно давно, потому он был избавлен от необходимости потратить время на осмысление произошедшего. пьер сразу смолк и посерьёзнел, – так быстро, словно кто-то перекрыл невидимый вентиль, подававший ему воздух для смеха, – и уильям мгновенно понял главную причину такого странного, насторожившего его поведения. для него словно сложились все детали мозаики, он увидел полную картину, получил объяснение происходящего и даже смог примерно предсказать то, что произойдёт дальше – не то, что пьер ответит ему, а общее развитие их диалога и его конечный итог. — нет. хотел, но не мог – подверг бы их опасности, — сухо произнёс он и отвернулся к окну. на его лице – невероятно красивом даже сейчас, после нескольких тяжёлых лет оккупации, вечного недоедания и стресса – искрилась едва заметная тень отзвучавшего смеха, но в его глазах было так пусто, что казалось, будто сейчас эта пустота затянет в себя всё в этой комнате, — тех, кто в этом участвовал со мной. мы их ещё долго прятали по тайным квартирам и укромным местам, боялись, что на них выйдут. — тогда что ты ответил? — спросил уилл, одновременно встревоженный и завороженный открывшимся ему ключом к пониманию состояния пьера. тот помолчал несколько секунд, а потом медленно повернулся к уильяму, взглянул вроде и на него, но всё же куда-то в сторону, не встречаясь с ним глазами, и криво усмехнулся. — согласился, конечно, — сказал спокойно, пожимая плечами, как бы говоря: «а что ещё я мог сделать?», — улыбнулся ему, поклялся взять это le contrôle personnel. не знаю, заподозрил ли он что-то... может, совсем помешался и не заметил, как у меня руки тряслись? пьер издал нервный смешок, такой жалостливый, что дрожь брала. уильям ничего на это не ответил, лишь продолжил смотреть на него, задумчиво нахмурившись, и он продолжил: — пытался уводить их со следа сопротивления, скармливать нацистам их же хвост. хотел, чтобы они подозревали во всём друг друга и коллаборационистов... collaborateurs! chez les parisiens! — вдруг крикнул он в порыве глухой, отдающей отчаянием злости, ударив рукой воздух, — traitre! уильям на секунду закрыл глаза, а когда открыл их, пьер уже сменил положение и настроение – подтянул одно колено к груди с изяществом, которое из него нельзя было вытравить никакими средствами, и положил на него голову, спрятав лицо. — я как будто по канату шёл, — очередной прыжок с вершины в бездну, очередная резкая перемена в голосе и поведении. уильям заметил, что пьер задышал чуть быстрее, будто ему не хватало воздуха, — надо... надо было путать следы, чтобы мы могли продолжать делать то, что делали, не теряя людей, но так, чтобы он ничего не понял. не сомневался в моей преданности. если бы он понял, что я что-то скрываю... но я был умопомрачительно хорош, — добавил, безуспешно попытавшись добавить в голос больше уверенности в себе, — прокололся всего единожды – я импровизировал перед ним, и у меня не сошлись имена... я видел по его лицу, что он задумался о чём-то и смотрел на меня так пугающе, что я не придумал ничего лучше, чем упасть в обморок – не спал ночь до этого, так что это было легко. когда очнулся спустя время, где-то в другом месте и на мягком, и он стал задавать мне вопросы, я включил дурака и стал делать вид, что не понимаю и не помню о чём речь. он решил, что я тот бред наговорил из-за истощения, и отстал. на пьере, сидящем прямо напротив большого окна, играли лучи заходящего солнца, как софиты на сцене театра. главный актёр читал главный монолог. — вы занимались убийствами нацистов? — спросил уильям, лишь бы чуть-чуть переменить тему, прислонился к стене и потер уставшие за день глаза. — а то ты не знаешь, чем мы занимались, — хмыкнул пьер, всё не поднимающий лицо, — сам посылал своих агентов нам. спасибо, кстати, покорнейше благодарю. — я думал, что они это скрывали, — вздохнул уильям, и добавил про себя: «надеялся», — хоть как-то. — большинство – да, скрывали, даже от нас, — пожал плечами пьер. уильям заметил, что они тоже подрагивали, как от рыданий, но глаза сенье были сухими, — но кто-то сам себя выдал, случайно или намеренно, когда почувствовал, что нам можно доверять. но остальных, похоже, не распознал даже я. — почему ты так думаешь? — потому что я знаком с половиной парижа и с каждым подпольщиком города, но при этом знаю всего двух агентов. не верю, — пьер поднял голову – на его губах расцвела улыбка, очевидно нервная, почти кричащая о том, что этим деланным самодовольством и очевидным приукрашиванием он скрывает всё то, что творилось у него в голове в тот момент, — что ты послал всего двух людей. неужели я не заслуживаю лучшего? — неудачная попытка изобразить самолюбование, от которой ему самому становится тошно. пьер подтягивает вторую ногу к себе и обнимает колени, откинув голову с чуть прикрытыми веками глазами назад. тишина. уильям протягивает подрагивающую руку и легонько поглаживает тыльной стороной ладони щеку пьера. тот чуть склоняется, подставляясь прикосновениям, почти как кот, и глядит на него так устало, что в груди уилла что-то болезненно скребётся и страшно воет. — последний рубеж, — шепчет он в напоминание и пьеру, и самому себе. потому что он до сих пор помнит, что творилось в его голове, когда всё началось, когда он узнал о нападении на польшу и скорее машинально, чем осознанно пошёл искать телефонную книгу городов и номер стефании – прямо по черепной коробке било тихое «всё к этому шло» одновременно с оглушительно громким «что теперь будет?». потому что он хорошо помнит, как его на несколько дней выбили из колеи новости об оккупации парижа. потому что слишком явственно помнит бомбардировки, помнит тёмные, как в мешке, ночи, помнит боль от разрывающихся снарядов, ужас от лицезрения их последствий и чтения сводок с фронта. — sois patiente, — просит негромко и тяжело вздыхает. видит, что пьер на грани – алкоголь делает своё дело, позволяя пробить стену из показного легкомыслия и дать настоящим эмоциям выйти наружу – и пытается помочь ему сломать эту последнюю стену, — скоро всё это закончится. окончательно. — конечно, — всхлипывает пьер, чувствуя слёзы на глазах, но не пытаясь стереть их – бессмысленно, всё равно скоро новые подойдут, — скоро. уильям склоняет своё лицо к нему. на секунду его глаза оказываются прямо напротив глаз пьера и их разделяет всего сантиметров десять, пока уилл не закрывает свои, обхватывает лицо пьера обеими руками и подаётся ещё ближе, чтобы они соприкоснулись лбами. пьер хватается за держащие его лицо руки, намертво вцепляясь в них, тоже зажмуривает глаза и плачет, уже во второй раз за день, но в первый раз не пытаясь остановить это или перевести всё в язвительное замечание в адрес уильяма, плачет, как ребёнок, всхлипывает и трясётся всем телом, не боясь показаться в неприглядном виде или слабым, плачет сразу за все четыре долгих года оккупации, за все дни, прошедшие в неволе, в маячащей за спиной опасности и постоянном чувстве загнанности, за всех убитых и пострадавших парижан, за всё, что он и они пережили. уилл не отпускает его, даже когда пьер вцепляется в его руки так крепко, что почти протыкает его кожу ногтями, не отпускает, когда он почти опирается на него, не отпускает, когда тот бормочет что-то нечленораздельное, захлёбываясь в слезах. как он и ожидал – эмоции, копившиеся в пьере неизвестно сколько, решили выйти наружу, он сопротивлялся этому, испугавшись, но всухую проиграл эту битву и вынужден был отступить. — не смей бросать меня с этим, — выпаливает он до того отчаянно, что уилл забывает о возможности подколоть пьера, напомнив ему об их последней встрече до войны, когда они поссорились из-за какой-то глупости и он в привычной своей манере заявил, что больше не хочет его видеть. — не брошу, — обещает искренне, крепко держа его, пытаясь забрать на себя хоть частичку его боли. — ne me quitte pas, — бормочет как в бреду пьер, задыхаясь слезами. — je ne quitterai, — медленно, по словам произнес уильям. — je... je suis trop fatigué, je ne peux plus, — уиллу действительно стало страшно за пьера – он словно боролся с самим собой, со своей усталостью, со своим отчаянием, и медленно, но верно проигрывал. уилл хотел напомнить ему, как он до этого пережил непомерно большое количество войн, тяжёлых и не очень, а также ураган революции и иных локальных конфликтов, но боялся, что ему эти воспоминания лишь навредят, потому просто обнял его, крепко прижав к себе. — больше не будешь, — чётко произнёс ему не ухо, не обращая внимания на то, что на ткани его белоснежной рубашки уже начали появляться следы от слёз пьера, — обещаю. я рядом и буду рядом столько, сколько тебе потребуется. — так не уходи. — не уйду.