***
Курящий человек оказался главнокомандующим Альтергроу, что Жозефину даже слегла взволновало. Военный, ещё и всегда носит с собой оружие… Разгневай такого, церемониться особо не станет. Прибьет и не заметит. Стоит держаться подальше. Люди опасны, а люди-мужчины тем более. Посмотреть хотя бы на того вон, с усами — зыркает исподлобья, как хищная птица, словно что-то выискивает. Жозефине не хотелось быть мышкой, попавшейся в когти орла. Король хоть и кажется дружелюбным, но и ему доверять опрометчиво. И Жозефине даже хватает смелости сказать этому молодому, ещё совсем зелёному парню, какой хоть и старается, соответствующего статусу впечатления все равно не производит, что это именно люди привезли в Долину смерть. Да, на борту той паряще-курящей развалюхи люди и привезли гибель Ее Величества. И даже если это не совсем так, и королева болела уже давно, Жозефина от своих слов не откажется. Она твердо убеждена, что люди несут в жизнь драяд одно лишь зло.***
От сигаретного дыма у Жозефины болит голова. Ей теперь кажется, что едкий запах, заставляющий кашлять, а глаза слезиться, отныне ее преследует. Этот главнокомандующий все чаще попадается в поле зрения. Все чаще встречается она взглядом с его ровной прямой спиной, такой, словно в нее вставили стержень из излюбленного альтергоузцами железа. Негнущийся и твердый. И холодный. Бессердечно холодный. Что могут чувствовать эти люди… Мужчина стоял неприметно, затягиваясь сигаретой у фонтана в королевском саду. Жозефину передёрнуло. Он бы ещё пепел в воду стряхнул, в самом деле! Курить в саду, там, где цветут нежные юные розы… Да он недостоин даже топтать траву Долины своими сапожищами, что уж говорить о том, чтобы загрязнять девственно чистую и непрочную природу своей людской дрянью! Не сдержавшись, Жозефина пересилила свою боязнь и подошла к мужчине. Женщине даже не вспомнился так напугавший ее пистолет, настолько ее возмутило невежество человека. С драядскими ушами… Присмотревшись, Жозефина заметила заострённые уши главнокомандующего. Драядка поначалу несколько смущалась, смотря на него, но теперь, когда ее переполняло негодование, женщина уже не думала о том, чтобы покорно потупить взгляд. Спешно приблизившись, Жозефина хотела даже дернуть его за руку, выбить из пальцев сигарету, затоптать ее в землю, но вовремя сдержалась, вспомнив, что у главнокомандующего все-таки было с собой оружие. Жозефине казалось, он застрелит любого, кто ему не понравится. Что там, он словно приколачивал к земле одним своим взглядом, смотря на драяд с презрением и злобой. По позвоночнику прошлась картечью череда мурашек, когда мужчина обернулся и взглянул на нее. — Что вам? — отрывисто спросил он, выдохнув Жозефине в лицо струйку дыма. Она закашлялась, отвернувшись, но после посмотрела на человека твёрдо, с готовностью высказать все возмущения, какие только накопились в её душе. — Вы курите, — строго сказала Жозефина, сложив руки на груди. Она смотрела на мужчину осуждающе, однако взгляд драядки ничуть его не смутил. — Очевидно, — кивнул он, стряхивая пепел с кончика тлеющей сигареты. Блестящий огонек словно подмигнул Жозефине оранжевым зрачком, обрамленным серой радужкой. Женщине показалось, этот дьявольский глаз смеётся над ней. Словно говорит: «Ты и правда думаешь, мы будем тебя слушать? Мы, люди, станем слушать драядку?». Стало немного обидно. Словно даже паршивая сигарета и та ни во что ее не ставит. — Природа слаба, вы ее портите, — сказала Жозефина, заламывая руки. Она глянула на фонтан, какой мирно журчал, словно мурлыкая свою, одному ему известную мелодию. Тихо шелестели листья на кустах белых роз, шепча что-то тайное, сокровенное, то, чем поделишься лишь со своими, теми, кому правда веришь. Этот человек с сигаретой пришел нагло, бесцеремонно, чтобы подслушать секрет белых роз, Жозефина была уверена. Нахально, без приглашения он вторгся в идиллию сада со своим приятелем-рыжим глазом, чтобы подсмотреть и разведать тайны природы. Их природы, их, драяд. Ну не варварство ли! — Природа, как и все живое, когда-то умрет. Как же цинично это было сказано! Как…бессердечно, расчётливо! Ну разве можно вот так, не сажая, не растя самому, говорить о смерти природы! Природа для каждого драяда как родное дитя, как же можно говорить о том, что и ее век когда-то да завершится? Ах да… Ваши-то железки будут жить вечно… Ваши железки вам не дети. Они — конструктор, собранный не сердцем и душой, а руками и разумом. Что им, они переживут и не такое. Их можно починить, собрать заново. Только живое не воскресишь, не подкрутишь пару пружин, и твое создание встанет, как ни в чем не бывало. — И все же, — сказала Жозефина, поджав губы. Она не смотрела на своего собеседника, стараясь цепляться взглядом, как лоза за колонну, за что-то зеленое, цветущее. Чтобы не чувствовать себя так уж неловко рядом с ним. — Не губите нас раньше времени. Рука сжалась в кулак за спиной, полумесяцы ногтей впились в ладонь. Раздражение окатило Жозефину волной, когда главнокомандующий равнодушно отбросил окурок и втоптал его ногой в землю, а после достал ещё одну сигарету и закурил опять. Вновь едкий запах ударил в нос, вновь защипало глаза. Не подавая вида, Жозефина гордо вскинула голову и пошла прочь, чувствуя, что проиграла. Ничего, она ещё добьется справедливости, она ещё заставит этого человека уважать их Долину.***
Главнокомандующего звали Роб, и Жозефине подумалось, что это имя было как раз настолько людское, насколько это только возможно. Это имя словно громыхало, било твёрдыми звуками по ушам, как колеса дилижанса стучат по дороге. А через букву «О» струится серый дымок сигареты и оседает с ее краев пепел. Он был немногословен, совсем отстранён. Хотя Жозефина и не горела желанием общаться с кем-то из людей. С кем с кем, в уж с ними — увольте. Себе дороже общаться с людьми, да ещё и мужчинами. Жозефина где-то глубоко внутри слишком уж боялась, чтобы к ним подступиться, и, пусть и не признавала этого, мужчин избегала. Лишь один был ей до бесконечности любим, но Жозефина знала, что милый сердцу юный принц ее никогда не обидит, потому его опасаться попросту глупо. А вот остальные… С острыми глазами, со стальными, непроницаемыми взглядами, в дурацком пальто какого-то неопределенного грязно-серо-коричневого цвета… Вот этих мужчин опасаться стоило. Кто знает, что у них на уме, какие мысли, какие идеи будоражат шестерёнки в их головах… И на каком пыточном столе они, возможно, захотят ее распять. Жозефину передёргивало от мысли, что она может когда-то попасть в руки этим дикарям с людскими лицами… Она гнала плохие мысли прочь, смахивая их с поверхности разума как пыль с хрустальной вазы, не зная, что пыль осела уже куда как глубже. В детстве Жозефины мама, возя дочь с собой в Альтергроу, часто твердила об опасности и злых людях, какие только и желают воспользоваться беспомощной наивной девчонкой. Пусть мама и была влюблена в человека, неизменно твердила юной Жозефине, что незнакомцев стоит избегать, а людей опасаться. И Жозефина запомнила. Слишком хорошо запомнила те свои фантазии, те страшные картины, какие рисовало ей юношеское воображение. И даже став взрослой, она не перестала дрожать при виде людей. Опасных, приехавших явно без добрых намерений… И как Жозефина только отважилась сама заговорить с человеком! После она вспоминала свой безрассудный поступок и ужасалась собственной глупости. А если бы… Если… Пусть ничего ей не сделали, но столь беспечной быть нельзя. Жозефина бросала на него короткие взгляды, все раздражаясь, ведь неизменный запах дыма продолжал ее преследовать. Женщине не хотелось им пропахнуть, но одежда как впитывала запах гари. Или ей просто казалось… В любом случае, Роб продолжал курить, а Жозефина — смотреть на него с неприязнью.***
Проклятая война, проклятые дикари. Из-за них даже с людьми пришлось ненадолго примириться. Жозефина смиренно перебинтовывала кому-то рану, стараясь не смотреть на лицо страдающего. Она боялась. До одури боялась увидеть белые волосы в крови. Прикусив губу, она втягивала носом пропитанный войной воздух. Пахло порохом, пулями. И смертью. Мгновенной и мучительной, резкой и крадущейся. Разной. Но такой одинаковой. Воевали люди, воевали драяды. И он тоже — тот человек с сигаретой. Жозефина впервые почувствовала, что и за него ей тревожно. Пусть и человек, а все же живой…***
И этого человека, как оказалось, так просто в гроб не отправишь. Пережил и даже не поцарапаться. Ходит хмурый, как прежде, и неизменно с сигаретой в зубах. Вот же… В Альтергроу и без того дышать нечем, все в дыму и смоге от паровых машин и каких-то тарахтелок, каким Жозефина и названия-то давать побоялась, а он вновь ходит и выпускает серые кольца изо рта. Жозефине кажется, рыжий глаз опять косится на нее. Присматривается, щурится, словно изучая с разных сторон. Каменная дорога хоть и выложена брусчаткой, идти по такой тяжело. Камни кривые, выстланы кое-как. Жозефина не смотрит вниз, ведь желание переложить кирпичи в более культурном порядке слишком высоко. Никакого чувства прекрасного у этих людей. Все как-то кособоко, неказисто, совсем вкривь и вкось. Верно, ведь лишь бы работало, а как выглядит, можно и не рассматривать. Потому-то все изобретения их такие уродливые, страшные и громко бабахающие чем-то внутри, свистящие, грохочущие. Аж уши закладывает. В Альтергроу Жозефине не нравилось и раньше, тогда, в детстве, когда мать, любовно щипая дочь за нос, твердила, чтобы «ее цветочек» была осторожна и внимательна, выходя на улицу в одиночку, а теперь, приехав в это дьявольское место в качестве сопровождающей королевы, женщина окончательно убедилась, что людская обитель совсем не для нее. Все такое громкое, так давит на чуткий драядский слух. Болтливый советник занимает королеву легендой об основателе, чей памятник уже на ладан дышит. Это так у них принято выражать почтение? Почти развалившийся постамент, фигура с отбитыми частями, металл поржавел, где-то коррозия совсем уж его разъела. Жозефину пробила дрожь, до того было ей неуютно. Они шли, казалось, вечность. Реймунд все не унимался, все вел и вел их куда-то, словно с королем у него на самом деле был тайный план, и пускать к Деймону их совсем не собирались. Жозефина устала. Мало того, что она перенесла изнурительное путешествие на качающемся во все возможные стороны корабле, не сомкнув глаз, так теперь ещё и вынуждена тащиться за этим неугомонным, какой, казалось, лишь распаляется, находя, что ещё показать драядским гостям. Заболела голова. От шума, от затхлости, от выхлопов. Ни одного растения. Естественно, они тут если бы и были, сразу же завяли. Жозефина чувствовала себя таким растениям. Голубым васильком, который если не раздавят тяжёлым мужским ботинком, зачахнет, закашлявшись в дыму. Она замедлила шаг, ноги совсем не несли. Советник и королева уходили все дальше, но у женщины уже не было сил за ними бежать. Казалось, им двоим и без того хорошо, совсем не нужна им эта драядско-людская процессия. Приложив ладонь ко лбу, Жозефина остановилась вовсе. Перед глазами плясали цветные пятна, в ушах гудело. Сейчас, она постоит немножечко и пойдет дальше. Рыжая коса королевы видна издалека, она не потеряется, да и советник в своих речах рассыпается так громко, что без проблем обнаружишь, в какую сторону он решил прогуляться. Только бы глоточек свежего воздуха. Один, всего один, ну почему в этом клятом Альтергроу так много дыма! И запаха сигарет. — Устали? — вдруг спросил главнокомандующий откуда-то сзади. Жозефина и не заметила, что отстала от королевы не одна. Через силу открыв глаза, она взглянула на мужчину затуманенным взглядом. Он был все таким же безразличным, отстранённым, крутил в пальцах тлеющий окурок. Сколько же ты куришь, Роб, как твои легкие ещё держатся? — Голова болит. Сейчас пройдет, — ответила женщина, стараясь не выдавать того, что готова задохнуться от тяжёлого и смердящего газа и растянуться тут же, прямо на дороге из криво положенных кирпичей. Подняв голову через пару секунд, Жозефина решила, что отдыха с нее хватит, но только она собралась идти дальше, Роб дёрнул ее за руку, оттаскивая от дороги. Он схватил как-то грубо, резко, совсем не церемонясь. По спине Жозефины прокатилась волна холода. Ей сразу же захотелось начать вырываться, кричать, звать на помощь… И она начала бы, если бы Роб не отпустил, а из-за спины с огромной скоростью не вылетел полуразвалившийся паромобиль. Он пыхтел и бренчал, но Жозефина из-за шума в ушах опасности совсем не заметила. Выходит, человек не навредил, наоборот, защитил ее? — Местные лихачи, — отрывисто бросил Роб, провожая развалюху недобрым взглядом. Жозефина смотрела на него с недоумением, удивлённо хлопая ресницами. Благодарить ли его? Роб же, как никак, спас Жозефине жизнь… — Спасибо… — прошептала она одними губами. В шуме города он вряд ли услышал. Но, должно быть, увидел, потому что вдруг кивнул одобрительно, а после мотнул головой в ту сторону, в какую ушли Ее Величество и советник Реймунд. Жозефина пошла следом, все ещё пытаясь прийти в себя после внезапного инцидента. Надо же, оказывается, и люди бывают… благородными?***
Роб видел, как ей не хочется идти в бар. «К неотесанным мужланам?» — спросила женщина тоном, в каком отчётливо прослеживалась паника. Роб видел, с каким отвращением она смотрит на все их добро, как морщится, как закатывает глаза. Высокомерная, сноба. Конечно, жить всю жизнь во дворце и только сейчас узнать, что бывает что-то кроме вечно зелёных и благоухающих цветочков — любой ли сможет перестроиться? Похоже, Жозефина не из тех, кто принимает перемены. Но там на дороге, с прижатой ко лбу рукой, она почудилась Робу раненой бабочкой. Голубым мотыльком, кружащимся в фокстроте пуль без пары. Скорее, бабочка, тебе бы подыскать себе защитника, чтобы не зашибли. Уже ведь почти зашибли. Так и оставляй этих драяд без присмотра. Вляпаются во что-то, авось, ещё и под колеса попадут. Надо же, дети природы… Ничего кроме этой природы и не видавшие. Не знающие ни горя, ни потерь, живут припеваючи в своем зелёном замке, не зная, что соседи пухнут с голоду. А теперь ещё и помощи просят. Вот, например, змей привезли. Задабривают? Знают же, что в Альтергроу они — деликатес. Только вот как его есть-то? Этикету Роб вовсе не был обучен, потому разрезание змеи для него стало задачей невыполнимой. Он не мог понять, с какого же конца к ней приступиться, что в ней естся, что не естся, как, в конце концов, держать нож, чтобы не выдать в своих познаниях пробела о манерах окончательно? Перед драядской королевой позориться не хотелось. Проще было тогда вовсе отказаться от трапезы, но это было бы уж куда неприличнее неправильно разрезанной змеи. Взгляд Роба метался, ища, как спасти себя. Спасение пришло, откуда не ждали. Под столом его вдруг легонько пнули. Подняв глаза, Роб встретился взглядом с сопровождающей королевы. Она кивнула на свои руки и, как ни в чем ни бывало, стала ловкими движениями разрезать змею от головы к хвосту вдоль брюшка. Сжав губы, Роб стал повторять, тайно радуясь тому, что выставил он себя, по крайней мере, не таких идиотом, каким мог бы. Способны ли драяды на понимание, или это просто ему так возвращают должок?***
События кружились калейдоскопом, капая одно в другое, когда в королеву попали камнем. Роб помнил, как нёс ее в одну из комнат в доме Деймона, как оторвал от наволочки тряпку. И как приказал сопровождающей королевы сходить за спиртом. Именно приказал, ещё и сказал ей «ты». Непозволительная грубость, но ситуация была не из тех, где стоило вести себя любезно. Однако Робу теперь почему-то совестно. Совестно, ведь он позволил себе такую вольность по отношению к этому хрупкому и беззлобному созданию. Когда Жозефина помогла ему и когда испугалась механической игрушки, на гордую и спесивую даму она была похожа меньше всего. И теперь Робу даже хотелось попросить прощения. Никогда он прежде так не стыдился своей резкости, своей прямолинейности. А теперь вот стыдился… Главнокомандующий нашел ее в гостиной. Жозефина смотрела на что-то и явно не могла понять, что видит перед собой. Какая-то медная труба, привинченная к ящику с ручкой, на самом ящике лежат зачем-то круглые диски… Чего только эти люди не выдумали. — Можно вас? — спросил Роб, привлекая ее внимание. Женщина обернулась, вперив в него нечитаемый, равнодушный взгляд. Серые глаза смотрели на Роба как-то отстраненно, тонкие губы сжались в бескровную линию. — Я нагрубил вам, прошу прощения, — отрезал Роб, не сокращая дистанции. Он словно боялся ее спугнуть, не хотел, чтобы Жозефина чувствовала себя ещё более неловко, чем уже было. — Извинения приняты, — кивнула она, отворачиваясь. Указав пальцем на прибор на стене, Жозефина внезапно спросила: — Что это? Роб подошёл ближе. Поняв, что заинтересовало женщину, он с усмешкой ответил: — Граммофон. Воспроизводит музыку. Жозефина хмыкнула, складывая руки на груди: — У нас музыка живая, настоящая. Роб понял, что уже не злится на ее драядское невежество — оно его даже в какой-то степени умиляет. Он даже почти улыбнулся, смотря на ее прямую спину и строгий узел на затылке. — И у нас настоящая. Только увековеченная, — ответил Роб. Уходя, он подумал, что с этой женщиной у него могло бы найтись что-нибудь общее. Возможно, не будь она драядкой…***
Нет уж, пусть будет драядкой. Именно в этом драядском изяществе и есть ее прелесть, ее изысканная и утонченная красота. Ведь, будь она человеком, приняла бы его руку, вступая на палубу? Да черта с два! Запрыгнула бы сама, а после насмешливо предложила бы помощь уже ему самому. Так сделала бы Лилит. Порой казалось, в ней больше человеческого, чем драядского, такой волевой и прямой характер был у королевы. А Жозефина… Для нее Робу вдруг захотелось побыть спасителем, пока никто не смотрит. Вовремя оттащить от дороги, пока по ней на всей скорости мчится компания сорвиголов, галантно подать руку, как делает это кавалер для своей дамы. Когда-то Роб читал о таком, и кто же знал, что подобные знания ему ещё пригодятся? А как приглашать на танец, в тех книгах сказано было? Возможно, лишь вино ударило Робу в голову, и потому только родилась у него столь странная мысль. Война была окончена, драяды и люди сидели вместе, выпивали, смеялись. Где-то играла музыка. И правда же живая… Роб отдалился от компании, какая была ему почти чужой. Разве что Берт успел к нему притереться, с остальными же общий язык не нашелся. По правда говоря, он и не особо искался. Роб совсем не горел желанием общаться с драядами. Ему и с самим собой было неплохо. И все же… Он приметил Жозефину, тихо стоящую под раскидистым деревом с бокалом вина в руке. Она стояла скромно, явно не стремясь стать частью одной из образовавшихся компаний. Роб, подходя к ней, учтиво кивнул. Жозефина кивнула в ответ. Они молчали, стоя друг рядом с другом. Роб выпил немного, но этого было достаточно, чтобы разум стал лёгким, а мысли более не сковывали душу и тело. Стало вдруг весело, отрадно. Захотелось даже чьего-то общества, захотелось поделиться своим воодушевлением с другим. Несмело коснувшись локтя женщины, главнокомандующий вдруг предложил: — Пойдемте потанцуем? На удивление, Жозефина не отказала. По её лицу растеклась мягкая улыбка, глаза блеснули загадочным жемчужным сиянием. Роб отмахнулся от мысли, что в лунных лучах и оранжевом свете костра она показалась ему красивой. Да ну, что ты, какая красивая — самая же обычная. Для какой он какое-то время побыл джентльменом, но ведь хорошего по-немножку, правда? Это был не вальс, не гавот, словом, не те танцы, к каким привыкли чопорные и аристократичные драяды. Не те томные и длинные, в конце которых дамам обычно кланяются и целуют руки. Нет, то было слишком официально для праздника простого народа обоих стран. Просто танцульки, просто для души. Под звуки волынки, долгие и тягучие, то переливающиеся, то прыгающие, Жозефина и Роб кружились, почти не касаясь друг друга. Радость захватила обоих, вино ударило в голову, позволив приблизиться, отбросить предрассудки. Если им весело, к чему определять, драяд или человек? Роб залихватски двигал ногами, отстукивая быстрый ритм, заложив сигарету за ухо. Он сделал так сам не зная зачем, но Жозефина вдруг сказала: — А вы всегда с папироской танцуете? Она изящно двигалась, придерживая подол светлого платья. Лёгкая материя кружилась, волнами нежного моря обнимая женщину, лаская самозабвенно и игриво. Роб даже засмотрелся. — А если да, то что? С такими вы не танцуете? Женщина усмехнулась, вдруг приблизившись. Положив руку на плечо главнокомандующего, она взглянула на него как-то завораживающе-смело, отбросив робость мотылька, какой парил в танце пуль, ища спасения из этого свистящего свинцового безумия. Нет, Роб слишком пьян, вот ему и думается, может, мотылёк нашел себе пару для этого танца? — Для вас я, пожалуй, сделаю исключение. Роб улыбнулся, отважившись положить Жозефине руку на спину. Подпрыгнув, они вновь закружились, отточенными движениями разрезая хмельной воздух. Просто танцульки, просто для души. Но к ночи все стали расходится. И им настала пора прощаться. Роб безмолвно проводил Жозефину до дворца, распахнул перед ней дверь. Она помедлила. Румяная и веселая, она смотрела на Роба с благодарностью. Мужчину охватило смущение, когда Жозефина сделала шаг ему навстречу. — Спасибо вам, — сказала драядка, улыбаясь ему восторженно. Внутри Роба что-то словно треснуло. Да нет, он просто слишком пьян. Главнокомандующий сдержанно кивнул ей, думая, что слова здесь будут излишни. Но Жозефина не спешила уходить. — Можно обнять вас? — вдруг спросила она застенчиво, отведя глаза. На щеках женщины заиграл румянец, пальцы стали нервно мять край рукава. Свежий ночной ветер растрепал ее волосы. В лунном свете она показалась Робу неземным созданием, пришедшим к нему как благословение. Да нет же, все не так… Но Роб позволяет. Жозефина обвивает его руками, прижимается к груди. Роб смыкает объятия, кладя ладони ей на спину. Он не позволит себе лишнего с ней. Пусть, может, в его голове и зародилась мысль обнять ее за талию. Объятия длятся недолго, но Робу большего и не надо. И так за столь короткий вечер он сблизился с ней слишком уж сильно для тех, кто должен не любить друг друга. Хотя, отчего же не любить? Деймон же Лилит предложение сделал… — Спасибо за вечер, — кивнула Жозефина, укрываясь за тяжёлой дверью. Смотря ей вслед, Роб подумал, что драядская музыка и правда ничего.***
В предрассветном тумане Жозефина стоит, укутавшись в темную накидку. Прижавшись к стене дворца, она не смеет подойти к процессии людей, какие как только не называют королеву Лилит. Даже отсюда Жозефине слышно, как люди проклинают ее. И есть за что. Она выгоняет их. Их, отдавших жизни за Долину. Жозефина не смыслит в политике, не знает, что это меньшее из двух зол, какое только можно было выбрать. Ей просто обидно. Подумать только, драядке теперь обидно за людей. Жозефине кажется, уже нет между ними особой разницы. Она не надеется, что Роб заметит ее, однако он замечает. Все такой же, с сигаретой, он подходит к ней стремительно, словно сейчас вытащит пистолет и, не думая, выстрелит. Но нет, Роб останавливается в паре шагов, держа расстояние. — Вы уезжаете, — роняет Жозефина как-то глухо. Это не вопрос, Роб понимает. Он видит, женщина сожалеет. И ее он ни в чем не винит. Ведь не все драяды плохие. Эта точно хорошая. — Таков приказ, — отвечает Роб сухо, снова затягиваясь. Но теперь рыжий глаз смотрит на Жозефину как-то по-особенному. Умильно, с пониманием. Теперь горящий зрачок в обрамлении пепельной радужки над ней совсем не смеётся. И теперь Жозефине запах курева не так и неприятен. — Мне жаль, — склоняет она голову. В сиреневом тумане черты женского лица расплываются, ясны лишь глаза, какие смотрят на Роба почти с отчаянием. Она отчаянно не хочет, чтобы люди на своем брякающем и громыхающем драндулете возвращались в свое дьявольское Альтергроу. Касание к ладони на прощание. Роба кто-то зовет, и он успевает лишь трепетно сжать кисть ее руки перед тем, как исчезнуть в тумане. Прислонившись спиной к холодному камню, Жозефина с грустью смотрит на черный дым, струящийся из кашляющей трубы.***
— Вы подружились с главнокомандующим Альтергроу? — спросил Жозефину Лиам после того, как люди уехали. Он все видел. Все драяды видели, как Жозефина танцевала с Робом. Драядка с человеком. И это казалось немыслимым. Пусть король и сделал Лилит предложение, это все же политическая необходимость, а чтобы вот так, по собственной воле… Это уж что-то странное. — Может быть, — пожала она плечами, задумчиво глядя в окно. Где-то там, по другую сторону реки дымящие машины и дороги с неровной кладкой. Где-то там разваливающийся памятник Колумба Генуа и бар, в каком он неумело резал змею. И где-то там тот граммофон и те диски, на каких записана увековеченная музыка.***
— Ты подружился с наставницей принца, Роб? — спросил Деймон, заметив, как Роб все смотрит на отдаляющийся берег. Деймон понял сразу. Роб, хоть и пытался, чувства умел скрывать плохо. Все же он слишком прямолинеен, чтобы юлить и отнекиваться. Человек с драядкой, надо же. Оказывается, сердце у господина главнокомандующего все же не из камня, из чего-то помягче? Тугоплавкий металл, но все-таки поддающийся. Чьи-то руки, тонкие и изящные, смогли придать ему другую форму. — А нельзя? — отрезал Роб, продолжая курить. Где-то там, на том берегу, есть фонтан и белые розы. Есть журчащая вода и шелестящие листья. Где-то там его укорили в том, что он портит природу. А ещё костер и волынка. Где-то там Роб был даже счастлив, прижимая к груди нежную и хрупкую голубую бабочку. Где-то там есть синие цветы, каких Робу теперь не хватает.***
Свист пуль, лязг металла и грохот пистолетов. Жозефина тонет в войне. Она мечется, не зная, где искать спасения. На улице сотни людей, а она слишком приметная в своем голубом платье. Где ей спрятаться, куда бежать, чтобы не попасть к ним в руки? Перед глазами плывет, черно, кружится голова от запахов пороха и крови. Жозефина не знает, куда ей дется, потому в панике застывает, боясь сдивинуться с места. В эпицентре битвы ее страхом прибило к земле. Вдруг кто-то хватает за руку, тащит куда-то грубо, настойчиво. Жозефине кажется, это конец. Ничего не видя, она идёт на негнущихся ногах за своей гибелью покорно, уже без сил сопротивляться. Ты права была, мама, стоит бояться людей… А она вот перестала. Уже не боялась, уже даже тянулась к сигаретному дыму. Неужели все кончится вот так вот? У каменной стены, к какой ее вдруг прижали? Что-то внутри сжимается, в груди скручивает… Жозефину трясут за плечи, тормошат, но она не слышит. Перед глазами стоит пелена из серого дыма. Ноги слабнут, колени подкашиваются. Она бы упала, если бы ее не придержали. Прикусив губу, женщина со страхом разлепила веки. Ресницы дрожали, на них застыли капли слез. — Уходите отсюда, — прорычал Роб ей в лицо, крепко сжимая плечи женщины пальцами. Его руки дрожали, и Жозефина почувствовала бы, если бы не тряслась сама. Она смотрела на мужчину со страхом, с неверием. Еле разлепив ссохшиеся губы, женщина неслышно прошептала: — Мы теперь враги, Роб? Все таки вы теперь нас убьете? Ее голос срывался, звенел как струна. Рука вжалась в стену, пальцы поцарапались об острые камни. — Нет, не враги, — произнес он еле слышно. Роб наклонился к лицу драядки так, чтобы она смогла слышать каждое негромкое слово. — И убивать вас я не стану. Мужчина прижался к ней всем телом, навалился несмело, осторожно, пропустил руку ей за спину. Мягко прижал к груди. — Роб… — шептала она, уже почти всхлипывая. Тонкие женские ладони несмело легли на его плечи. Жозефина не могла выдавить больше ни слова, но и этого было достаточно, чтобы главнокомандующий понял ее. Мужчина решился. Он наклонился ещё ниже, а после оставил невесомый поцелуй на кончике ее заостренного уха. Как же ему хотелось высказать Жозефине все, что накопилось в его еще не полностью загрубевшем сердце. Но было поздно. Роб почему-то знал, что война унесет одного из них. И лучше пусть это будет он, чем она. — Храни вас Колумб, — почти что надрывно всхлипнула Жозефина, отстраняясь. — И вы берегите себя, — кивнул ей Роб, оборачиваясь. Он вытащил пистолет и сразу же исчез, растворился в вихре войны. Жозефина, утирая рукавом глаза, поспешила в замок, старясь не смотреть ему вслед.***
Багряный закат красит Долину в цвет смерти. На полуразрушенной лестнице грязно. Но Жозефина сидит, оперевшись спиной на острую ступеньку, и смотрит в зловеще-алое небо. Теперь уже все. Это конец. Не для Долины, так для нее. В её груди отныне пусто. Пусто вдвойне. Белые локоны в крови, ее красивый меланхоличный мальчик отдал за нее свою жизнь. Герой, однако стоило ли твое рыцарство ее теперешних страданий? Но Жозефина понимала, что Лиам не мог иначе. Принц слишком ее любил, он был слишком верен и слишком добр, чтобы ее оставить. Люди, как жестоки они могут быть. Но ведь и драяды не лучше. Теперь под рёбрами гуляет сквозняк, ведь сердце больше не греет озябшее тело. Лёжа на обколотой лестнице, Жозефина вспоминает запах сигарет. Теперь ей больно, ведь рыжий глаз в обрамлении пепла уже никогда на нее не посмотрит. Она не закашляется, не задохнётся от дыма. И не услышит уже граммофона. А ведь ей бы хотелось. Хотелось познать ту увековеченную музыку, взывающую к смертной душе. Все ведь живое рано или поздно умрет, но почему с собой в могилу они уносят сердца живых? Жозефина касается края уха, желая сохранить хоть что-то трепетное в своей памяти. Пытается вызволить из заточения разума чувства, какие ей подарил он. Вы подружились с главнокомандующим Альтергроу? О да, подружилась. Сплелись в музыке волынки душа с душой, а теперь эти нити нещадно рвутся, трещат, но тянут за собой ее, живую, за ним, мертвым. И пусть ещё небо окрасится в голубой, тем черным дымом оно уже не испачкается. Фокстрот закончился поражением пуль, оставив после лишь раненых бабочек.